Стрельцов. Человек без локтей - Нилин Александр Павлович - Страница 40
- Предыдущая
- 40/125
- Следующая
Я пошла в декрет, и меня разыскивали, ну не начальство, а всякие профкомы, парткомы зиловские. Разыскали меня, и, видимо, совсем было дело «швах» с ним. И они стали уговаривать Софью Фроловну во что бы то ни стало нас помирить. Ну пропадает парень, ну что же это такое. И как-то так все устроили через одну мою приятельницу (в профкоме ЗИЛа она работала), что мы идем с ней по Автозаводской (я даже не знала, что он переехал в другую квартиру из одного дома в другой, прямо напротив) (интересно, знала или не знала Алла, что заводские начальники предоставили квартиру, рассчитывая укрепить этим брак с ней Эдика. — А. Н.), и меня здесь останавливает один такой товарищ — Сергей Александрович Кулаков: «Аллочка, здравствуй! Мы сейчас вот пойдем в гости, давай быстренько». Ну, я чувствую, конечно, в чем дело — сразу догадалась.
Там что-то такое невообразимое. Я даже не поняла. Много мужчин, а моя Софья Фроловна что-то такое на них кричит в истерике. Как я теперь понимаю, примирения со мной ей не хотелось.
По серости своей, она, наверное, думала — уж какая может быть жизнь с этой невесткой, раз она так со мной поступила.
Но я осталась, такая нежеланная своей свекрови, и прожила я там еще «очень много» — две недели. Мы проели мои декретные деньги. Мне не давали ни сковородки, ни кастрюльки, ни соль — я побежала все это закупать. Я начала создавать семью. А день и ночь мне звонили какие-то барышни, дома ли Эдик, и даже в квартиру стучались. Открываю дверь с таким животом, а там стоит… в какой-то драной шубке заячьей: «А мне Эдика». Может быть, какая-нибудь дама и взяла бы веник, и прогнала бы, а я считала, что мне невозможно изменить. И это просто какая-то шваль ходит. Лифтерши мне все время говорили: «Аллочка, да что же ты их не гонишь-то?» Вот одна до двенадцати ночи простояла — караулила. Он от нее и туда, и сюда: «Отстань, я иду домой, никуда не пойду». А та прямо молила вся в слезах: «Брата провожаю. Ради Бога, пойдем!» И увела… Три дня он пропадал. А со мной все эти три дня торпедовский доктор Егоров провел, потому что Софья Фроловна ко мне даже в комнату не заходила. Доктор успокаивал: «Найдется». Спрашивает: «Ты кого хочешь?» Я говорю: «Мальчика». — «Ну вот, а я куклу тебе купил». Апельсины приносил…
И все-таки Эдик нашелся. В совершенно непотребном виде. Сразу в глаза бросалось, что парень где-то, ну чуть ли даже не на помойке валялся. Все мне уже это стало так противно. Думаю, завтра ухожу, а он…
Завтра его хватают и везут в Сочи на сборы. Февраль.
Я и сплю, и не сплю. И вдруг ко мне в комнату входит Софья Фроловна. Я зажмурилась сразу и делаю вид, что все-таки сплю. Она у меня из сумки вытащила ключи, а когда я открыла глаза, говорит: «Хватит, я не останусь с тобой. Иди домой».
Почему такая была жестокость, я не знаю, не могу этого объяснить. Потому что у меня для этой женщины есть и хорошие слова: она была очень приятная, можно было с ней и поговорить. Она очень аккуратная, прекрасная хозяйка. Очень вкусно готовила и при всей ее бывшей бедности даже непонятно, откуда у нее такое умение было накрыть на стол, встретить людей, посмеяться. Правда, все это время я никогда не видела у нее родственников, она никого не жаловала. Я ничего не поняла в этой семье. Ну что же делать, до свидания. Я ухожу.
Она присылала мне мои вещи со своей приятельницей и ее мужем. Тяжело нести, так они мне привозили. Некрасиво все это.
Продолжаю жить одна, рожаю своего маленького детеныша, которая с первого часа жизни сразу была на него очень похожа.
