Тесей. Царь должен умереть - Рено Мэри - Страница 59

• Предыдущая
• 59/92
• Следующая

Сначала случилась история с Иппием. Ну тот парнишка, что был конюхом у моего отца, - скромный такой, тихий, умница… и свежий такой, изящный… Один придворный аристократ, из молодых, стал забирать его к себе наверх - и через неделю его не узнать было. В нем стало больше жеманства, больше ужимок разных, чем в Ирие; он начал кокетничать с каждым мужчиной; кто бы с ним ни заговорил - пожимал плечиком, делал длинные критские глаза…

Это меня взбесило: это стаскивало Журавлей на общий уровень Бычьего Двора, и я чувствовал себя так, словно это пачкает лично меня… Я не стал скрывать, что о нем думаю; а на самом-то деле он славный был мальчуган - добрый, застенчивый, - поранило это его. И вот он стал неуклюжим, не стали у него прыжки получаться… А ведь если бывал он доволен собой, - подарок там от любовника получит или похвалят его, - так даже лучше Гелики работал с живым быком. В Афинах он был никто, а здесь получал возможность занять какое-то место под солнцем… И счастье наше, что я понял все это, пока не стало еще слишком поздно: понял, что это не он, а я - я вредил команде! Хорошо ли, плохо ли - но он нашел себя и может быть хорош по-своему; а начни его ломать против естества его - из него вообще ничего не будет!… Я изменил тон своих шуток, похвалил как-то его новые серьги - и вот вам пожалуйста, он опять заработал отлично.

Потом - когда подходило уже время нашей первой пляски - другая беда; и там, где я меньше всего ожидал. Гелика вдруг однажды побледнела, умолкла и незаметно отошла от нас, посидеть одной. Но выглядела она - я знал этот вид, после пары месяцев в Бычьем Дворе. Такой вид бывал у тех, кому достались черные знамения от их богов; у тех, кого увезли из дома слишком поздно и теперь они уже выросли из быстроты своей и силы; у тех, кто смирился… Но к Гелике это не относилось. Никак разумно не относилось - на деревянном быке она показывала прекрасную технику, нагота Бычьего Двора ей шла: она была худа, и груди у нее были немногим больше, чем у мальчишки, но ее грация делала ее похожей на тех плясуний из золота и слоновой кости, что делали критские ювелиры… Так что же с ней?

Я подошел. Спросил, не больной ли день у нее сегодня. Об этом наши девушки говорить не любили, но им на самом деле было трудно с этим - ведь девственницы же… Как раз в такие дни они и гибли чаще, а я чувствовал себя в ответе за Журавлей.

Она сглотнула, оглянулась по сторонам, нет, говорит, ничего… А потом - сказала мне правду. Она боялась быка, боялась с самого первого занятия с живым зверем.

- Я всегда тренировалась с братом, - говорит, - мы с ним близнецы, плясать вместе начали еще сидя - ходить не умели… Мы думаем вместе, с ним мне ничего не страшно; и с тобой мне не страшно, у тебя руки акробата… Но это же зверь, скотина безмозглая, - откуда я знаю, что он станет делать?… Возьмет и убьет!…

Мне стало худо. «Ну все, - думаю, - Журавлям конец».

Все команды, кроме нашей, держались на закаленных прыгунах, были собраны вокруг них. У нас должны были получиться свои прыгуны - Хриза, Ирий, я сам, - но когда? Я надеялся, что в первых наших плясках Гелика одна доставит удовольствие публике - не так плохо для полностью новой команды, - пока все остальные не встанут на ноги. Если она не будет прыгать, должен кто-то другой; команду, на которую неинтересно смотреть, расформируют в тот же день… Даже если все останутся живы - Журавлям конец.

Упрекать ее не имело смысла, она была не воином, - скоморохом, - и не по своей воле пришла на Крит… Чтобы сказать мне - и для этого надо было много храбрости; больше того, в любой другой команде такого вообще не могло произойти: достаточно было людям заподозрить только, что ты боишься быка, - тебя оставляли ему! По законам Бычьего Двора лишь смелых предавать было стыдно, а трус защиты не заслуживал… Но Гелика поверила мне. Это было первое испытание нашей клятвы.

