Товарищ Богдан (сборник) - Раевский Борис Маркович - Страница 29
- Предыдущая
- 29/78
- Следующая
Буквы были разные и по размерам, и по форме, большинство из них — старые, изношенные. Но все-таки этот шрифт еще мог служить.
Построить печатный станок было еще труднее, чем достать шрифт. Каждый из участников подпольных кружков тайно мастерил у себя на заводе какую-либо деталь для него.
Сам Бабушкин однажды остался на ночь в цеху: он теперь опять работал на Брянском заводе. Стоя у тисков, он торопливо опиливал металлическую рамку, которая должна держать сверстанный набор.
Работа подвигалась медленно. Бабушкин волновался. Еще бы! В любую секунду мог подойти мастер и увидеть, что Бабушкин занимается посторонним делом. Начались бы расспросы: что за рамка да для чего? И все же, несмотря на огромный риск, Иван Васильевич к трем часам ночи закончил рамку.
Теперь надо было вынести ее с завода. А это нелегко: в воротах стража — черкесы с собаками.
Иван Васильевич украдкой пересек заводской двор, подошел к высокому, плотному забору в том месте, где за ним рос старый, могучий каштан, и, оглянувшись по сторонам, перебросил металлическую рамку через забор. Она мягко шлепнулась в канаву.
Потом Иван Васильевич, беззаботно насвистывая, прошел в ворота. Охранники, привычно похлопывая ладонями, быстро ощупали его. Бабушкин подошел к каштану. Вокруг было темно. Он подобрал рамку и отнес домой.
В ту ночь Матюха тоже остался на заводе. Он работал слесарем, но владел и токарным ремеслом. Украдкой выточил на станке форму для отливки валика.
На завод теперь Иван Васильевич всегда приходил с маленьким чемоданчиком. Закончив работу, Бабушкин не шел домой. Направлялся к центру города и заходил в писчебумажный магазин.
— Стопку бумаги нелинованной, — говорил он приказчику.
— Пожалуйста.
Бабушкин выкладывал на прилавок четыре копейки и, аккуратно уложив пачку бумаги в чемодан, уходил. На прощанье он не забывал пробормотать, ни к кому не обращаясь:
— Нелинованная — она гораздо экономичнее. Это уж точно. Можно густо писать. Ну, теперь мне на полгода хватит.
«Вот скряга», — думал приказчик, с неприязнью оглядывая покупателя.
Выйдя на улицу, Иван Васильевич делал «петлю» и, убедившись, что «хвоста» нет, заходил в другой писчебумажный магазин.
— Стопку бумаги нелинованной, — говорил он приказчику.
— Извольте.
Бабушкин клал в чемоданчик еще пачку бумаги и уходил, опять бормоча, что нелинованная куда выгоднее линованной, и теперь-то ему на полгода за глаза хватит.
На улице он останавливался, вынимал из кармана «Екатеринославские ведомости», долго читал, то и дело бросая быстрые взгляды поверх газеты: нет ли слежки?
Все было спокойно. Бабушкин шел в третий магазин, покупал еще стопку бумаги и отправлялся к Матюхе.
На следующий день после работы он снова бродил по магазинам, но уже в другом конце города, и покупал теперь не бумагу, а краску.
То же самое чуть не каждый вечер проделывали и другие подпольщики. Приходилось приобретать бумагу и краску небольшими порциями в разных магазинах и тайком доставлять к Матюхе. Дело это было нудное, утомительное, но иначе — того и гляди навлечешь подозрение полиции.
Но самое трудное было впереди. Где устроить типографию? Как Скрыть ее от жандармов?
Можно надежно спрятать листовку, книгу, даже человека. Но типографию? Ведь она сама выдает себя охранке: и шумом машин, и тем, что в нее постоянно должны доставлять бумагу, краску, рукописи, а оттуда уносить готовую продукцию.
Поэтому-то обычно подпольные типографии существовали очень недолго. Выпустят одну-две листовки — и попались.
А еще чаще — и печатать не начнут, а охранка уже тут как тут.
Бабушкин знал даже такой случай, когда группа революционеров, едва построив печатный станок, вынуждена была сразу зарыть его в огороде, так как жандармы пронюхали о нем. Два года пролежал станок в земле, и революционерам так и не удалось извлечь его: охранка пристально следила за кружком. И только когда эта подпольная группа была разгромлена, полиция выкопала из земли заржавевший печатный станок.
