Девятый император - Астахов Андрей Львович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/90
• Следующая

– Я ведь поблагодарить вас хочу, – сказал Радим, когда старый воин вышел. – Сами того не ведая, вы мне услугу оказали. Я ведь моих воинов-то допросил на предмет сонного зелья, и они мне поклялись, что никто из них вам ничего не подсыпал.

– Кто ж подсыпал? – осведомился Акун.

– В ту ночь пришел ко мне Прокоп с доносом; мол, на постоялом дворе объявились странные чужаки, старик и девица-красавица, одетая по-мужски. Описал вас во всех подробностях, о фокусах, что ты, мил человек, с метательными ножами проделал, тоже рассказал. Понятно, что я озаботился, послал Млына с десятью воинами вас доставить ко мне в детинец для беседы. Млын с опаской шел в корчму, думал, дракой дело кончится. А как пришел туда, то увидел, что спите вы непробудно. Так и доставили вас сюда, сонных.

– И что это значит, воевода?

– А вот что. Глядите-ка!

За дверью послышался шум, какие-то звуки, похожие на собачий скулеж. Дверь открылась, в гридницу втолкнули полуголого избитого человека со связанными руками. Человек, увидев воеводу, бухнулся на колени, завыл;

– Воевода-батюшка! Не губи! Невиновен я, оклеветали меня!

– Это же корчмарь! – удивленно воскликнула Руменика, разглядев человека со связанными руками. Радим понял, что она сказала.

– Он самый, Поромоня – стервец. Тать безбожный! – Радим прокашлялся, посмотрел на перекошенное от страха, расцвеченное синяками лицо корчмаря.

– Как ты сказал, воевода – Поромоня? – переспросил Акун.

– Верно. Под самым носом у посадника злодействовал. Еще в первые дни моего воеводства донесли мне об исчезновении двух купцов из Смоленска, что в Торжок приехали солью да сукном торговать. А уже в сечене пришла женщина, у которой сын в Торжке сгинул – приехал по торговому делу и пропал, будто черти его съели.

– Не виноват я-я-я-я! – завыл корчмарь, размазывая по грязному лицу слезы. – Не губи-и-и-и!

– Как сказал ты мне, отец, что вас на постоялом дворе сонным зельем опоили, заподозрил я неладное. А тут еще Млын мне донес, что когда пришли мои воины за вами в корчму, этот злодей у вашей комнаты крутился как раз – видать, проверял, крепко ли вы спите. Не иначе до вашего золота-серебра добирался!

– Невинове-е-е-е-н! – скулил Поромоня.

– На суде видел я, как он трясется от страха, как брешет под присягой. Думаю – а допрошу-ка я раба Божьего после суда! И допросил. Поначалу юлил да отпирался, змей ползучий, а как его Млын канчуками попользовал, так и запел кочетом, все грехи свои исповедал! Что воешь, пес? Ты хрестьян православных до смерти зарезал в своей корчме? Ты чужестранцам маковый настой в романею подлил?

– Прости, воевода! – Корчмарь ползал по полу, бился о половицы головой. – Бес попутал, жадность проклятая!

– Как признался он в том, что хотел вас обобрать, вспомнил я про исчезнувших купцов, – продолжал Радим, – послал Млына с людьми корчму обыскать. И что думаете? В подполе, под дощатым настилом, нашли в яме закопанные трупы трех мужчин. Лиходей этот их, видать, опоил чем, как вас опоил, а потом и прирезал из-за их худобы.[26]

– Прости, воевода! – всхлипывал корчмарь. Руменику охватило чувство брезгливого отвращения, какой-то гадливости. Этот невзрачный, ничем не примечательный человек убивал в своей корчме людей, убивал подло, резал спящих. Он едва не зарезал их с Акуном.

– Вина его доказана. Сам, подлец, во всем признался, даже пытать не понадобилось, – добавил Радим. – Теперь судить его и на казнь.

– Пощ-а-а-а-ды!

– Кабы не вы, так и убивал бы он гостей торговых ради корысти. Ну ничего, ты у меня на плахе такого Лазаря запоешь, что все нищие позавидуют!

– Грешен, воевода-батюшка! Не губи-и-и-и!

– Ты сам себя погубил жадностью да душегубством своим. Уведи его, Млын. С души воротит на него смотреть… Сейчас он воет, в ногах ползает, о пощаде просит, а когда купцам спящим глотки резал, о расплате не думал. Что с тобой, красавица? Ты что-то побледнела.

