Буря над колдуном - Нортон Андрэ - Страница 17

• Предыдущая
• 17/40
• Следующая

Слаженной командой они принялись за работу и быстро соорудили из веток и молодых деревьев небольшой шалаш. Ветер все равно продувал его, хоть они и поставили заднюю стенку лицом к морю. Зато, зная, что высокие скалы защищают их, и ни один флаер Трогов не вылетит в такую погоду, они отважились развести костер. Приятное тепло быстро согрело их тела, а свет огня, древнего спутника человека, укрепил их дух. Во всяком случае, Шэнну казалось, что эти пляшущие красные языки прожгли странную пелену чужого мира, висевшую над берегом моря, и хотя бы на эту ночь дали беглецам иллюзию дома — дома, которого у Шэнна никогда не было.

Но ветер не остался в долгу, и вскоре его вой в вершинах скал стал громче, чем завывание полудюжины псов Трогов. В своем жалком убежище земляне не только слышали грохот волн, но и чувствовали их ритмичные удары о скалы. Море, наверное, уже давно подмяло под себя берег и теперь пыталось пробиться к ним, сквозь камень скал. Хотя они лежали, прижавшись плечом к плечу, в этом шуме их голосов не было слышно.

Как будто закрылась штора — с неба исчезла последняя янтарная полоска. Ночь наступила неожиданно, без сумерек, земля просто провалилась в темноту. Росомахи негромко поскуливали, свернувшись в маленьком шалаше. Шэнн гладил их мохнатые спины, стараясь успокоить зверей, вселить в них уверенность, которой сам отнюдь не мог похвастаться. Никогда до сих пор он не представлял себе, какой ужасной силой может обладать природа — силой, по сравнению с которой все человеческие попытки обуздать ее казались ничтожными.

Время потеряло счет минутам и часам. Только тьма, завывание ветра и соленый дождь — близкое дыхание моря, касавшееся их. Уютный костер потух, и их тела стали донимать сырость и холод. То и дело им приходилось вскакивать и, чтобы согреться, размахивать руками, топать ногами, заставлять кровь бежать быстрее.

Наконец ветер стих, и пулеметные очереди дождя перестали барабанить по крыше их жалкого шалаша. Только тогда они уснули, провалившись в густую тьму усталости.

Пурпурный череп — и из его глазниц поднимаются летучие твари — поднимаются… поднимаются… Шэнн двигался вперед, чувствуя под ногами зыбкую опору, дрожавшую под его весом, как плот на реке. Он приближался к огромной голове, теперь он различал, как волны пенятся, разбиваясь о нижнюю челюсть черепа, захлестывают внутрь, в щели на месте недостающих зубов, между искрошившимися каменным клыками, словно череп пьет живительную влагу. Темные очертания провала носа скорее напоминали клюв, и в этом провале было так же темно, как и в пустых глазницах — но эта темнота притягивала юношу к себе, как он ни пытался освободиться. А затем опора, на которой он безрассудно плыл по волнам, понеслась вперед, волны ударили ее о нижнюю челюсть, и несмотря на отчаянные усилия воли его руки сами собой потянулись вверх, чтобы ухватиться за что-нибудь, чтобы подтянуться по гладкой поверхности и укрыться в провале носа — или клюва?

— Лэнти! — рука потрясла его, вырвав из объятий сна. Шэнн с трудом открыл глаза, его ресницы, казалось, склеились.

Он оказался словно в подводном мире. От земли поднимались густые клубы тумана, словно вырастая из семян, принесенных штормом. Но ветра не было, и сверху не доносилось ни звука. Но всем своим закоченевшим телом Шэнн чувствовал, как волны по-прежнему бьются о скалы.

Торвальд присел рядом, не снимая руки с плеча Шэнна. Лицо офицера оказалось совсем рядом, и его заострившиеся черты почему-то напомнили Шэнну череп, который все еще стоял перед его глазами, на фоне клубов тумана.

— Шторм прошел.

Шэнн сел, поежился, обхватив себя руками. Его драная форма до нитки промокла. Шэнну показалось, что он уже никогда в жизни не согреется. А когда он, стуча зубами, подошел к ямке, в которой они разводили свой крошечный костер прошлой ночью, то сообразил — росомахи исчезли.

— Тэгги? — собственный голос показался юноше хриплым и шершавым, словно влажный воздух подействовал и на голосовые связки.