После долгих поисков Бабушкин все же нашел удобное место для типографии: в деревне Шляховке, недалеко от Брянского завода.
Место очень подходящее: и не в самом городе, и в то же время — рядом с городом.
Прасковья Никитична с мужем долго бродила по деревне, придирчиво подбирая домик для покупки. Иван Васильевич входил в избу и заводил неторопливую «мужскую» беседу с хозяином: об урожае, о ценах на рынке, — а Прасковья Никитична сразу просила баб показать ей сад, огород, баньку.
И всегда особенно интересовалась подполом. Глубокий ли, сухой, не промерзает ли зимой, не осыпается ли земля?
«Хозяйственная молодуха, — думали владельцы дома. — Верно, собирается в подполе картошку, да капусту, да всякие соленья на зиму припасти».
Они, конечно, и не догадывались, что подпол интересовал Прасковью Никитичну гораздо больше самой избы. И вовсе не потому, что она хотела держать там овощи, маринады, варенья да соленья. Именно в подполе намеревался Бабушкин устроить типографию.
Наконец домик купили.
В субботу подписали «купчую». Прасковья Никитична нарочно пригласила присутствовать урядника — молодцеватого, с длинными усами и громким, хриплым голосом. Пусть видит — в домике все «чисто», люди въезжают степенные, богобоязненные.
Передав хозяину деньги, выделенные городским комитетом партии, Бабушкин троекратно расцеловался с ним.
— Мы здесь ладно жили, худа не знали и тебе того желаю, — сказал бывший хозяин.
Еще раз пересчитав кредитки, он завернул их в красную тряпицу и сунул глубоко за голенище.
Бабы заголосили, словно в доме был покойник. Прасковья Никитична тоже всхлипывала, вытирая глаза концом шали. Потом выскочила в сени, принесла полуштоф. Разлила водку по стаканам, поднесла бывшему хозяину дома, и мужу, и уряднику…
В воскресенье утром к опустевшему домику подъехала телега с вещами и мебелью. Прасковья Никитична сидела на возу, придерживая рукой зеркало. Иван Васильевич шагал рядом. Из соседних домов прибежали ребятишки, потом подошли и взрослые.
— Давай-кось подмогу, соседушка, — сказал Ивану Васильевичу молодой мужик в щеголеватых сапогах.
Вдвоем они взяли сундук и потащили его в дом.
— Одначе чижолый, — крякнул мужик, поставив сундук в горницу.
— Да, весит, — согласился Бабушкин. — Жинка туда и муку, и крупу — все запасы загрузила.
Они вышли к возу и взяли по корзине.
— А тута, пожалуй, посуда всякая, железяки, — сказал мужик. — Прямо руку оттянуло.
— Посуда, — подтвердил Иван Васильевич. — И еще головка от швейной машинки.
Не объяснять же, что в сундуках и корзинах лежит разобранный печатный станок?!
На очередном заседании городского комитета партии Бабушкин доложил: типография готова.
— Но приходить туда, — сказал он, — могут только четверо «наборщиков» и «печатников». Всем остальным — обижайтесь не обижайтесь — вход строго запрещен.
Для пущей верности Иван Васильевич даже не назвал адреса типографии. Подпольщики не обиделись, они знали — только так можно уберечь типографию от глаз шпиков и жандармов.
Приближалось Первое мая.
— Давайте для начала выпустим первомайский листок, — предложил Бабушкин.
Он вынул из кармана текст прокламации и прочитал. Городской комитет партии одобрил его.
Той же ночью в глубоком подполье маленького деревенского домика началась упорная, тайная работа.
Подпол был темный, тесный, душный, и главное — низкий. Выпрямишься — стукнешься головой о потолок. Приходилось работать согнувшись, сразу заныла шея и спина. Воздуха и так не хватало, а от трех керосиновых ламп, поставленных в разных углах подпола, от острого запаха краски, клея и плесени нечем было дышать. По сырым стенам бесшумно скатывались мутные струйки воды.
Бабушкин сам набрал первый листок. Делал он это гораздо хуже старика наборщика, которого видел в типографии. Свинцовые буквы плохо слушались его, выскакивали из узловатых пальцев. Старик наборщик на ощупь чувствовал, какая буква у него в руке, а Бабушкину приходилось разглядывать каждую литеру, тем более что шрифт старый, да и освещен подпол тускло. Когда набор был почти готов, Иван Васильевич неосторожным движением рассыпал его на пол. Пришлось начать все сызнова.
- Предыдущая
- 29/78
- Следующая
