Избранные сочинения в 9 томах. Том 4 Осада Бостона; Лоцман - Купер Джеймс Фенимор - Страница 81

— Да благословит его бог, — повторил за ним красивый военачальник, чье имя уже не раз появлялось на страницах этой книги, — и пошлет ему побольше верных слуг, которые выполняют свой долг не только за бутылкой вина.

— Хотя я командую флотом его величества в здешних водах, — подхватил Грейвс, — но и в наших судовых журналах будет отмечен как праздник тот день, когда вы, господа сухопутное начальство, призовете нас вновь к исполнению наших обязанностей в открытом море. Моряк утомляется от безделья так же, как солдат от работы. Я ведь «любитель простора» и останусь им даже в гробу. Ха-ха-ха! Что вы думаете об этом, господин шутник? Ха-ха-ха! Что вы на это скажете?

— Превосходно, адмирал, очень метко, хоть и язвительно, а мне поделом, — с невозмутимой улыбкой ответил генерал, потягивая вино. — Однако, если вам так наскучили бездействие и покой, я бы посоветовал вам захватить в плен несколько наглых янки — они слишком часто заглядывают в порт и не только перехватывают наше продовольствие, но и оскорбляют взоры верноподданных своим гнусным присутствием.

— Я приказываю дать сигнал о вступлении в переговоры, — перебил главнокомандующий, — и заключить перемирие. Там, где люди исполняют свой долг, и исполняют его хорошо, даже само остроумие должно почтительно умолкнуть. Мистер Грейвс, советую вам измерить глубину этой запыленной бутылки. Я думаю, что вы найдете в ней хорошую якорную стоянку на эту ночь.

Старый моряк тотчас же утопил свою досаду в стакане благородного вина и, причмокнув губами, незамедлительно налил себе второй.

— Право, — воскликнул он, — вы ведете слишком неподвижный образ жизни, чтобы выдерживать ваши вина как следует. Вину нельзя давать отстояться прежде, чем оно не покачается несколько месяцев на морских волнах. Потом можете оставить его в покое, а сами прилечь рядом и подремать, если вам это нравится.

— Епископ не мог бы дать лучшего совета своему дворецкому, как поступить, чтобы вино созрело! — воскликнул шутник, но еще один выразительный взгляд главнокомандующего заставил Бергойна прекратить свои вольные шутки.

Воспользовавшись наступившим молчанием, Хау заметил с радушным видом доброго хозяина:

— Так как мы пока обречены на неподвижный образ жизни, единственное средство, которое я могу предложить, чтобы мое вино не отстоялось прежде времени, — это выпить его.

— К тому же нам грозит визит мистера Вашингтона и его томимых жаждой сподвижников, которые могут избавить нас от этого труда, если мы сами не будем достаточно энергичны. Во избежание этого мистер Грейвс не откажется выпить со мною, хотя бы для того, чтобы обмануть ожидания мятежников, — добавил Бергойн, изящно поклонившись все еще обиженному адмиралу.

— Ну, я готов сделать что-нибудь гораздо более неприятное, лишь бы оставить мятежников с носом, — ответил, смягчившись, адмирал и добродушно закивал головой, перед тем как осушить бокал. — Но, если действительно существует такая опасность, перевезите вино на мой корабль, и я найду для него место, хотя бы в своей собственной каюте. Уверяю вас, что ни янки, ни французы, ни испанцы не отважатся осадить крепость, которой я командую.

На лицах у генералов появилось серьезное выражение; некоторые многозначительно переглянулись, но никто не нарушил молчания, словно то, о чем все подумали, было предметом слишком деликатным, чтобы о нем говорить вслух в присутствии главнокомандующего.

Наконец Клинтон, который все еще был в немилости у Хау и до сих пор не принимал участия в общей беседе, решился вставить и свое замечание — со сдержанностью человека, не уверенного в том, как будут приняты его слова.

— Наши враги все больше смелеют, по мере того как становится теплее, — вымолвил он. — Летом они, без сомнения, доставят нам немало хлопот. Нельзя отрицать, что все их батареи стреляют метко, особенно та, которую они поставили на берегу. Я даже побаиваюсь, как бы они не захватили острова, тогда положение нашего флота станет опасным.

