Заговор генералов - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 42

• Предыдущая
• 42/106
• Следующая

– Ах, Ленечка, – хлопнул его по плечу и слегка прижал к себе Хозяин, – чай, не впервой, дружок мой. И чтоб все путем объяснить, есть кому. Ну, покажешь?

– Пойдемте.

Они подошли к кабине открытого лифта, который плавно опустил их на второй, нижний этаж подвала. Вдоль недлинного коридора располагалось с десяток комнат, или, точнее, оборудованных на любой вкус камер. Толстые, звуконепроницаемые двери, глазки – все, как в порядочной тюрьме. Леонид подвел Хозяина к одной из дверей и пригласил заглянуть в «волчок».

На широкой кровати, укрытая простыней и шелковым одеялом, спала девушка. Ее густые каштановые волосы веером лежали на подушке.

– Мордочка вроде ничего. Что скажешь?

– Согласен, – кивнул Леонид.

– А остальное?

– Хотите взглянуть? Она еще пару часиков продрыхнет без задних ног.

– А вы с ней не того? Не перестарались?

– Павел Антонович, – сконфуженно развел руками Леонид, – ну как вы такое можете? Да сами поглядите – пальцем не тронули.

Они вошли в комнату. Леонид взял за край простыню вместе с одеялом и резким, почти театральным движением обнажил спящую девушку. При этом лицо его сохраняло неприязненно-брезгливое выражение.

Хозяин с легкой ухмылкой взглянул на него и перевел глаза на спящую. Действительно хороша, тут птичка-воробышек не соврал. И моторчик – он легонько шлепнул ее по круглому бедру – что надо. Легонько, необидно, отстранил Леонида и сам накрыл девушку простыней, а сверху накинул легкое, почти невесомое одеяло.

– Пойдем, пусть отдыхает…

– А что с другой?

– Та опасна. К ребятам, в «Легион».

– Как прикажете, Павел Антонович.

– У тебя другое мнение? – спросил не оборачиваясь.

– Мне иногда приходится и о наших думать.

– Ленечка, – неожиданно жестко сказал Хозяин, – я что, кажусь тебе таким старым?

– Простите, Павел Антонович, не понял, зачем вы так говорите?

– Затем, что только старый дурак и импотент может не помнить того, что бывает необходимо молодым и здоровым ребятам, подчиняющимся жесткой дисциплине. А про наших сявок я и не говорю, те на подножном корму. Так вот, заруби себе: мальчикам интеллект не нужен. И всякие эти ваши интеллигентские выдрючивания их портят. А легиону нужен товар, причем любого качества. Они сами знают, что с ним делать. Поэтому давай-ка, дружок дорогой, больше к этому вопросу не возвращаться. Она, кстати, в порядке?

– Ну… вы сами понимаете, не обошлось без нажима.

– Перестарались, что ль?

– Да нет, просто не хотели грубо. Словом, пока укол, то да се, пришлось повозиться, чтобы утихомирилась. Отойдет.

– Ну-ну… Стоит взглянуть?

– Не думаю. На любителя, – небрежно бросил Леонид. – Павел Антонович…

– Ну?

– Вы, конечно, можете на меня рассердиться, но я попросил бы вас еще раз, если это возможно, подумать о ней. Она – Лямина, понимаете? Ля-ми-на. Я, к сожалению, не имею никакой информации, но ее отец стал вице-премьером недавно. Чей он, нам никто еще не сообщил. А вдруг, Павел Антонович? Головы ж не сносить…

– Значит, не веришь заказчику?

– Не верю, – твердо заявил Леонид. – У него, в конце концов, свои интересы.

– Ах, Ленечка, Ленечка… за что тебя люблю, даже и не знаю… Ладно, пусть пока тут побудет. Успокоится. Не тревожьте ее. Может, и вправду посоветоваться? Негоже все-таки своих-то подставлять, так?

– Абсолютно с вами согласен.

– Значит, так и решим. Пойдем, милок, отдохнуть немного хочу. – И Хозяин бодро отправился к лифту, опираясь на услужливое плечо личного телохранителя. Но когда лифт вознес их в спальню, вспомнил еще об одной важной вещи. – Ты не забудь мой давешний приказ – привезти сюда сегодня того художника, который большой умелец. Хочу ему новые картинки показать. Да и рамки им надо сделать подходящие. Чтоб завтра и висели в столовой. Гостя жду.

