Динка (ил. А.Ермолаева) - Осеева Валентина Александровна - Страница 71

• Предыдущая
• 71/146
• Следующая

Ленька машинально кладет сахар на ладонь.

— При чем это?

— И миску бери, — говорит Динка.

Ленька, вопросительно глядя на нее, берет и миску.

— Чтобы мне за мою тайну еще и хвост прищемили! — обиженно заключает Динка.

— Какой хвост? — совсем теряется Ленька.

— Не знаю уж какой… Только я с тобой не вожусь больше… Если ты все тайны выдаешь да еще за каждое слово придираешься… Не надо! — решительно встает Динка.

— Да подожди… Ты же мне рта раскрыть не даешь.

— Это ты мне ничего не даешь! Сахар отнял, миску отнял… К каждому слову придираешься! — вспыхнув, говорит Динка.

— Да когда я что отнимал у тебя? Вон он, сахар. Сама положила… И миску отдала… Я только про сыщика хотел сказать… Степан ведь тоже политический…

— Все равно не надо. Костя сам знает, кому сказать… Знаешь, как Никич говорит про тайны? — Динка пошевелила пальцем и наморщила лоб. — Никич говорит: знает один — знает один, знают два — знают двадцать два. Вот нас два, а ты как начнешь всем рассказывать, так будет двадцать два…

Ленька безнадежно машет рукой.

— Ладно, не скажу. Только у каждого человека свое соображение… — не желая больше спорить, тихо проворчал он. Динка успокоилась и, взяв обратно свой сахар, сказала:

— Оближи ладонь — она у тебя вся сладкая. Ленька облизал ладонь, но лицо его оставалось хмурым и озабоченным.

— Сегодня Алина на весь день к своей Бебе ушла. Мы с Мышкой одни будем встречать маму… И по часам сами объявлять будем, — снова болтала Динка.

Ленька молчал и обдумывал про себя, как, не выдавая чужой тайны, можно предупредить Степана, что появился какой-то сыщик. Конечно, сыщиков в полиции много. Один может на дачах выслеживать, а другой — в городе. За кем следит, а за кем — нет. Если вообще Степану напомнить, что вот, мол осторожнее надо быть… «Так Степану я не советчик, он сам лучше моего все знает», — рассуждал про себя Ленька, решив завтра обязательно наведаться к своему другу. Но сделать это ему не пришлось.

Алина не задержалась в гостях у Бебы, как это предполагала Динка. Она вернулась точно ко времени приезда мамы и, взяв у сестер часы, сама уселась перед ними на террасе. Но прошло уже два объявления, прогудел протяжный гудок парохода «Гоголь», дети, нетерпеливо глядя на дорогу, давно уже толклись у калитки, а мамы все не было.

— Алина, пройдем немного по дороге, хоть до Марьяшкиной дачи… Может, мама заговорилась с кем-нибудь… — сказала Мышка.

— Ну, пойдем! — согласилась Алина. Мышка и Динка весело побежали вперед.

— Дети, дети! Не убегайте далеко! — важничая перед проходившими мимо дачниками, окликала сестер Алина. И хотя ей самой очень хотелось побежать вприпрыжку навстречу маме, но она нарочно замедляла шаги и шла прямо, не глядя по сторонам, серьезной и деловой походкой взрослого человека.

Динка и Мышка добежали до угла богатой дачи, где жила портниха, и остановились. За решетчатой оградой слышались взволнованные голоса, женский плач и тихие причитания.

— Там что-то случилось! Пойдем скорей! — сказала Мышка, и, не обращая внимания на окрики Алины, обе девочки бросились бежать к даче.

У раскрытой настежь калитки собрались люди, они спрашивали друг у друга, что случилось, заглядывали в сад, торопливо шагали по боковой аллее, туда, за дачу, к маленькой сторожке, где жила Марьяшка.

Динка схватила за руку сестру и, дрожа от волнения, бросилась за людьми. Но навстречу девочкам шла Марина… Она шла быстро, ничего не видя перед собой, и лицо у нее было очень бледное.

— Мама! — ахнула Мышка.

— Мамочка! — громко закричала Динка. Марина подняла глаза и, увидев детей, пошла им навстречу.

— Пойдем, пойдем!.. Марьяшка заболела! — отрывисто сказала она, поворачивая обеих девочек к калитке и увлекая их за собой.