– Ничего, – ответила Руменика. – Просто как представила, что такой вот жалкий человечек убивал ради нескольких серебряных монет, внутри все похолодело.

– По заслугам ему и кара будет, – пообещал Радим. – На колесе сдохнет.

– Я вот что подумал, воевода; когда мы еще только стояли у ворот твоего города, встретился нам небольшой воинский отряд. Один из воинов посоветовал нам ехать на постоялый двор этого самого Поромони, так как в городе он якобы лучший, – сказал Акун. – Видишь, как вышло; я с самого начала заподозрил неладное, но все-таки занесло нас к этому душегубу.

– Не помнишь, как звали того воина? – спросил Радим.

– Он из твоих дружинников. Звать его Субар.

– Половец? – Радим изменился в лице. – Третий день его жду с отрядом. Послал его в ближнее село по делу, и вот о них ни слуху ни духу! А дело-то было про чужака узнать, что в селе объявился. Не в обиду вам будет сказано, у нас что-то много пришлых разных развелось.

– Что за чужак? – Руменику будто что-то кольнуло в сердце.

– О том не ведаю. Приходил поп-расстрига, сбег из-под Суздаля, жаловался на обиды и сказал между прочим, что в его родном селе какой-то чужинец вооруженный объявился. А еще до того мальчонку там какого-то в лесу нашли… Эх, зря я воинов послал, как бы не попали они в какую-нибудь беду. Мы тут монголов со дня на день ждем, у меня каждый воин на счету, а эти как сгинули!

– Мальчик чужой? – Акун переглянулся с Руменикой. – Интересно. Поговорить бы с доносчиком этим.

– Так я его с воинами в Чудов Бор послал, чтобы показал все, как есть. Вы чего не едите?

– Спасибо за угощение, воевода. Какое село, говоришь?

– Чудов Бор. Доносчик сказал, тут верст двадцать до него, не больше. Давно бы моим людям пора вернуться.

– Вернутся, – сказал Акун. – Может и мальчика, и чужака этого сюда привезут.

– Должны, – согласился Радим. – Да вы ешьте! Сейчас велю пироги подавать и уху стерляжью.

– Лучше меду, – Акун поднял свой ковш. – За тебя, воевода Радим! За твое здоровье!

– Спасибо, мил человек, – Радим поклонился, чокнулся с Акуном. – Пью твое здоровье. И за дочь твою красавицу.

Опять этот красноречивый взгляд, подумала Руменика. Она уже не сомневалась, что Радим влюбился. И это может создать для нее и для Акуна очень большие сложности.

– Можно еще вина? – она протянула чашу Акуну.

– Постой! – Радим подошел к ней. – Позволь, я тебе сам налью.

Руменика бросила мимолетный взгляд на Акуна и увидела, что ее ангел-хранитель ей чуть заметно кивнул. Она и сама понимала, что ей оказывается очень большая по здешним меркам честь. А еще, эта ситуация показалась ей немного забавной. Знал бы воевода Радим, кем она является по праву рождения в своей стране. Но в этом чужом мире она всего лишь бедная девушка, разыскивающая пропавшего брата. Руменике всегда было хорошо в образе Вирии, девочки из бедных кварталов Гесперополиса. И Руменика с благодарной улыбкой приняла из рук воеводы чашу с вином.

– За твою красавицу-жену и твоих детей, воевода! – провозгласила она. – Пусть разлуки с ними будут короткими, а любовь сопутствует вам всегда!

Она выпила вино залпом. Конечно, Радим ожидал от нее других слов. Но лучше сразу дать ему понять, что она не собирается занимать место его супруги ни сейчас, ни в будущем. И любовницей его она тоже не будет.

– Я знаю тебя, красавица, совсем недавно, но чувствую, будто всю жизнь мою ты была рядом со мной, – сказал Радим, которому выпитый мед добавил решительности и красноречия. – Если бы не война, я бы принимал тебя и отца твоего не в Торжке, а в Господине Великом Новгороде, лучшем городе Руси. Но коли судьба мне не благоволит, я хочу другую память о себе оставить. Знаю, что держишь на меня обиду за то, что не по твоей воле доставил тебя в этот терем, что в порубе держал и суду подверг. В оправдание мое могу сказать только то, что я делал это по должности своей, и другой посадник сделал бы то же самое. Однако вину свою перед тобой я хочу загладить. – Радим достал из кисы на поясе какой-то предмет, завернутый в кусок тончайшего голубого китайского шелка. – Прими от меня этот подарок на память и в знак примирения.

• Предыдущая
• 44/90
• Следующая