Товарищ Богдан (сборник) - Раевский Борис Маркович - Страница 32
- Предыдущая
- 32/78
- Следующая
Бабушкин сидел дома, у окна, а сам думал: интересно, кто заменил того парня в желтой косоворотке с шелковым поясом-шнурком?
Может быть, эта вот торговка семечками? Чего она расселась тут, возле его дома? Ишь, бойкое место нашла! Да тут у нее за весь день даже на гривенник не купят!
А может, вот тот точильщик ножей? Он, кажется, уже третий раз за утро проходит туда-обратно по улице.
Чутье не обманывало Бабушкина. Ротмистр Кременецкий — начальник екатеринославского жандармского управления — уже давно напал на его след. Хитрый и опытный ротмистр выжидал. Он знал: главное — не торопиться. Этот поднадзорный никуда не денется. А следя за ним, узнаешь и всех его друзей-товарищей. И в нужный момент не составит труда схватить сразу всех.
«Куда же податься? — беспокойно думал Бабушкин. — Где теперь Владимир Ильич? Надо бы связаться с ним…»
Иван Васильевич прикрыл глаза. И сразу память четко вырвала из темноты. Вот Ульянов. Бодрый, оживленный. Глаза его улыбаются. И весь он — как сгусток энергии. Таким Бабушкин видел его последний раз. В Питере, лет пять назад, перед арестом. Как раз недавно кончилась стачка на фабрике Торнтона. Ткачи послушались Ильича, действовали дружно, напористо и заставили хозяев-англичан пойти на уступки.
«Наверно, Владимира Ильича уже нет в Сибири, — подумал Бабушкин. — Его трехлетняя ссылка как раз недавно должна была кончиться. Но где же он теперь?»
Иван Васильевич беспокойно расхаживал по комнате. Да, ждать дольше невозможно. Вчера вот опять увязался шпик. И нахально, почти не таясь, таскался за ним по городу.
«Завтра утром еду в Смоленск, — решил Бабушкин. — А там уж погляжу».
Надев пальто и шляпу, он зашагал на почтамт. Надо перед отъездом проверить, нет ли писем для него.
Подойдя к окошку «до востребования», Бабушкин протянул паспорт.
— Пожалуйста, господин Вязьмин, — сказал почтовый чиновник, выложив конверт на широкий барьер. — Только что прибыло..
Бабушкин и бровью не повел, когда его назвали Вязьминым. Скрываясь от полиции, он сменил уже две фамилии.
Тут же, на почтамте, Иван Васильевич сел на скамью и, прежде чем вскрыть конверт, внимательно оглядел его.
«Кажется, какой-то любопытный уже просмотрел мою корреспонденцию», — усмехнулся он.
То место на конверте, где желтела полоска клея, было чуточку повреждено. Будто кто-то осторожно вскрыл его, а потом опять старательно заклеил.
Развернув письмо, Иван Васильевич стал читать:
«Дорогой Афанасий Прокофьич! Должен сообщить тебе пренеприятное известие: наша дражайшая тетя Поля вывалилась из окна с четвертого этажа и сразу отдала богу душу».
Иван Васильевич не стал читать дальше. Смерть дражайшей тетушки, казалось, нисколько не взволновала его.
Сунув письмо в карман, он пошел домой.
Запершись в комнате, Бабушкин задернул занавеску на окне и, хотя было еще совсем светло, зажег свечу. Потом вынул из кармана письмо, расправил его и стал осторожно подогревать над острым язычком пламени.
Бумага пожелтела, покоробилась, кое-где появились бурые пятна-ожоги. И вдруг между строчек письма четко выступила новая строчка:
«Прошу немедленно приехать. Николай Петрович».
Иван Васильевич чуть не вскрикнул от радости. «Николай Петрович» — это же Ильич! Старое подпольное имя Ульянова. Значит, Ильич на свободе. Ждет его, зовет!
Бабушкин еще раз внимательно оглядел конверт. Штамп пункта отправления — Псков. Вот где теперь Ильич! Значит, прощай, Екатеринослав. Он едет в Псков. И сейчас же!
Иван Васильевич хотел уже сжечь письмо, но подумал:
«А куда же явиться во Пскове? Как разыскать там Ильича?»
Бабушкин в раздумье стал вертеть письмо и так, и этак; снова внимательно перечитал его. Наверно, где-то указан псковский адрес Николая Петровича. Но где?
Он опять прогрел весь лист над свечой. Делал это аккуратно, неторопливо. Ни одной новой строчки не проявилось.
«Ну, ничего. Невелик город — Псков, — утешил себя Бабушкин. — Разыщу».
