Тесей. Бык из моря - Рено Мэри - Страница 31
- Предыдущая
- 31/65
- Следующая
- Я этого не посылал, - говорю. - Дай-ка гляну, что это такое…
Протягиваю руку - а рука назад, сама пятится, будто от змеи.
Тут уж не было сомнений, что это такое: кто-то вытащил на свет корону ведьмы Медеи. Она была в этой короне, когда я впервые увидел ее, - сидела возле отца в Палате. Ипполита тоже сидела там, по правую руку от меня, быть может, в том самом кресле… И ради меня она надела бы эту штуковину перед всеми, если бы я не вошел вовремя. В ту ночь я почти не спал: то и дело спохватывался и слушал - дышит она еще?… А утром взялся за это дело.
Казначей признался мне, - а куда ему было деться?! - признался, кто упросил его пустить ее в сокровищницу. Он был всего лишь кретином, впавшим в старческое слабоумие, кроме того, он служил еще отцу, - потому ему я ничего не сделал, только отобрал у него должность. А потом послал за женщиной.
Я шагал взад и вперед в ожидании, и тут вошла Ипполита. Я слышал это, но не обернулся: злился на нее за ее молчание. Любая женщина может определить, если другая ее ненавидит, а ведь вместо этого фокуса ее уже могли отравить! Конечно, она чувствовала себя победителем, топтать поверженного было ниже ее достоинства, но… Ее дыхание приблизилось, зазвенела бронза… Я старался не поворачиваться, но все-таки не удержался и быстро оглянулся через плечо. Она была одета для боя, вплоть до щита.
Глаза наши встретились; она была так же сердита, как и я.
- Говорят, ты вызвал ее сюда?
Я кивнул.
- А почему без меня?
- Это еще зачем? - спрашиваю. - Ты что, еще не насмотрелась на нее? Если б ты вела себя, как я просил, это было бы лучше во всех отношениях.
- Вот как! А с какой стати ты собираешься драться в моей ссоре?
- Драться?… Ты забываешь, что я царь. Я судить буду, а не драться. Теперь иди, поговорим после.
Она быстро подошла ко мне вплотную и неотрывно смотрела мне в глаза.
- Ты собираешься убить ее!
- Это быстрая смерть, - говорю. - Со Скалы, гораздо лучше чем она заслужила. Теперь уйди, еще раз прошу, и оставь это дело мне.
- Ты хотел бы убить ее сам!… - Глаза ее сверкнули и сузились, как у рыси, даже в нашем бою на Девичьем Утесе я не видел ее такой яростной. - Кто я, по-твоему? Крестьянская баба, одна из твоих банных девок?… То же самое было, когда я убила своего леопарда! Да-да, я помню, мне пришлось крикнуть, не то ты присвоил бы и его… И ты клялся не бесчестить меня!…
- Бесчестить? Что же я, должен стоять рядом и смотреть, как тебя убивают? Я предупреждал, чтобы ты не доводила до этого, ты не захотела меня послушать… Как же мне уберечь твою гордость вместе с тобой?
- Сама уберегусь! Ты думал, я стану приползать к тебе как рабыня, с низкими сплетнями?… Или меня никогда не учили законам чести и оружия?… Я знаю, за что и как вызывать врага, не хуже тебя знаю. Будь на твоем месте любой другой - я бы потребовала и твоей крови за это унижение!…
Я чуть не рассмеялся, но почувствовал, что это опасно: если она потеряет голову настолько, что вызовет меня, то уже не возьмет слова назад, - слишком она горда, - и кто знает, чем это кончится… Но если я уступлю первым - не станет она презирать меня?
Мы стояли друг против друга, словно коты на заборе. Не знаю, чем бы это кончилось, но снаружи послышался шум, - привели ту бабу, - и это меня встряхнуло.
- Хорошо, - говорю. - Отдаю ее тебе. Но помни - ты сама просила.
Отошел в сторону и сел возле окна. Но та, когда ее ввели, пробежала мимо Ипполиты, упала, обхватив мои колени, и давай вопить, молить… Она валила все на казначея, который любил ее, старый осел.
- Встань, - говорю. - Я здесь ни при чем. Госпожа Ипполита может постоять за себя и без моей помощи. Обращайся к ней - вот она.
Посмотрел на Ипполиту - ей уже стало худо от этого пресмыкания. Она не могла встретиться со мной взглядом, но стояла на своем: показала оружие - топор, копье и дротик, если помню, - и предложила той первый выбор.
Вместо ответа раздался вопль ужаса. Когда она утихла и лишь продолжала всхлипывать, Ипполита сказала спокойно:
- Я никогда не дралась ножом. Я возьму нож против твоего копья. Теперь ты согласна?
