Книга Небытия (СИ) - Филатов Вадим Валентинович - Страница 6

Аскетический философ Диоген утверждает своё сущностное бытие, находясь в противостоянии с элементами небытия, т.е., с вещами и другими людьми. Его метод заключается в трансцендировании небытия путём преодоления соблазнов вещной видимости. И в результате небытие перестаёт представлять угрозу, потому что видимое вещное бытие само оказывается небытием. Смерть есть отрицание отрицательного и утверждение положительного. Небытие открывает двери бытия.

…Диоген шел в театр, когда все выходили оттуда навстречу ему. На вопрос, зачем он это делает, он сказал: «Именно так я и стараюсь поступать всю свою жизнь».

Артур Шопенгауэр и гибель Титаника

Знакомая жены в своё время тонула на теплоходе «Адмирал Нахимов». Она рассказывала, что зрелищные съёмки в фильме Камерона «Титаник» – это детская сказка по сравнению с тем, что на самом деле происходит в подобных обстоятельствах: большинство вполне приличных людей практически сразу теряют человеческий облик. Взрослые мужчины, чтобы захватить место в лодке, дико орут, избивают и бросают в море детей и женщин. Оказавшиеся в воде стремятся освободиться от тонущих, которые хватают их за ноги и тянут с собой на дно. Можно предположить, что любой нормальный человек в похожей ситуации мог бы, совершенно неожиданно для себя, повести себя так же.

Видимо поэтому знаток человеческой природы немецкий философ Артур Шопенгауэр (1788-1860) разделил всех людей на три категории. Первая включает в себя абсолютное большинство человечества, которое не мыслит себя без общения с окружающими. Таких Шопенгауэр именовал очень характерным термином – «людская сволочь». Одну из представительниц этого надоедливого племени, квартирную соседку, мрачный философ однажды лихо скинул с лестницы – за то, что она останавливалась возле его дверей и подолгу болтала со своими подругами. Шопенгауэр был убеждён, что, чем на более низкой ступени развития находится народ – тем его представители общительнее – и приводил в качестве примера негров. Ко второй категории он относил умных людей, которые, при случае, не откажутся от предметного общения, но при этом обладают достаточно богатым внутренним миром, позволяющим прекрасно обходиться без излишних контактов с окружающими. И, наконец, 3 категория – это гении, принципиально отвергающие всякое общение, на том основании, что смысл жизни должен помещаться внутри самого человека, а ни в коем случае не вовне. (Разумеется, что себя он отнёс именно к гениям). Так, ещё греческие стоики заметили, что внешнее не зависит от воли и желаний человека. Поэтому глупо делать смыслом своей жизни имущество – его могут украсть, оно может сгореть или утонуть. Человек не может положиться на других людей – они способны уехать, умереть или предать. В какой – то степени человек может быть уверен только в самом себе. Да и то – в очень незначительной степени. Никто не знает, как он поведёт себя в случае, если ситуация внезапно изменится в худшую сторону. Например – если «Титаник» начнёт тонуть.

Убить общечеловека

(К прошедшей годовщине Ницше)

«Близок бог/ И непостижим./ Где опасность, однако,/ Там и спасенье» (Гельдерлин)

Всё живое стремится к самосохранению. Цивилизация поставила на службу самосохранению различные институты, которые уменьшают количество опасности, приходящееся на каждый квадратный метр обитаемой территории. Существуют телохранители, которые якобы обеспечивают выдающимся особям некое подобие личной безопасности. Есть государственная служба безопасности и, наконец, совбез ООН. Все они стремятся к жизни и поэтому претендуют на то, чтобы дать какие-то гарантии жизни. Не выдержавший искушения иллюзией безопасности ницшеанский Сверхчеловек превратился в Общечеловека. Для него характерна патологическая привязанность к жизни, которая является первым симптомом старения – и человека и общества. Старость печальна, но, к счастью, она проходит. Тем не менее, современный запад упорно стремится продлить свою индивидуальную и коллективную старость. Он по-стариковски трясётся над каждым бессмысленным существованием. Толерантность или терпимость Общечеловека – это его неспособность сказать «да» или «нет». Поэтому молодость представителей новых культур бесцеремонно захватывает пространство и делит места в общеевропейском доме для престарелых. Варвары любят свою и чужую смерть сильнее чем одряхлевшее общечеловечество любит жизнь.

Наш путь ни извне, ни изнутри не гарантирует безопасности. Напротив, любые потуги обеспечения безопасности всего лишь отодвигают окончательный крах. Писатели и мыслители описывали жизнь с каждым новым произведением всё точнее и сознательнее, ибо это путь, в конце которого маячит радостное предчувствие окончательной катастрофы, растворяющей гротескные суетливые страдания «простых людей». Катастрофа надвигается все отчётливее и все более властно. Одновременно социальная система всё более напоминает сообщество страусов, спрятавших свои головы в песок и трусливо оттягивающих свой конец. Ведь во все века единственным пространством гипотетической свободы человека являлось его внутреннее духовное пространство, Однако в наши дни это внутреннее пространство контролируется едва ли не в первую очередь, потому что выяснилось, что управлять сознанием человека намного легче и эстетичнее, чем загонять его палкой в стойло. Иначе было бы сложно вынудить население в течение всей сознательной жизни пребывать в унизительной страусиной позиции и к тому же считать её единственно допустимой и цивилизованной.

Отсюда возникает вопрос, существует ли ещё свобода, пусть даже в ограниченном виде: свобода подвергать свою жизнь опасности и свобода уничтожить самого себя? Разумеется, даже видимость внутренней свободы не гарантирована нейтралитетом – прежде всего той иллюзией безопасности, в которой берутся морализировать по поводу тех, кто стоит на арене. Речь идёт о сознательной устремлённости к смерти, при которой каждая новая опасность становится потенциальной жертвой, приносимой на алтарь смыслосозидающего идеала абсолютного отрицания. Ведь достаточно спрятать жизнь в небытии и ей некуда будет пропасть. «Своеобразие в том, что такие титаны и циклопы происходят из мира, в котором крайне возросла осмотрительность, и где стараются избегать даже сквозняка. В государствах всеобщего благополучия с их страхованием, больничными кассами, социальным обеспечением и наркозом возникают типы, кожа которых кажется задубевшей, а мышцы стальными: общая субтильность порождает свою противоположность» (Эрнст Юнгер)

Подобным же образом дело обстоит не только с бойцами, но и с мыслителями. Они столь же рискованно ставят себя на границу ничто. Тем самым они познают страх, который обычно панически воспринимается толпой как предчувствие последнего карающего удара судьбы. Одновременно они приближаются к спасительному искуплению страхом, которое Гельдерлин прямо связывал с опасностью.

Свободные умы всегда неудобны для толпы. Своей приверженностью идее они пугают людей, приверженных мягкой туалетной бумаге. Свободная мысль страшна для системы даже когда эта мысль отрицает систему молча. Но ещё страшнее молчание мёртвых, чьи мысли не находят читателей: оно выступает как последнее предупреждение. Ведь каждая книга, которая содержит идеи давно ушедшего человека, существует, как и сами эти идеи, своей автономной жизнью. Поэтому с умершими авторами книг бывает интереснее и полезнее общаться, чем с имеющимися в наличии временно – живущими. Но когда прекращается внутренний диалог с умершими – это явно свидетельствует, что данный человек или данная цивилизация скоро вольются в их мрачное и могучее сообщество.