Тесей. Царь должен умереть - Рено Мэри - Страница 29

• Предыдущая
• 29/92
• Следующая

- Слушай, ты, выскочка, щенок! Занимайся своим делом, ради которого тебя Богиня выбрала, если ты способен к нему!…

Но я недаром слушал минойские песни - я знал теперь, что делать царю, если его обижают.

- Раз она меня выбрала, - говорю, - почему ты хотел убрать меня до срока? Я взову к ней, и она меня поддержит… Мать! Богиня! Ты вознесла меня, пусть ненадолго; ты обещала мне славу взамен короткой жизни - обращайся же со мной как с сыном, не допусти, чтоб меня оскорбляли безнаказанно!

Тут он понял, что деваться ему некуда. Никто не станет взыватъ к богам ради шутки, и все это знают.

- Лошадник, - сказал он, - мы и так тебя терпели слишком долго. Ты вознесся выше своей судьбы и превратился в оскорбление для богов; они покарают нас, если мы не прекратим твое богохульство. Я принимаю вызов твой и твои условия… Выбирай свою долю, и, если ты падешь, твои люди ее разделят. А что до оружия - пусть будут копья.

Мы стали выбирать себе добычу. Я видел, мои мальчики потешались над его непривычной скромностью; он не хотел, чтоб его люди были заинтересованы в моей победе. А я взял столько, сколько считал справедливым. Но по обычаю Керкион прежде всего выбирает себе женщину: время его коротко, а ту радость, что человек уже испытал, - это у него не отнимешь…

Наши пленницы встали, чтоб их было видно, когда я подошел к ним. Там была девушка лет пятнадцати, высокая, стройная, с длинными светлыми волосами, падавшими на лицо. Я взял ее за руку и вывел в сторону. До того - в свете костров - я видел ее глаза, блестевшие из-под волос; теперь она опустила их, и рука ее была холодна. Чтобы она была девственна - об этом и речи быть не могло; но я почему-то вспомнил мать, уходящую в тот день в священную рощу. И сказал Ксантию:

- Если я умру - проследи, чтобы она досталась одному, а не превратилась в общую игрушку, шлюх у нас и так достаточно. Она теперь царская наложница, и обращайтесь с ней должным образом.

Мы поклялись перед Пилаем и всем войском, призывая в свидетели Реку и Дочерей Ночи… Потом люди расступились, освободив большую площадку меж костров, и мы взялись за копья и щиты. Пилай поднялся на ноги, сказал:

- Начинайте.

Я знал, что буду не в форме. Устал в битве, и раны мешали двигаться… Но и ему было не легче. Мы стали обходить друг друга, пробуя выпады копьем. Один круг, другой… Я конечно же не смотрел по сторонам, но краем глаза все время видел стену лиц вокруг, красную от огня костров, словно плывущую в темноте взад и вперед, влево и вправо, - это по ходу боя получалось, - эти лица все время были вокруг, и именно их я помню всего четче.

Он отбил в сторону мой выпад, я поймал на щит его удар; но не смог задержать так долго, чтобы пробить его защиту. Мы обошли еще круг и нанесли друг другу по скользящей ране - он мне у колена, я ему на плече… Я выбрал себе длинный, но узкий щит с перехватом посреди, потому что он легче, а у Ксантия был прямосторонний, из тех, что закрывают бойца целиком. Я удивлялся: неужто он достаточно свеж для такой тяжести?

Мы крутились на месте и двигались взад-вперед в выпадах - и лица колыхались в ночи, как занавес на ветру. И все время я уговаривал себя расстаться с копьем. Бросок - рискованная вещь. Он более внезапен, чем удар, - его труднее отбить; но если промахнешься - у тебя остается лишь меч длиной в полтора локтя, против копья в пять; и тогда надо быть счастливчиком, чтобы выкрутиться из этого дела.

Я посмотрел на его глаза - красные в свете костра, как сердолики, - и решился. Показал ему бок… Он был быстр и едва не достал меня, но я отскочил, поднял щит, - будто для защиты, - так что ему не было видно мою правую руку, и в тот же миг бросил копье. Но он, как видно, знал этот трюк, - копье пришлось по щиту. Бросок был такой, что наконечник пробил двойную бычью шкуру и застрял в ней; он не мог высвободить щит, - пришлось бросить, - но у него осталось копье против моего меча.

