По следам минувшего - Яковлева Ирина - Страница 25

«Пермским» его назвал английский ученый Мурчисон в 1841 году. Устав от войны с бывшим другом Седжвиком, он поехал работать в Россию, на Урал, где и открыл новую систему. «Пермской» она названа в честь города Перми, где Мурчисон вел свои исследования. Там пласты вновь описанной системы лежат как раз на каменноугольных.

Пермский период продолжался примерно 45 миллионов лет, и примерно половину его можно назвать бесконечной зимой. В этот период высоко поднимается суша. Никогда — ни до, ни после пермского периода — на земном шаре не было больших площадей суши. И никогда климат на Земле не был так суров, как в то далекое время.

Сейчас, в наши дни, климат тоже очень суров. Льды покрывают Крайний Север. Захватывают некогда зеленую Гренландию. Сковывают целый материк — Антарктиду. Но сейчас ледники не растут. Вероятно, мы живем в эпоху постепенного потепления климата, которая началась совсем недавно.

В пермский же период льдов было гораздо больше. Ледяные глыбы ползли по земле и срывались в океан, образуя гигантские айсберги. Эти айсберги, словно скалистые острова, плыли по океанам, остужая воду на километры вокруг себя. В этот период начинаются бурные вулканические извержения и поднимаются высокие цепи Уральского хребта.

В. П. АМАЛИЦКИЙ И БУДНИ ПАЛЕОНТОЛОГА

В конце прошлого века первый русский «охотник за ископаемыми», Владимир Прохорович Амалицкий, изучал пермские отложения в Среднем Поволжье и обнаружил в них пресноводных моллюсков. Ракушки оказались совершенно непохожими на те, что встречались в таких же слоях в Европе. Это озадачило Амалицкого и подтолкнуло к решительным действиям.

Он едет в Лондон, чтобы поработать в его музеях. Ведь Британская империя расползлась тогда по всему свету и английские геологи собирали коллекции на всех континентах.

Каковы же были удивление и радость Амалицкого, когда он обнаружил своих поволжских знакомцев в коллекциях из пермских отложений Южной Африки. И было чему радоваться! Ведь именно Южная Африка недавно удивила палеонтологов поразительными открытиями. Там, в суровых плоскогорьях Карру, ученые нашли огромное, ни с чем не сравнимое кладбище пермских наземных животных. Это были уже не стегоцефалы, хорошо знакомые по карбоновым находкам, а первобытные рептилии, ящеры.

Огромные, неуклюжие, с грубыми толстыми костями, они резко отличались от всех известных до того ископаемых и современных рептилий.

Особенно ошеломляюще выглядели дицинодонты — приземистые ящеры с двумя моржовыми клыками на верхней челюсти и парейазавры, жабьи головы которых украшены фантастическими выростами и гребнями, а туловище напоминало четвероногую бочку.

Вместе с ящерами нашли множество отпечатков растений и раковины моллюсков. Те самые раковины, которые рассматривал в Британском музее Амалицкий, те, что были так похожи на его волжские находки. Это навело ученого на мысль, что остальной органический мир пермского периода Северной России должен быть тоже сходен с южноафриканским. То есть рано или поздно в России удастся найти листья африканских растений глоссоптерисов, найти остатки парейазавров и дицинодонтов.

Нельзя сказать, что идеи Амалицкого нашли поддержку среди других палеонтологов и геологов, но это не охладило его энтузиазма. Из года в год он на скудные средства, которые выделяло ему Петербургское общество естествоиспытателей, отправлялся на Север и исследовал обнажения берегов рек Сухоны и Северной Двины.

