Дети пустоты. Пройти по краю - Романова Любовь Валерьевна - Страница 10
- Предыдущая
- 10/80
- Следующая
– Тима тоже? – Федор испуганно заморгал.
– Да.
– И часто парню предстоит менять хоромы? – осторожно поинтересовался грибок, выглянув из стены на уровне лица Шепота.
– Если все пойдет, как сейчас, не реже, чем раз в два дня. Тимофей пока держится, но толку никакого. Изменений в организме силой воли не остановишь.
Женя поймала взгляд Шепота.
– Сколько внизу еще уровней?
– Семь, – ответил за целителя Чухонь.
– А что будет потом? Когда спускаться станет некуда?
Старик молчал.
– Значит, Тимке осталось жить около двух недель, – едва слышно закончила Женя.
Путь наверх прошел в молчании. Женька брела за Федором, волоча букет несчастных лилий, и твердила про себя: «Тим умирает. Осталось две недели. Через четырнадцать дней его не будет…», но не ощущала ни страха, ни боли. Казалось, она роняет камешки в колодец и ждет звука удара о воду, а его все нет и нет.
С ней иногда случалось такое. Чувства перестали поспевать за событиями. Голубец орала на нее, покрываясь пурпурными пятнами, а внутри застывшей перед директрисой Женьки лежала зимняя равнина. Над голубым настом гулял колючий ветер, и в каждом кристаллике снега жила безмятежная тишина.
Потом, через час-два, на нее накатывало. Приходила обида и злоба. Но Глубец к тому времени была далеко. «Это инстинкт самосохранения, – думала Женя. – Эмоции специально опаздывают, чтобы я не натворила глупостей под горячую руку».
– Ну, я пойду? – Федор остановился и посмотрел на подругу исподлобья. Толстый Боров тут же опустил зад на влажный асфальт. – Мне еще ужин готовить. Родион Петрович скоро вернется.
Ресницы юного целителя слиплись от слез в коричневые иголки. Подбородок дрожал. Федор в отличие от Женьки слишком остро переживал случившееся с Тимофеем, но не разрешал себе зареветь по-настоящему. Целителям нельзя плакать. Со слезами вместе уходит сила. Пожалеешь больного, расслабишься и ничем не сможешь помочь. Это всем известно. Поэтому Федор держался.
– Иди, – кивнула Женя. Надо было вернуться к Тимке и побыть с ним. Но ноги отказывались нести ее к умирающему другу. – До завтра.
Она еще немного постояла, глядя, как уменьшаются вдали мальчик и собака. Ярко-розовые подошвы кроссовок Федора отражались, точно в зеркале, в мокром от измороси асфальте. Тротуар был усеян червями. Они покинули свои норы, спасаясь от устроенного дождем потопа. Их бледно-розовые тела вытягивались в живые струнки и ползли куда-то в поисках нового жилья.
Женька обнаружила, что один червяк угодил в радужное пятно бензина. Спасался от воды, а попал в зону экологического бедствия. Она оторвала от лилии лепесток, поддела им путешественника и отнесла на бордюр. Авось, оклемается. Потом снова посмотрела вслед Федору. Он успел исчезнуть.
И тут Женю накрыло.
Спина Тимофея с цепочкой позвонков, коричневый лоб Шепота, мокрые ресницы Феди, червяки, бензиновые пятна – всё превратилось в отвратительный калейдоскоп. Стекляшки в нем вращались, гремя о картонные стенки, и не желали складываться в рисунок. У Жени закружилась голова. В коленях и плечах возникла тянущая боль. Плохо соображая, она забралась в первую попавшуюся маршрутку и рухнула на свободное сиденье.
Всю дорогу Женька сидела, сжав виски горячими пальцами. Она старалась не думать о словах Шепота, о своем дурацком поведении во время разговора с Тимкой и о том, как ему должно быть сейчас страшно. Ее друг знает, что скоро умрет. Поэтому прячется за виртуальные сражения и игрушечные победы. А она еще умудрилась с ним поцапаться. Идиотка!
Оранжевая ГАЗель, каким-то чудом, остановилась в пяти минутах ходьбы от дома Морока. Повезло. А может, это инстинкты полиморфа помогли ей выбрать правильную маршрутку. Ели передвигая ноги, Женя добралась до знакомого дворика, вымощенного желтой плиткой. Поднялась на четвертый этаж. Едва не уронила горшок с геранью – комнатные цветы стояли на всех подоконниках уютного подъезда. Долго искала ключ в рюкзаке. Наконец, открыла тяжелую дверь и оказалась в квартире отца.
