Выбери любимый жанр

Брачный сезон или Эксперименты с женой - Николаев Константин Николаевич - Страница 46

Изменить размер шрифта:

Глава 37

Человек человеку…

Поцелуй мадам Еписеевой был зеркальным отражением змеиного и расчетливого прикосновения Анютиных губ. Мария целовалась непоследовательно и искренне. И никакого привкуса детского крема, лишь легкий аромат губной помады.

Мы с Марией еще немного потоптались на дороге. Наконец она спросила:

– Мы когда-нибудь куда-нибудь дойдем?

– Мы почти пришли, – правдиво сказал я. – Видишь стеклянную крышу? Там я и живу.

В этот момент из дома Анюты вынырнул Альфред Бега. Из овчинного полушубка торчала маленькая непокрытая голова с усиками.

– Бонжур, Арсений, – невесело проговорил он.

– Это еще что за чучело? – тихо спросила Мария.

– Месье Бега, маэстро английских лужаек и газонов, – представил я француза. – А это Мария. – Я помялся, не зная, как охарактеризовать свою спутницу. – Моя невеста…

– О! Кель бель! – только и сказал француз.

Мадам Еписеева ничуть не удивилась своей новой должности. Она потянула меня за рукав к дому Афанасия Никитича. Я оглянулся и крикнул:

– Прощай, Альфред! Я, наверное, скоро уеду…

– Я присмотрю за твоей землей, – ответил месье Бега. – Если хочешь, могу разбить огромный газон… – Он вжал голову в плечи, посмотрел на спину Марии и пробормотал: – Такая фемина! Ку же пар эль? Но что мне до нее, – перевел Альфред. – Мне предстоит скорбный путь, виз долороза.

– Анюта? – прохрипел я, влекомый мадам Еписеевой.

Бега кивнул и двинулся в противоположную сторону. Его тщедушная фигура вскоре скрылась из виду. А мы с Марией подошли к дому-теплице.

Афанасий Никитич сидел за столом и вязал очередную жилетку или берет. Я сказал ему, что уезжаю.

– С этой? – недовольно буркнул старик. – Что-то она больно быстро взяла тебя в оборот. Хлебнешь ты с ней горя. Брал бы лучше мою Катьку.

Ну как объяснить суть наших с Кэт отношений и не обидеть старика? Я решил сказать, что Мария моя сестра.

– Что-то не похожа. – Афанасий Никитич недоверчиво посмотрел на Машу, которая разглаживала мой костюм.

За время, проведенное в деревне, костюм превратился в бесформенную тряпку.

– Двоюродная, – пояснил я.

– Ну что, сестра, – неожиданно прокряхтел старик и застучал спицами, – увозишь, значит, Арсения моего? С кем же я теперь пули отливать буду?

– Увожу, дедушка, – ответила она. – А для пуль вы другого дурака найдите. Мой проживет и без уголовщины.

Афанасий Никитич пожал плечами, не понимая, какая связь между уголовщиной и преферансом.

Мария взглянула на меня.

– Ну, Сеня, одевайся. Пора ехать.

Я печально оглядел скромное убранство дома Афанасия Никитича. Верстак, карта Московской области, буфет. Все-таки здесь я был немного счастлив. Да, я тосковал, но это была тоска по несбыточному, реальность же вполне устраивала меня.

Чуть дольше мой взгляд задержался на Катькиной детской фотографии в рамочке. Снимок висел на самом видном месте. Фотограф словно предугадал излюбленную позу взрослой Кэт. Симпатичная девчушка с бантиками прижимала к уху трубку игрушечного телефона. Лицо ее было серьезным, словно на том конце бутафорского провода кто-то жаловался на свою судьбу. Возможно, на том конце был толстый мальчиш с недовольным лицом. Помнится, у меня тоже где-то завалялась подобная фотография с телефоном.

Я влез в костюм, надел пальто и обнял старика:

– Ну, Никитич, спасибо тебе за все…

– Мы когда-нибудь уйдем отсюда или нет? – проворчала Мария и сверкнула синими глазами.

Меня ее вопрос неожиданно разозлил. Я повысил голос:

– Может, ты все же позволишь проститься с человеком?

Мой окрик подействовал. Мадам Еписеева затихла и принялась сердито копаться в своей сумочке.

– Прощай, Никитич, – сказал я. – Когда еще теперь увидимся…

Катькин дед глянул на Марию.

– Попомни мои слова, – прошептал он, – я еще на вашей с Катькой свадьбе погуляю. – Афанасий Никитич сдернул со спиц готовую жилетку коричневого цвета и протянул мне. – Вот держи, на память. Галстук грудь не греет – замерзнешь в костюмчике-то своем.