Та с криком бросилась обратно ко мне, упала на колени, выдирая волосы, умоляя меня не отдавать ее на растерзание… И прежде чем я догадался остановить ее, - о таких вещах вообще обычно не думаешь, - она излила поток желчи, которую такие женщины прячут от мужчин, пока страх или ненависть не развяжут им язык. Мол, амазонка наверняка околдовала меня, иначе что бы я нашел в этом противоестественном капризе природы?!… Из нее выплескивались прошлогодние помои, трижды пережеванные сплетни, клевета со всей грязью, какая бывает в банях… Я едва не задохнулся, слушая все это, потом встал. Она упала и лежала на полу, глядя то на меня, то на Ипполиту, глотая слезы и жалуясь… Она попала в неожиданный переплет и не знала, как себя вести.
- Ну что будем делать? - сказал я Ипполите. - Она твоя.
Ипполита долго смотрела на меня, - не могли же мы говорить при той, - наконец сказала тихо:
- Я никогда еще не убивала просящего. Если она моя - ушли ее куда-нибудь.
Я приказал увести ее. Она все еще хныкала, для любых ушей готовых ее слушать… Мы снова остались одни.
- Знаешь, - говорю, - я бы избавил тебя от этого, - с твоего позволения или без него, - если бы знал заранее.
Она медленно обернулась… Если она меня сейчас ударит, что я стану делать?… Но она закрыла лицо руками и прошептала:
- Мне стыдно!
- Тебе?… Почему?… Это мне стыдно. Этим я довольствовался, пока не появилась ты.
Мы помирились; и любили друг друга еще больше, если это возможно… Что до той - я сдержал слово и продал ее в Пирее какому-то сидонскому купцу.
Но с меня было довольно - я очистил дом от всех девок, в которых хоть каплю сомневался. Ипполита по-прежнему ничего не говорила, потому я наказывать никого не стал, но отдал их своим дворянам или выдал замуж с приданым за достойных ремесленников. В доме стало спокойно, зато мы остались почти без прислуги… Но хотя это безлюдье было лучше того, что мы имели до сих пор, душа ее была отравлена всем происшедшим; мне больно было видеть, как она сникла.
И вот однажды она мне говорит:
- Слушай, я разговаривала с Аминтором…
Говорила она, как мальчишка; в ней осталось еще много непосредственности, и я был рад это видеть, после всего что произошло. Я улыбнулся.
- Ты неплохо выбрала, - говорю. - Он был самым чудным парнем у меня в Бычьем Дворе.
- Он говорит, его жена тоже была там, и была лучше его… Я хотела бы ее увидеть. Но он говорит, ему нужно твое позволение.
- Считай, он уже его получил, - сказал я. И подумал, до чего ж изменились времена, если люди хотят приводить своих жен под мою крышу!… А было ясно, что он именно на это и рассчитывал; когда я за ним послал, он почти признал это.
- Она теперь успокоилась, государь, с тех пор как у нас мальчик. Думаю, она в основном счастлива, а полное совершенство - это удел одних лишь богов… И она знает, что я понимаю ее… Но Бычьего Двора не забывает никто.
- Неудивительно. И я никогда не забуду того прыжка назад, что она делала прямо с кончиков пальцев: она взлетала, как песня…
- А ведь и песня была, - сказал Аминтор.
Мы мурлыкнули вдвоем…
- Она должна была стать чересчур высокой, - сказал я. - Мы попали туда как раз вовремя.
- Я однажды нашел ее плачущей о том времени. Правда, это было еще до ребенка.
- Она может привести его с собой… А она вообще-то согласится приехать?
- Согласится? Да она мне покою не дает!… Но ты - за то время, что госпожа здесь, - ты должен был заметить, государь: каждый бычий плясун, кто еще остался, - каждый готов умереть за нее.
Так Хриза приехала из Элевсина. Она выросла в высокую полногрудую эллинскую красавицу; все, кроме нее самой, наверно уже забыли бесстрашное золотое дитя критских песен… Она любила Аминтора… Но когда-то князья ставили на нее колесничные упряжки и загородные виллы; молодые аристократы разорялись, подкупая стражу, и рисковали свернуть себе шею на стенах, чтобы послать ей, согласно обычаю, стихи о своей безнадежной любви; она слышала рев десятитысячных трибун, когда хваталась за рога… - ей должно было не хватать чего-то среди выросших дома женщин, с их разговорами о няньках, детях, скандалах, тряпках и мужчинах.
- Предыдущая
- 31/65
- Следующая