Ее встретил сердитый Учур. Как всегда молча, проводил взглядом раскосых глаз. Голый попугай прокричал в спину что-то недоброе. Не обращая на них внимания, Женя вошла в библиотеку и упала на тахту. Раздеться не было сил.
Разноцветные корешки книг уплыли в сторону, бледно-розовая люстра на потолке превратилась в размытое пятно, и комнату затянуло серым туманом. Женька казалась себе крошечным червяком, плывущим в радужном море бензина. От резкого запаха болела голова и горело всё внутри. Горло саднило, словно она проглотила горсть сухого риса.
Из кошмара Женю выдернуло прикосновение ко лбу чьей-то холодной руки.
– Что с ней? – спросил издалека встревоженный голос отца.
– Жар. Сорок и два. – проскрипел над ухом Шепот. – Не гоношись, Кирилл, у девочки стресс. Она говорила сегодня с Тимофеем.
– Стресс? Родион, этот ребенок в одиночку не пускал на поверхность орду крыс и полторы сотни оргов. Ее даже бессонница потом не мучила. Моя дочь – полиморф! Она сделана из космического сплава.
– У любого сплава есть слабое место! – вздохнул стрик. – Одно дело рисковать своей жизнью, и совсем другое – знать, что твой друг скоро умрет, а ты не можешь ему ничем помочь. Сам понимаешь, Кир.
– Понимаю, – ответил Морок после паузы. – Что мне делать?
– Быть рядом. Постараться подготовить ее к тому, что произойдет с Тимом. От смерти не спрячешься…
Она не заметила, как ушел Шепот. Когда Женя оторвала голову от мокрой подушки, прямоугольник окна успел потускнеть. Город накрыли сумерки. Фигура отца, сидевшего на стуле, превратилась в темно-серый силуэт.
– Что тебя больше всего пугает? – спросил он, увидев, что Женя проснулась.
– Две недели! – голос слушался плохо. – У Тима есть только две недели…
Самым страшным ей казалась безжалостная определенность этого срока, после которого Тимка навсегда исчезнет. Ее Тимка – рыжий, курносый, вредный, как черт… Если знаешь точный срок смерти, это все равно, что ты уже умер. Для нее, тринадцатилетней Женьки, жизнь имела смысл, пока впереди была бесконечность.
– Это так мало! – всхлипнула она.
– Знаешь, когда мне было десять, я очень боялся смерти. Мы тогда жили с матерью в Швейцарии. Я не ходил в школу – мама, твоя бабушка, сама учила меня чтению и арифметике. Как-то раз мне пришло в голову посчитать, сколько дней вмещает средняя человеческая жизнь. Я умножил семьдесят лет (думал, вряд ли мне отмерено больше) на триста шестьдесят пять. Получилось, двадцать пять тысяч пятьсот пятьдесят дней. Всего. Я тогда уже решал примеры с миллионами и триллионами, поэтому число показалось мне несправедливо маленьким.
– Разве ты не знал, что проживешь гораздо дольше?
– Нет. Тогда не знал. – Отец ненадолго задумался. Наверное, вспоминал себя маленького. – А спустя много лет мне попала в руки книжка одного знаменитого фантаста. В ней был рассказ. Про людей, которые оказались на чужой планете. Из-за высокой радиации их жизнь сократилась до восьми дней. За это время они успевали вырасти, повзрослеть и состариться. Поколение за поколением. Неподалеку стоял звездолет, который мог защитить их от излучения, но потомкам космонавтов не хватало короткой жизни, чтобы до него добраться. Так они и продолжали рождаться и умирать через восемь дней.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Главный герой придумал, как обмануть время. Он спасся сам и спас свой народ. Оказалось, что неделя – это не так уж и мало. Даже по сравнению с нормальной человеческой жизнью длинной в двадцать пять тысяч дней.
– Но у нас нет звездолета для Тима!
– Нет. Но у Тимофея и не восемь дней, а целых четырнадцать. – Морок встал, подошел к тахте и дотронулся до лба дочери. Его пальцы совсем не казалась холодными. Значит, температура упала. – Лежи. Учур скоро зайдет тебя проведать.
Когда Морок вышел из библиотеки, Женя почувствовала тяжесть на груди. Приподняла голову и обнаружила, что на одеяле лежит книжка в тускло-коричневом переплете. «Рэй Брэдбрери. Избранное», – прочитала Женя. Томик пах так, как умеют пахнуть только очень старые книги: теплым деревом и ванилью. Он сам открылся на странице, где начинался рассказ «Лед и пламя».
- Предыдущая
- 10/80
- Следующая