Вот как сам Амалицкий описывает эти экспедиции: «Пришлось купить небольшую лодку, нанять двух гребцов и таким образом путешествовать по Сухоне и Северной Двине, все время под открытым небом, укрываясь под навесом лодки ночью и в дождливую погоду. Так путешествовали мы с женой каждое лето с 1895 по 1898 год, привыкли к гнусу и мошкаре, приспособились при самых скудных питательных средствах и при громадном аппетите иметь обед и ужин (я умалчиваю об его достоинствах), выучились под проливным дождем раскладывать костер, а при сильной буре находить на реке такие «гавани», где наша лодка была в совершенной безопасности, и мы спали в ней так же спокойно, как у себя дома; наконец мы узнали цену самого обыкновенного комфорта и перестали даже понимать, как можно быть неврастениками. Климат на севере, хотя и очень неприятный, но, вероятно, очень здоровый, ибо мы ни разу не испытывали никакой простуды, хотя приходилось жить на реке, то есть в постоянной сырости и туманах, проводить там целые недели во время хиуса (северный ветер), сопровождаемого пронизывающим холодом и непрерывными дождями, и ночевать в августе при инее, когда температура воздуха понижалась до 1–2 градусов ниже нуля».

Далее он пишет: «Наконец, после четырех лет исследований, главная цель была достигнута: действительно в верхнепермских отложениях, развитых в нижнем течении Сухоны и в верхнем течении Северной Двины, удалось отыскать много остатков растений — глоссоптерисов и пресмыкающихся — дицинодонтов и парейазавров, известных до сих пор только из пермских отложений Южной Африки и Индии; таким образом, удалось установить, что в очень отдаленное от нас, так называемое пермское время Северная и Центральная Россия, Урал, Алтай, Индия и Центральная и Южная Африка входили в состав одного материка, заселенного очень сходными растениями и животными».

Заметим, что по современным представлениям Северная Россия, Урал и Алтай были одним материком, а Индия, Центральная и Южная Африка — другим. Так сегодня диктует нам палеоботаника. Потому что фауна и флора этих материков хотя и были очень похожи между собой, но все же одинаковыми их, как выяснилось, назвать нельзя. Нельзя отрицать и того, что в прошлом у них наверняка были общие предки, в те времена, когда Пангея была единым материком.

Древние пресмыкающиеся парейазавры, дальние родственники черепах, жили 240 миллионов лет назад. Они были с быка величиной и обитали, подобно бегемотам, в болотах и речных заводях. Они могли зарываться в ил до самых глаз, словно лягушки. Это спасало их от главного врага — хищной зверообразной рептилии иностранцевии. Питались парейазавры сочными растениями, которыми изобиловали и берега и дно водоемов. Десятки скелетов парейазавров, добытых выдающимся русским палеонтологом Владимиром Прохоровичем Амалицким в конце прошлого века на берегах Северной Двины, составили основу знаменитой «Северодвинской галереи» — предшественницы современного Палеонтологического музея Академии наук СССР.

Палеонтолог, если ему посчастливится найти кости, череп или целый скелет, непременно поставит на этом месте раскопки. Но дело это не такое простое и, в первую очередь, дорогостоящее. Поэтому велико было торжество Амалицкого, когда доклад его, а главное, демонстрация глыб песчаника с отпечатками листьев глоссоптерисов и с обнажившимися на одной из них рядами зубов, принадлежащих парейазавру, привели к тому, что ученому на продолжение исследований выхлопотали 1000 рублей. Эти деньги позволили Амалицкому начать замечательные раскопки.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О РАСКОПЕ И ДРУГИХ ЗАБОТАХ ПАЛЕОНТОЛОГА

Как же ставят раскоп? Именно «раскопом» называют палеонтологи то место, откуда берут они остатки растений и животных. Место это обычно предварительно бывает тщательно расчищено, как говорят — «вскрыт пласт». Сейчас, если позволяет местность и средства, «пласт вскрывают» бульдозером. Он счищает верхние, ненужные слои, и, таким образом, большая площадь оказывается доступной для исследования палеонтологов. Дальше копают кирками и лопатами. А потом идут осторожно, с молотком, молоточками и ножами. Очень важно не повредить находку! Ведь кости, пролежав в земле так долго, могут стать твердыми, как камень, а могут рассыпаться от одного неосторожного прикосновения. Но вот кость нащупана. Ее осторожно разметают щетками-метелочками, если порода вокруг мягкая. А если твердая, то продолжают работать молотками. Очень осторожно. Не всегда удается вынуть кость или часть скелета благополучно. Скажем, порода вокруг рыхлая. Надеяться на то, что кости не растрескаются тут же и не превратятся в труху, не приходится. Тогда палеонтологам ничего не остается, как брать ее «в пироге» или в монолите.