И тут у него мелькнула догадка. Конверт! Может быть, на конверте написан молоком нужный адрес? Иван Васильевич быстро «подрумянил» конверт над свечой. Так и есть! В углу проступили три слова — адрес.
Бабушкин несколько раз шепотом повторил его. Проверил: твердо ли запомнил? Потом разорвал письмо на длинные полоски и сжег на свечке.
Быстро упаковал самое необходимое в маленький чемоданчик. Оглядел комнату: нет ли чего запретного?
В углу, возле кровати, стояла на полу маленькая корзинка. С такими ходят по грибы. Бабушкин обычно хранил в этой корзинке все «бумажное». И хотя помнил, что корзинка пуста, на всякий случай еще раз заглянул в нее. Да, пусто.
Простой стол, железная кровать, две табуретки, тиски, привинченные к прибитой в углу толстой доске, заменявшей ему верстак, — все это Бабушкин решил бросить.
Если тащить мебель с собой, жандармы, конечно, поймут, что он уезжает, и непременно задержат.
«Хорошо хоть жена кое-что увезла в Смоленск, — подумал Бабушкин. — Белье да одежду. А то пропало бы все ни за грош».
Он вышел на улицу, насвистывая что-то веселенькое, помахивая маленьким чемоданчиком. Казалось, он идет то ли в баню, то ли к знакомым.
Иван Васильевич не поехал прямо на вокзал. Неторопливо прошел в центр города и остановился на проспекте, у витрины мехового магазина, словно изучая лежащие за стеклом бобровые, соболиные, каракулевые шкурки.
Краем глаза он быстро окинул проспект. Так и есть! Неподалеку, возле парикмахерской, тоже остановился низенький человек в черном пальто и котелке. Он, как и Бабушкин, делал вид, что внимательно разглядывает рисунки модных причесок на витрине. Лицо у него было маленькое, плоское. Взгляд, когда он отводил глаза от витрины, упорно скользил мимо Бабушкина, словно тот совершенно не интересовал его.
«Шпик. И притом не из ловких», — понял Бабушкин.
Маршрут пришлось изменить. Идти на вокзал невозможно — шпик увяжется следом.
«Вот обида! Неужели как раз сегодня, в последний мой екатеринославский день, и схватят?» — хмурился Иван Васильевич, неторопливо шагая по проспекту.
Надо было что-то изобрести, как-то отделаться от шпика. Но как?
Бабушкин гулял долго; в голову лезли всякие способы побега, но он отвергал их один за другим. Все рискованно, а хотелось действовать наверняка. Уж очень досадно попасться в последний день.
Вдруг в глаза бросилась вывеска: «Почта, телеграф».
«Ага! Кажется, придумал!»
Иван Васильевич быстро взбежал на две ступеньки, толкнул деревянную дверь и прошел на телеграф. Взял бланк, сел к столику, задумчиво поглаживая кончиком деревянной ручки усы. Краем глаза заметил: шпик тоже вошел на почту.
На бланке, в графе «кому», Бабушкин написал фамилию жены, но не настоящую, а «Вязьмина». Над графой «куда» слегка задумался. Жена находилась в Смоленске, но Иван Васильевич не собирался посылать телеграмму туда. Обмакнув перо, он решительно написал: «Минск». Какую бы улицу придумать? Написал: «Губернаторская, 6». Губернаторские-то уж, наверно, в каждом городе есть!
Дальше перо скользило без задержки:
«Выезжаю завтра. Встречай. Вагон восьмой. Целую».
Денег у Бабушкина было мало, жалко тратить на всякие там «целую», тем более что поцелуи не дойдут до жены, да что поделаешь!
Бабушкин помахал бланком, чтобы просохли чернила, и протянул его в окошечко, где сидел сутулый, пожилой чиновник. Заплатил за телеграмму, взял чемоданчик и, не глядя по сторонам, вышел на улицу.
Медленно проходя по тротуару мимо окон почты, заглянул внутрь помещения. Ну, конечно! Шпик что-то торопливо доказывал сутулому чиновнику.
«Интересуется, что я в телеграмме написал, — усмехнулся Бабушкин. — Пусть почитает. Для него и написано. Авось до завтра успокоится…»
Свернув за угол, он крикнул извозчика и умчался на вокзал.
Той же ночью дом на Третьей Чечелевке был окружен цепью городовых. Высокий, щеголеватый пристав в сопровождении двух полицейских подошел к двери и постучал. Никто не ответил. Пристав постучал вторично. Снова тишина. Полицейские хотели уже выломать дверь, когда из соседней квартиры высунулась заспанная хозяйка дома.
- Предыдущая
- 32/78
- Следующая