— Охотятся, — ответ Торвальда был краток. Он собрал охапку хвороста, служившего им подстилкой и благодаря этому оставшегося сухим. Шэнн тоже ухватил немного хвороста и положил его в ямку для костра.

Когда огонь, наконец, разгорелся, они разделись и развесили вокруг костра свою мокрую одежду. Влажный воздух был еще холодным, поэтому они постоянно двигались, чтобы согреться. Туман поднимался с земли, непотревоженный солнечными лучами.

— Тебе снилось? — неожиданно спросил Торвальд.

— Да, — Шэнн не стал вдаваться в подробности. Пускай этот сон был тревожным, но чувство, что этот сон нельзя рассказать, нельзя поделиться с другим, было очень сильньм, почти приказом.

— Мне тоже, — неуверенно ответил Торвальд. — Ты видел свою гору-череп?

— Я как раз взбирался на нее, когда ты разбудил меня, — неожиданно, сам того не желая, ответил Шэнн.

— А я как раз собрался пройти сквозь свою зеленую завесу, когда Тэгги заворочался и разбудил меня. Твой череп точно существует?

— Да.

— И я тоже уверен — пещера, заполненная пеленой, существует где-то в этом мире. Но почему? — Торвальд выпрямился, огонь ярко осветил его загорелые руки, загорелое лицо и шею и бледное худое тело. — Почему нам снятся именно эти сны?

Шэнн попробовал, высохла ли рубашка. Он не находил никаких зацепок, чтобы истолковать эти сны. Но юноша был уверен — когда-нибудь он найдет этот череп, он вскарабкается к провалу носа и спустится вниз, туда, где гнездятся те крылатые твари. Не потому, что он хочет туда спуститься, а потому, что он должен.

Шэнн обхватил себя руками, и боль в ребрах напомнила ему о сокрушающей силе силового луча Трогов. Он был худым, но под кожей перекатывались гибкие мускулы, а сама кожа была темнее, чем у Торвальда, и на открытых частях тела загорела сильнее. Он уже месяц не стригся, и его волосы стали завиваться жесткими черными кольцами. Шэнн всегда был или самым маленьким, или самым слабым. И на Свалках, и на службе в Разведке, и в этой экспедиции. Поэтому он не знал тщеславия. Но у него имелась своя гордость, рожденная в упрямой и долгой борьбе с разочарованиями, неудачами, против неравных сил.

— Почему они нам снятся? — повторил он вопрос Торвальда. — Не могу знать, сэр! — это был уставный ответ рядовых Разведки. К его удивлению, Торвальд вдруг рассмеялся, и в его смехе проскользнули нотки удивления.

— Откуда ты, Лэнти? — это прозвучало так, словно ему действительно было интересно.

— Свалки Тайр.

— Кальдонские шахты, — офицер машинально связал планету с тем товаром, который она поставляла. — А как ты попал в Разведку?

Шэнн натянул рубашку.

— По контракту, как обслуживающий работник, — ответил он с еле заметным вызовом. Сам Торвальд наверняка попал в Разведку как положено: как кадет, потом член экспедиции, потом офицер, без труда поднимаясь по гладкой служебной лестнице, где для него все было приготовлено — только протяни руку. Что такие, как он, могут знать о бараках рабочих, где глупцы, неудачники, мелкие воришки, скрывающиеся от закона, живут своей жизнью в своей собственной, скрытой от чужих глаз общественной системе? Шэнну потребовалось приложить всю свою волю, все физические силы для того, чтобы просто выжить в этих бараках первые три месяца. Выжить, не сломиться, и все еще сохранить желание служить в Разведке. Он до сих пор удивлялся тому невероятному шансу, который выдернул его из этих бараков, когда в Учебном Центре решили, что им нужен еще один работник для того, чтобы чистить клетки и ухаживать за подопытными животными.

А уж из этого центра он попал в экспедицию, потому что в небольшой группе его старание было замечено — и с лихвой окупило себя. Это заняло у него три года, но он все же поднялся на ступень выше — попал в экспедицию. Правда, сейчас это вряд ли что-нибудь значило. Шэнн натянул ботинки, заправив в них жесткие негнущиеся штанины комбинезона, а когда поднял глаза, обнаружил, что Торвальд смотрит на него с новой, вопросительной прямотой.

• Предыдущая
• 17/40
• Следующая