— Захватили острова! Прогнать наш флот с его стоянки! — закричал старый моряк с нескрываемым изумлением. — Счастливым будет для Англии тот день, когда Вашингтон со своим сбродом подойдет к нам на расстояние пушечного выстрела!

— Дал бы господь нам возможность встретиться с этими негодяями в открытом поле, — воскликнул Хау, — тогда мы бы покинули наши зимние квартиры. Я говорю — зимние квартиры, потому что, надеюсь, никто из вас, господа, не рассматривает эту банду вооруженных мужиков как осаждающую нас армию. Мы занимаем город, они — окрестности, но, когда придет срок… Ну, в чем дело, любезный? — прервав свою речь, спросил он у лакея, который уже несколько минут стоял за его стулом, почтительно ожидая, когда на него обратят внимание.

Слуга начал что-то тихо и быстро докладывать, видимо не желая быть услышанным присутствующими и в то же время испытывая неловкость от того, что ему приходится говорить шепотом. Почти все из вежливости отвернулись, но старик адмирал, сидевший слишком близко, уловил слово «дама», и после столь обильных возлияний оно чрезвычайно его развеселило. Громко ударив рукой по столу, он крикнул с развязностью, на которую, кроме него, никто из гостей Хау никогда не решился бы:

— Парус! Парус! Ах, черт побери! Под каким флагом идет этот корабль, дружище? Под королевским или мятежным? Вот так недоразумение! Или повар запоздал с ужином, или дама слишком рано пришла. Ха-ха-ха! А вы живете в свое удовольствие, господа сухопутные генералы!

Придя в восхищение от этого открытия, старый морской волк от души расхохотался, чрезвычайно довольный своим остроумием. Однако никто не разделял его веселья: все делали вид, что не понимают его намеков, хотя некоторые и обменивались украдкой с соседями насмешливыми взглядами. С явной досадой, закусив губу, Хау строго приказал слуге громко повторить свои слова.

— Одна дама, — дрожащим голосом сказал слуга, — хочет видеть ваше превосходительство. Она дожидается этой чести в библиотеке, сударь.

— Вот как, среди книг! — загремел адмирал. — Это скорее подошло бы вам, господин острослов! А скажи мне, приятель, эта особа молода? И хороша собой?

— Если судить по ее легкой походке, сударь, — ответил слуга, — то она очень молода. Но лицо ее скрыто капюшоном.

— Негоднице и надлежит приходить в дом короля, опустив капюшон на лицо! Будь я проклят, Хау, но скромность — редкая добродетель среди сухопутных офицеров.

— О, конечно, даже сам слуга заметил, что эта особа ходит чрезвычайно легко, — с улыбкой сказал Бергойн, делая движение, чтобы подняться со стула. — Вероятно, она пришла просить вспомоществования или разрешения выехать из города. Позвольте мне переговорить с ней и избавить вас от неприятной необходимости ей отказать.

— Ни в коем случае! — ответил Хау, с живостью вставая с места. — Я был бы недостоин занимаемого мною поста, если бы отказывался принимать просителей. Господа, поскольку дело касается дамы, я позволю себе злоупотребить вашей снисходительностью. Адмирал, я предлагаю вам услуги моего дворецкого, он славный малый и сумеет описать вам подробно, какое плавание совершила эта бутылка с той минуты, как она покинула остров Мадейру.

Хау поклонился гостям и вышел с несколько излишней поспешностью.

Когда он проходил по коридору, до его ушей донесся новый взрыв смеха простодушного адмирала, который, однако, смеялся один: все остальное общество с благовоспитанной сдержанностью обратилось к другим темам разговора.

Войдя в библиотеку, Хау оказался наедине с женщиной, занимавшей в эту минуту мысли и воображение всех его гостей, несмотря на их притворное безразличие. Со свободой и непринужденностью военного, не знающего над собой власти, он вышел на средину комнаты и с подчеркнутой, хотя и несколько двусмысленной любезностью спросил:

— Чему я обязан удовольствием видеть вас у себя? И почему дама, у которой, судя по ее виду, должно быть немало друзей, взяла на себя труд сама посетить меня?

— Потому что я молю о милости, в которой может быть отказано тому, кто будет просить недостаточно горячо, — прозвучал из-под складок капюшона нежный, трепещущий голос. — Дело мое не терпит отлагательств, а просить об аудиенции значило бы терять драгоценное время, и я взяла на себя смелость явиться к вам сама.