Мертвый петух - Нолль Ингрид - Страница 39

• Предыдущая
• 39/46
• Следующая

Чтобы преодолеть минутную неловкость, я шагнула к кошке и протянула руку, намереваясь ее погладить, но та в испуге отпрыгнула в сторону и убежала прочь. Китти предложила мне сесть и исчезла на кухне, чтобы поставить чайник. На ее столе лежала книга Витольда. В углу, рядом с окном, висела фотография в тоненькой рамке: он и она. Вероятно, снимок был сделан во время одной из классных поездок. Тут я почувствовала ревность, смешанную с яростью: таких фотографий у меня не было.

Когда Китти принесла две чашки из неглазурованной глины, коричневый сахар и имбирное печенье, я спросила, готовы ли фотографии, сделанные во время поездки по Эльзасу. Она посмотрела на меня в ужасе:

— Господи, мы пережили такой шок, а ты еще можешь думать о фотографиях! Пленка отснята лишь наполовину, думаю, оставшиеся кадры удастся дощелкать при удобном случае, но на это уйдет еще пара месяцев.

Я поинтересовалась, как прошли похороны. Китти опять убежала на кухню, чтобы залить кипящую воду в заварочный чайник.

— Конечно, все было ужасно, — начала она. — Но, по крайней мере священник произнес хорошую речь: без лишних сантиментов и банальных фраз. Все были растроганы. На Эрнста и обоих детей было просто невозможно смотреть! Я не могу подобрать слова, чтобы описать их горе! — В глазах Китти стояли слезы.

— Много народу собралось?

— Было такое впечатление, что съехался весь Ладенбург. Пришла половина учительского состава, были одноклассники Олега и Аннетт, представители различных общественных организаций. Шредеров все очень любят. Ах, так грустно, когда уходит из жизни мать двоих детей!

Я вновь испытала огромное удовлетворение, услышав о том, что похороны прошли с таким размахом. Моя работа. Теперь я уже жалела, что не смогла там присутствовать.

— А почему тебя не было? — спросила Китти.

Я объяснила ей, что мне и без того не хотели давать отпуск для путешествия по Эльзасу, поэтому о том, чтобы отпрашиваться с работы через день после возвращения, не могло быть и речи.

— Как ты думаешь, может быть, послать Эрнсту Шредеру брошь его матери по почте? — спросила я.

Китти задумчиво поглаживала кошку:

— На твоем месте я бы еще немного повременила. Сейчас у него голова наверняка забита другим. И кроме того, это украшение будет напоминать ему о последнем вечере, проведенном вместе со Скарлетт. К сожалению, он решил, что оскорбил жену, рассказав эту историю с брошкой. Нет! В любом случае — подожди, пусть он немного оправится, а потом Райнер может осторожно спросить его, нужна ли ему эта брошь.

Совет был вполне разумный, но я испытывала непреодолимое желание отдать кому-нибудь брошь госпожи Ремер, поскорее избавиться от этой вещи. Возможно, этим поступком я хотела загладить свою вину…

— А как дела у Витольда? — Я не могла удержаться от этого вопроса.

Китти внимательно на меня посмотрела. Она выглядела утомленной. Задор юной путешественницы испарился: передо мной на овечьей шкуре в старых джинсах и свитере с норвежским орнаментом сидела милая учительница, уставшая от повседневных забот.

— По-моему, Райнер очень любил Скарлетт. Ее смерть стала для него большим ударом. — Китти немного помедлила. — Впрочем, думаю, юная подруга сможет его утешить.

Это было сказано мне назло. Китти хотела, чтобы я узнала о существовании Вивиан. По всей видимости, она, так же как и я, была «единственным поверенным» его тайн. Я решила не лгать.

— Я знаю о его отношениях с Вивиан, — сказала я. — Конечно же, он обо всем мне рассказал.

Похоже, Китти не очень этому удивилась. Напротив, теперь лишь подтвердилось ее подозрение, что этот донжуан исповедовался нам обеим. Но стоило ли упрекать его в этом? Ведь он не делал лживых признаний в любви, не давал обещаний, которых не сможет выполнить, ему просто нравилось изливать всем душу.

Китти вздохнула. Казалось, у нее в голове бродят точно такие же мысли. Однако я не отважилась спросить, что она думает по этому поводу.