– Вы знаете мой вкус, Павел Антонович, – поморщился Леонид. – Не по душе мне это ваше, извините, навозное увлечение. Мы могли бы, только скажите, таких вам французов достать! Пальчики оближешь! Сотбис умоется! А вы…

– О-хо-хо, Ленечка ты мой дорогой… – рассмеялся Хозяин. – Мало ты пожил на свете. А я, дружок мой, русский человек, тебе это еще трудно понять. Навоз, говоришь… Так то ж лучшее на свете, говорят, удобрение. Без него и России нет. Царь да дерьмо. А между ними народ. Ну, будет. А художничка того привезите, скажите, труд оплатим. Отстегни ему кусок зеленый, он тебе задницу вылижет. А нам всего-то и делов – в подходящую рамку заключить да на табличке написать, кто рисовал. Какой тут особый труд? Надо, Леня. Сюда большие люди приезжают, нам эти твои французики не к лицу, нет…

– А с теми ребятками, что вам картинки доставили, что будем делать?

– Так ты ж сам их кликухи на бумажку мне записал, или забыл?

– Я таких вещей не забываю, Павел Антонович, – обиделся Ленечка. – В машине это было. Неделю назад.

– Ну вот видишь! Значит, так и действуй соответственно, – сощурил глаза Хозяин. – Не мне ж тебе напоминать… Как там про мавра-то? Слыхал, поди? Который сделал свое дело и теперь его можно удавить? Книги надо чаще читать, Ленечка…

После удачной операции по захвату заложницы, как ему было сказано, Воробьев с чувством исполненного долга отправился домой. Не терпелось уже продолжить забавные игры с Зинаидой, которая точно уже отоспалась и если не удрала в свое Софрино, то наверняка ждет его с нетерпением.

Не сильно проницательным, зато трезвым умом своим капитан, конечно, догадывался, что здоровенный и небритый, похожий на чеченца Костик, с которым Диме уже приходилось контачить, выполняя некоторые поручения Павла Антоновича, был прислан Хозяином потому, что тот после двух подряд проколов начинает терять доверие к Воробьеву с его напарником. Это плохо. Да и сейчас понадобился Дима всего лишь для того, чтобы показать девицу. Чтоб не получилось осечки и по ошибке не взяли не ту. Будучи человеком совсем не робкого десятка и умеющим приводить «просьбы», так сказать, Хозяина в исполнение не зажмуриваясь, под тяжелым и почему-то неприязненным взглядом Костика Дима все же чувствовал себя неуютно. Расспрашивать о чем-либо было не принято, а задание предельно простое: указать пальцем, чтоб потом не пришлось оправдываться – меня, мол, не поняли.

Пользуясь мобильной связью, Воробьев доложил Хозяину о том, как развивались события, и пока «родственнички» занимались переговорами с главврачом, сам Дима получил раскаленный штырь от Хозяина, санитар – литр водяры, а у въезда в клинику капитана встретил Костик, прибывший по экстренному поручению. Славная у этого очередного посланца Хозяина была машина: «Жигули» – семерка, сама бежевая, а левая дверца – голубая. Кинь на крышу мигалку и – на тебе, ментовка. Ловко придумали ребята, на ходу ведь и не отличить особо.

Самое скверное было то, что бабу сопровождали два мента. Одного-то капитан знал лично – начальник отделения угро. Близко к ним подходить было опасно, издалека же – не слышно, о чем у них там шел разговор. Неужели упустим? Воробьев понимал, что после этого какой-либо милости ждать от Хозяина не придется. Но неожиданно повезло: девица стала показывать рукой в сторону от метро, и Воробьев сообразил, что она собирается отправиться домой к этому Комарову. И решение созрело мгновенно: встретить ее на переходе, возле булочной, а уходить в сторону парка – движения там практически никакого, да и погони ждать неоткуда.

Все и было разыграно, как по нотам. Костик тормознул прямо перед носом девицы, ее кинули в машину и – поминай как звали. Умчались, издевательски подмигивая растерявшимся обывателям милицейской мигалкой.

Дима еще немного постоял среди них, послушал разговоры, понял, что никто ничего толком так и не запомнил, а все происшедшее охотно валят на чечню. Да на кого еще в такое насыщенное политикой время!…

Но дома его ждало разочарование. И более того. Опытным глазом он сразу отметил ряд несуразностей. Например, расположение мебели и белья, разбросанного на широкой тахте, где прошла сегодняшняя бурная ночь, указывало на то, что уход, если не бегство Зинки происходил в большой спешке. На кухонном столе лежала наспех нацарапанная шариковой авторучкой записка: «Дима, я словила кайф, увидимся – поговорим. Зина». Причем написана была на обороте той, что он ей оставил. И тон ее словно повторял его, но звучал издевательски. И почерк – корявый какой-то, обычно у медсестер почерк бывает нормальный, разборчивый, им же много записывать приходится. Да и слова такие она не говорила – «словила кайф». После такого не пришлось бы в доме ревизию наводить: все ли на месте. Нет, не должна, она ведь знает, в чьей квартире ночевала, а с ментами шутки плохи. Однако все-таки наглая она девка, хоть бы какой порядок после себя навела. Терпеть не мог свинарника Воробьев.

• Предыдущая
• 42/106
• Следующая