Я поблагодарил и стянул пальто. Мадам Еписеева демонстративно вздохнула и вышла на крыльцо.

Наконец с приготовлениями было покончено. Я не совсем поверил Машиным словам, что опасность миновала, вернее, что ее вообще не существовало.

– Ты уж иди один, – пробормотал старик. – Не люблю я эти провожания…

Выйдя в сильно расширившийся после моей удачной игры двор, я взял Машу под руку. Мы подошли к забору, я привычно отодвинул одну из секций и шагнул на улицу. Смеркалось.

– Странный какой-то старик, – сказала мадам Еписеева. – Он случайно не сумасшедший, как все твои друзья?

– Он, между прочим, профессор математики, – холодно ответил я.

– Понятно, – протянула Мария. – Они все немного с приветом, математики эти. Про пули какие-то твердит, жилетки вяжет, весь дом зеленью загадил. И называет меня как-то странно – сестра. Может, он с твоим Тимирязьевым из одной секты? Тот тоже все талдычил: сестра да сестра.

Когда мы миновали щит с надписью «Путь к рассвету», я оглянулся. Теплица на доме Никитича излучала сияние, словно маленький уголок рая на этой грешной, заснеженной земле. Перед домом лежал квадрат света. Неожиданно в этот квадрат огромным слизнем вползла массивная черная тень. Это был Барсэг. Что могло выгнать изнеженного кота на улицу в такой мороз? Неужто провожал меня?

Преодолев заснеженное поле, мы вышли на шоссе. До ближайшего автобуса оставалось еще полтора часа.

– Может, пешком пойдем? До станции. Не стоять же здесь, – предложила Маша.

Но во мне проснулось мужское самолюбие. Тем более деньги у меня были.

– Зачем же тогда придуманы автомобили? – поинтересовался я и шутливо заявил: – Я не позволю такой женщине идти пешком.

Вдали замерцал огонек. Я вскинул руку.

Около нас притормозил грузовик.

– Чего тебе, земеля?

– До станции подбросишь? Заплачу сколько скажешь.

Шофер потер красные уши и философски заметил:

– На все в этой жизни денег не хватит. Садись. Тут всего-то километра три.

«Да, есть же люди в наше время!» – почти по-лермонтовски подумал я и открыл дверцу. Подсадил мадам Еписееву и следом забрался сам. Шофер лукаво блеснул глазами на мою спутницу и пропел:

Эх, ехал я ухаба-а-ми,

Да не один, а с баба-а-ми…

Маша рассмеялась и слегка порозовела. Шофер газанул. С панели под стеклом скатилась какая-то книжка. Я пригляделся. Это был потрепанный «Словарь атеиста».

– Я вот религией интересуюсь, философией, – проговорил шофер, одной рукой поднимая словарь с пола, – а все не пойму: как жить? Ты вот, небось, в Москву едешь, с виду умный вроде человек. В очках… Вот скажи, почему так: я за баранкой целый день, а жена все пилит – денег нету?

Вопрос был риторический. Я понял намек и полез в карман. Шофер-философ заметил мое движение.

– Я ж тебе сказал, что за так отвезу. – Вдалеке показалось темное здание железнодорожной станции. – Ну вот и приехали. Спешу я. Мне ведь в другую сторону. Не на вокзал…

– Что ж ты тогда нас согласился подвезти?

– А что ж вам стоять на морозе? – искренне удивился шофер. – Машины-то в час по чайной ложке пробегают… Может, и ты мне когда подмогнешь. Что я, ирод, что ли, за маленький крюк бабки с тебя брать. Разве ж в деньгах счастье-то?

– А в чем же оно? – заинтересовался я.

– Да вот в этом самом. Чтоб человек человеку… А то помешались все на бабках этих, свихнулись прямо… Лучше бы на бабах этак-то свихивались. Ты вот на своей, – он посмотрел на притихшую Марию, – а я на своей. А там пусть хоть съест! А? – Он засмеялся, стыдливо прикрыв ладонью щербатый рот.

Я спрыгнул на землю и подал руку своей прекрасной даме.

– Нам прямо везет на сумасшедших, – весело сказала она, когда красные огоньки грузовика скрылись. – Но оно и к лучшему…

Возможно, что под «лучшим» Мария имела в виду то, что мы доехали до вокзала бесплатно. Но я понадеялся, что ее слова относились к замечательным мыслям шофера-альтруиста.