Темнело уже рано. Я решила возвращаться через Ладенбург. По старой привычке я оставила машину в переулке и пешком пошла к дому Витольда, где все еще стояла машина Беаты. Я пробралась в сад. Яблоневые деревья уже начали терять листву, и ветки были наполовину голые.

В гостиной сидела Вивиан, одна-одинешенька, и плакала. Вообще-то я ожидала увидеть нечто другое — например, сцену соблазнения. Тут из кухни вышел молодой человек — по всей видимости, это был старший сын Витольда. Он поставил на стол поднос с хлебом, маслом и нарезкой. Витольд что-то крикнул ему из кухни, сын достал из ящика стола штопор и снова исчез. Вивиан высморкалась. Под глазами у нее растеклись черные разводы, нос покраснел. В этот момент появился Витольд. Проходя мимо Вивиан, он дружески потрепал ее по голове, взъерошив черные волосы, и поставил на стол бутылку красною вина и бокалы. Все трое если есть. Никто не веселился, все были какие-то притихшие. Но в то же время от этой картины веяло уютом: близкие люди ужинали вместе под низким абажуром. Никакое эротическое представление не смогло бы возбудить меня настолько сильно. На меня накатила неописуемая тоска по человеческому обществу, по душевной близости с другими людьми. Значит, я перестану быть изгоем только после смерти, в этом уже не могло быть никаких сомнений. И вновь мне в голову пришла спасительная мысль о револьвере, который все еще лежал в ванной комнате. Я засунула его в старую косметичку и убрала повыше, на шкафчик с лекарствами. Возможно, вскоре все-таки придется приставить его к моей несчастной голове.

Стеклянная дверь была плотно закрыта, и в саду не было слышно ни слова из разговора этой троицы. Сын Витольда достал газету и, как мне показалось, перечитывал какую-то статью, ставшую предметом спора. Я не осмелилась подойти ближе. Постепенно холодало. Я была одинока, как никогда.

Наконец молодой человек и Вивиан вышли из дома, сели в Беатину машину и уехали. Витольд отнес посуду на кухню. Его движения были скованны, на лице застыло выражение некоторой обреченности. Я решила ехать домой.

Вдруг Витольд резко распахнул стеклянную дверь и вышел на террасу. Он глубоко вздохнул и тут заметил меня. Похоже, он видел только неясные очертания моей фигуры. Витольд нерешительно спросил:

— Кто там?

Это было ужасно. Мне хотелось провалиться сквозь землю, но она не расступалась подо мной. А что, если просто сбежать? Да меня в два счета поймают — словно взломшицу, задумавшую преступление. Я готова была умереть от стыда, однако вышла на свет и сказала:

— Это я.

Витольд огорошенно уставился на меня. Я промямлила:

— Вообще-то я собиралась навестить тебя и узнать, как прошли похороны. Но перед дверью стояла машина, я поняла, что у тебя гости, и не захотела нам мешать.

Витольд с трудом подбирал слова:

— Как прикажешь это понимать? Ты что же, шпионишь за мной?

— Ради Бога, как ты мог такое подумать? Я не способна на это! Но что-то тянуло меня в сад — на то место, где я стояла, когда с твоей женой случилось несчастье.

— Значит, убийца возвращается на место преступления?

Витольд довольно грубо схватил меня за локоть и втащил внутрь. Дверь захлопнулась.

— И часто ты там стоишь? — Он так разозлился, что я по-настоящему испугалась.

— Это всего второй раз. Не знаю, что вдруг на меня нашло, — бормотала я.

— Я не верю ни одному твоему слову. — Витольд зажег сигарету и посмотрел на меня с нескрываемой враждебностью. — Если еще хоть раз я увижу тебя в своем саду, то вызову полицию и покажу им твои большие ноги!

Это был удар ниже пояса. Я разревелась. Не столько из-за больших ног, сколько из-за его ненависти ко мне. Кроме того, я знала, что слезы способны смягчить его сердце: ведь, несмотря на все возмущение, охватившее Витольда, он оставался все тем же дамским угодником. И действительно: несколько затяжек, и пара моих всхлипываний заставили его сменить гнев на милость:

— Тира, ты очень одинокий человек. Нет, не — возражай мне: с тех пор как ушла из жизни Беата, тебе и поговорить-то не с кем. Может, тебе стоит записаться в женскую группу психологической поддержки или сходить на прием к психотерапевту?

• Предыдущая
• 39/46
• Следующая