Я поговорил с ней немного, даже заставил ее улыбнуться, хоть она и сделала это только для меня… А потом отошел. Подумать. Но как ни старался - ничего не шло в голову, кроме молодой лошадки, что была у меня в Трезене, - боялась колесниц. Я ее лечил от этого как обычно: сперва сам подходил к колеснице, чтоб видела; потом потихоньку подводил ее…

Вот потому Журавли и выпустили своего быка в тренировочной яме, хоть на Крите вам этого никогда не скажут. Никто не знает настоящей причины. Критяне думали, что это мы так разбушевались, потехи ради, - и по сей день так говорят, - а на самом деле это было мое крайнее средство: либо выбить из нее этот страх, либо - на худой конец - проверить, смогу ли прыгать вместо нее.

Быка привязали, мы поработали с ним какое-то время… Я сделал вид, что мне кто-то что-то сказал у входной двери, и отослал Актора обратно в Бычий Двор: зовут, мол. Потом - ребят предупредил: «Бойся!… - кричу, - петля ослабла!…» И бросился вроде бы завязывать, а сам незаметно развязал. Ну и пошло дело. Место это не было задумано, чтобы быка туда выпускать; маленькое словно древняя жертвенная яма, с высокими стенами - не выскочишь… Но чтобы разбежаться и прыгнуть - как раз столько места там было; если ты сам резок, а бык - не слишком. Если что-нибудь случается неожиданное - критским быкам надо подумать, время им нужно. Тем временем я разбежался, ухватил его за рога и с толчка бросил себя вверх. Тело думало само: я оттолкнулся руками - сам не заметил как, - повис в воздухе… И тут я понял, что наши тренировки - это ничто: вот здесь, вот так - вот это жизнь, это высшее блаженство!… Как первая битва, как первая женщина!… Упал я по-дурацки: животом поперек его спины… Но я уже знал, где ошибся, и во второй раз все сделал точно, как надо. Потом вслед за мной пошла Гелика, и я благополучно ее поймал… Мы были так довольны, так горды собой - плясали вокруг быка свой Танец Журавлей, за этим нас Актор и застал, когда вернулся.

Он пообещал выпороть всех нас собственноручно и сдержал свое слово. Но когда он принялся нас бить - мы сразу поняли, почему именно сам. Это было больше похоже на щекотку, чем на удары: не порка, а массаж… Значит, он сам ставит на нас и не хочет нас уродовать перед Пляской.

Юность бывает безумной, но иной раз это безумство ниспослано богом. Мы были пленными, мы были рабами, наши действия нам не принадлежали; а где нет гордости, там погибает храбрость… Но в тот раз мы сами пошли к быку - вот захотели и пошли, никто нас не гнал, мы сделали это по своей воле, словно свободные, - и это освободило сердца наши. После того как мы прошли полпути навстречу богу по своей воле, - после этого уже никогда не чувствовали себя беспомощными жертвами.

На другой день Актор собрал нас у деревянного быка и устроил нам экзамен. Вокруг собрались плясуны, так что мы из кожи лезли. Покровители, разные господа и дамы во дворце - они бы дорого заплатили, чтоб их впустили сюда посмотреть; но нам - нам похвала одного бычьего плясуна была дороже их всех, вместе взятых. Актор сказал Гелике и мне прыгнуть еще по разу и отошел. Я прыгнул и слышал в полете скрип рычагов и реплики товарищей вокруг… А когда приземлился - увидел, кого пошел приветствовать Актор. Это был Астерион. Пришел-таки.

Актор говорил ему что-то, а он оглядывал нас своими круглыми воловьими глазами, и взгляд его не менялся, на меня ли он смотрел или на деревянного быка. Раз или два он кивнул в ответ на что-то, потом ушел. «Ну теперь он до меня доберется, - думаю. - Что он мне может сделать?…» И первая мысль, какая меня испугала: «Не даст прыгать, я не стану прыгуном!…» Я настолько был на этом помешан, что лишь смерть казалась хуже.

Тренер вернулся, но ничего нам не сказал. В конце концов я не выдержал:

- Что ему было нужно? - спрашиваю.

Актор поднял брови, пожал плечами:

- Что бывает нужно покровителю? Знать, в какой форме команда… Мой хозяин, если уж он отдал за команду сотню волов, - он хочет, чтобы команда окупила ему затраты. Он хочет, чтобы команда окупилась, запомни это. Это самый лучший совет из всех, какие ты от меня слышал.

• Предыдущая
• 59/92
• Следующая