Незнакомый, сдавленный голос се и белое, без кровинки лицо были так необычны, что онемевшие от испуга Динка и Мышка, не сопротивляясь, выбежали вместе с ней на улицу. И тут все трое увидели — жалкую, растерянную фигуру Алины. Она стояла около угла дачи, словно не решаясь идти дальше.

Марина выпрямилась и, крепко держа за руки младших детей, шепнула:

— Не спрашивайте сейчас ничего… Но дети были так испуганы, что никому и в голову не приходило о чем-либо спрашивать.

— Алина, пойдем домой! — ласково сказала мама. Но Алина вопросительно смотрела на нее и не двигалась с места.

— Алиночка, Марьяшка очень больна. Там сейчас доктор, — тихо пояснила мать.

— И ты видела ее? — заикаясь, спросила Алина. — Это правда, что говорят…

Мать быстро указала ей глазами на младших детей и строго повторила:

— Идите домой! Я еще ничего не знаю.

Алина молча взяла за руки сестер и пошла вперед. В тягостном молчании они дошли до своей калитки. Около дачи Марина опередила детей.

— Катя, — звенящим шепотом сказала она вышедшей ей навстречу сестре, — не спрашивай ничего. Уведи детей…

Катя, не понимая, что случилось, молча увела к себе в комнату детей.

— Сидите здесь! — строго сказала она.

Дети не спорили. Лицо Мышки покрылось рябью; оно то краснело, то бледнело, словно охваченное одновременно жаром и холодом; тоненькая и беззащитная перед надвинувшимся на нее горем, она, еще не зная, что произошло, дрожала, как в лихорадке.

Динка, охваченная тревогой за Марьяшку, медленно приходила в себя, и в глазах ее вставала аллея, ведущая к сторожке, испуганные лица чужих людей…

Катя, не спрашивая ничего, грела Мышкины руки, кутала ее в теплый платок, уговаривала лечь в постель. Но, когда она вышла из комнаты, Динка схватила за руку сестру и быстро сказала:

— Бежим! Бежим к Марьяшке!

В глазах у Мышки засветилась надежда, и, поняв, что хочет cестра, она рванулась за ней в окно; не разбирая дороги, мчалась к забору и, выскользнув через лазейку, бежала за сестрой до решетчатой ограды… Калитка дачи все так же была раскрыта настежь, все так же входили и выходили оттуда чужие люди. Девочки почувствовали гнетущий испуг и, взявшись за руки, медленно пошли к сторожке.

Ноги у Мышки немели; крепко держась за руку сестры, она шла как приговоренная к казни. Динка, ощущая страстную жажду действовать, спасать, защищать и защищаться от неведомого врага, с жадной надеждой оглядывалась вокруг, ожидая, что вот-вот в конце аллеи появится маленькое существо с веселыми голубыми глазками и с ямочками на щеках…

Дверь сторожки была раскрыта… Около крыльца лежали сваленные в кучу обгоревшие кисейные занавески, ватное одеяло из цветных клинышков, с торчащей из него рыжей обгорелой ватой и еще какие-то вынесенные на воздух тряпки… Тут же стояло деревянное корыто с водой, а рядом на земле валялось прогоревшее в нескольких местах детское платье и матерчатые туфельки…

Марьяшка лежала на голом матрасе и тяжко, словно в забытьи, стонала. Круглая головка девочки, лицо и шея были покрыты темными ожогами, запекшиеся губки почернели… Мать Марьяшки, стоя на коленях около кровати, обводила всех присутствующих безумным взглядом и словно про себя повторяла одно и то же:

— Цветочки, цветочки загорелись!.. Старичок доктор что-то раскладывал на столе, вполголоса разговаривая с женщинами.

— Стала на кровать да и потянулась, видать, к цветочкам… Обвертела их вокруг шейки да и наклонила один какой-нибудь к лампадке… Ну, а долго ли бумажным цветам загореться?.. — рассказывала ему словоохотливая соседка.

Динка, онемев от ужаса, смотрела на Марьяшку; взгляд Мышки растерянно блуждал по комнате и, остановившись на закопченном лице божьей матери, замер… Черная проволока от обгоревших гирлянд с бумажными цветами свешивалась Над кроватью…

— Прошу всех выйти! — строго сказал доктор. Мышка тихо повернулась и, шатаясь как слепая, пошла по аллее. Динка догнала ее уже на улице.

— Это не Марьяшка, — сказала Динка. Мышка молча кивнула головой.

Мимо, но видя их, нагруженная ворохом каких-то вещей, пробежала Марина.

• Предыдущая
• 71/146
• Следующая