Он пошел на меня, нанося быстрые короткие уколы, и мне приходилось отбивать их не только щитом, но и мечом, - клинок сразу же затупился, - а достать его я не мог никак, и он отжимал меня. За спиной что-то ударило в землю, похоже на камень; потом еще и еще… Значит, в конце концов они от меня отвернулись, я всегда был для них чужим!… И в этот момент, отступив еще на шаг, я увидел, что это было: вокруг меня, там и сям, в земле торчали три копья, так что их сразу можно было взять наизготовку.

Убирать меч в ножны было некогда, я воткнул его в землю и подхватил одно из копий. Ксантий посмотрел на меня с горечью: ему никто не подал щита. Он готовился к броску - я бросил первым. Копье вошло ему меж ребер, он уронил свое и упал. Скатился шлем, вокруг по земле рассыпались спутанные рыжие волосы… Волосы точь-в-точь, как у нее.

Вокруг него собрались его офицеры; один спросил, не выдернуть ли копье…

- Нет, - сказал он, - вместе с копьем выйдет душа. Позовите Керкиона.

Я подошел и встал над ним. Видно было, что рана его смертельна, и я больше не имел на него зла. Он заговорил:

- Оракул сказал верно… Ты и есть кукушонок, без сомнения…

Лицо у него было растерянное, будто у маленького мальчика. Он потрогал копье, торчавшее в боку, - кто-то держал древко на весу, чтобы ему было не так больно, - потрогал и спросил:

- Почему они это сделали? Что они выиграли?

Наверно он имел в виду мою долю добычи, которую раздали бы, если бы он победил.

- Наш конец предначертан с начала, - сказал я, - скоро придет и мой час.

- А мой уже пришел, - он говорил спокойно, но горько. На это нечего было ответить, я промолчал, а он долго глядел мне в лицо. Потом я вспомнил:

- Скажи, как похоронить тебя, что положить с тобой в могилу?

Он удивился:

- Так ты собираешься меня хоронить?

- Конечно, - говорю, - как же иначе? Я получил свое, а боги ненавидят тех, кто переходит границы. Скажи, чего ты хочешь, я все сделаю.

Я решил, он задумался и скажет что-нибудь; но после долгой паузы он не ответил мне, а воскликнул:

- Не могут люди противостоять Бессмертным! Тащите копье!…

Офицер рванул древко, и душа вышла из Ксантия вместе с ним.

Я приказал омыть его и уложить на носилки и выставил возле него стражу против хищных зверей… Из всех его вещей я взял лишь два меча, - он хорошо сражался и был из царского рода, - а его добычу разделили, как было условлено. И те из его людей, кому по жребию что-то досталось, получая свою долю, салютовали мне. Потом подошла пора быков, что заждались на вертелах… Пилай из-за раны своей скоро ушел. Я тоже не стал задерживаться за питьем; мне хотелось забрать в постель мою девушку, пока еще разгорячен боем.

Она оказалась хороша и хорошо воспитана… Пират утащил ее с берега Коса - она агаты собирала на ожерелье - и продал в Коринф, Филоной ее звали. Раны мои не кровоточили больше, но она все равно не хотела ложиться, пока не перевяжет их. Это была первая моя девушка - моя собственная, - и я хотел было показать ей с самого начала, кто хозяин, - но в конце концов дал ей волю. До конца жизни ее не прогонят из моего дома, и ни разу я не предложил ее гостю без ее согласия - так пообещал я ей в ту нашу первую ночь… И оба ее старших сына были от меня: Итфей, корабельщик, и Евген, начальник дворцовой стражи.

И вот я снова въезжал в Элевсин по Истмийской дороге, и снова народ толпился на крышах, - но на этот раз они не молчали.

Я поставил Товарищей во главе колонны, а сам ехал перед войском взрослых мужчин; царь Мегары подарил мне верхового коня. Гвардия несла свои трофеи, - шла под флейты, с песнями, - а позади нас двигались возы с добычей, женщины и стада. С крыш набросали столько цветов и зеленых веток, что мы шли будто по ковру. К тому часу, когда тень становится вдвое длиннее человека, мы подошли к крепости, и гвардия расступилась, чтобы пропустить меня вперед.

• Предыдущая
• 29/92
• Следующая