Говорят, что ему предлагали из Одессы, кажется, приехать за мной в роддом. Глупый, конечно, он парень был, в то время особенно. Ведь это вот дело с вином — оно же не прибавляет ума. Ну, короче говоря, он не поехал, потому что я же говорю, что он мириться не умеет. Это он товарищам своим легко и просто направо и налево «ну, извини». А вот с женщиной, особенно перед которой он виноват, мириться не умеет…»
Выслушав Аллин рассказ я расчувствовался — и подумал, что вот из него и лучше понимаешь, как можно всепрощающе любить Стрельцова — такого, какой он есть, — и понимать с бабьей душевной отзывчивостью, что Эдик сам не знает, чего творит, не осознает, какой жестокостью к близким людям оборачивается желание быть хорошим для всех…
Но вчитавшись в расшифровку записи нашей беседы, я соединил строчки о «кое-каких приятелях», появлявшихся у Аллы, когда Эдик безобразничал в Кишиневе, и о настойчивом желании Софьи Фроловны держать будущую невестку при себе с бормотанием Стрельцова через много лет о сомнительных моральных качествах первой жены. И Маслов говорил о том, что Эдик предъявлял Алле претензии в неверности. «Дед» считал, что «без видимых причин». И добавлял: «Мы его переубедить не смогли, так как влияние его матери было на Эдика сильнее…» Алла рассказывала следователю: «16 августа 1957 года, в пятницу ночью, он приехал из Финляндии, и пока я спала, мать могла насплетничать ему обо мне. Когда я проснулась, спросила его, почему он со мной не поздоровался, он грубо сказал мне, чтобы я взяла свои вещи и уходила. Я попыталась выяснить: почему? Он говорил словами Софьи Фроловны: не умеешь ничего делать, не помогаешь матери. Сказал, что больше не любит меня, не хочет со мной жить. Я была беременна, поэтому спросила его: а что же мне делать? Он ответил, что я должна сама для себя решить. Он обещал помогать в том и другом случае (будет ребенок или его не будет)». Советская женщина Алла обратилась к начальнику мужа — тренеру Качалину. Гавриил Дмитриевич обещал помочь, но не помог. Как заметит Алла: «Они видели в Стрельцове футболиста и не хотели думать о нем как о человеке. Вмешался завком, горком комсомола, прокурор Пролетарского района, на заводе специально собрали собрание — и жену вернули к Стрельцову. И все же Софья Фроловна после разных издевательств выдворила, как мы уже знаем, беременную Аллу, отобрав у нее ключи. Случилось это в феврале пятьдесят восьмого года.
Автозаводская — большая деревня. И многие из наблюдавших жизнь семьи Стрельцовых были на Аллиной стороне. Многие знали, что Эдуард — первый в ее жизни мужчина. И видели, как терпеливо сносит она выходки мужа. В то, что Эдик — идеальный семьянин, не верил никто из даже всецело расположенных к нему людей. Но зря говорят: со стороны виднее. Ни черта здесь не разберешь со стороны. На Олимпийском балу, когда Екатерина Фурцева хотела познакомить Стрельцова со своей шестнадцатилетней дочерью, тот ляпнул: «Я свою Алку ни на кого не променяю!» Ответ глупый — вряд ли Фурцева собиралась сватать свою дочь за футболиста. Но красиво — испортить отношения с могущественной женщиной, членом Политбюро ради того, чтобы вслух сказать, что никто для него не сопоставим с любимой девушкой: за такую бесхитростность все и любили Эдуарда.
Я тоже не очень верю в Аллины измены. Но из долгого жизненного опыта мог бы привести немало примеров того, как женщины изменяют любимым мужьям только из желания отомстить за нанесенные им обиды.
Ревность же Стрельцова подпадает под пушкинское определение Отелло: он не ревнив, а доверчив. Кроме того, сильно подозреваю, что повышенный градус стрельцовской ревности бывал и оборотной стороной чувства вины. Спьяну Эдик не мог устоять перед соблазнами — и для самообороны легче было обвинить в грехах жену. Всем нам знаком и алкогольный бред ревности. Ну а мысль о неверности жены, Маслов прав, крепла в нем не без влияния Софьи Фроловны.
Конечно, и натурой он был импульсивной, и гормоны ослепляли — своего этот здоровяк еще не отгулял, не перебесился, — и женский мир с избыточными искушениями и соблазнами размывал податливую психику, неокрепшую в страстях душу, и хотелось, наверное, иногда в чье-то обнаженное плечо уткнуться, спрятаться, словно страус в песок. И матерью он, мужчина, выросший без отца, избалован был безнадежно. И, может быть; действительно с женитьбой он поторопился — может быть, следовало дождаться ему женщины, которую бы он с первого дня совместной жизни называл «мамой», как в последние годы жизни звал Раису?
- Предыдущая
- 40/125
- Следующая
