Рассказы - Покровский Александр Михайлович - Страница 4

• Предыдущая
• 4/11
• Следующая

— Рашен чай!

— Тии?

— Ти-ти, давай, пей!

— О-о... ноу, ноу, ти!

— Пей, пей, ноу...

И тут американец учуял.

— О-о, ее! — сказал он, прежде чем рухнуть. Сказал и рухнул.

Пока он спал, сообщили во Владивосток. Пока Владивосток решал «можно-нельзя», прошло двое суток. Американец постоянно спал. Только он просыпался, как обнаруживал перед собой стакан с «русским чаем». Он вливал его в себя и падал.

Потом подошел американский эсминец, и летчика передали. По дороге он всех целовал, орал, цеплялся и не хотел уходить.

Через сутки отыскался американский авианосец, и они снова зашлепали рядом — авианосец с его окружением и наш «рашен» эсминец, слон и моська.

С авианосца взлетел вертолет и направился к эсминцу, облетел его и на чистейшем русском языке поблагодарил команду эсминца за спасение от имени авианосца, кораблей охранения, от имени семьи летчика, президента Соединенных Штатов, от ВМС, ВВС и Си-Би-Эс.

Потом вертолет сбросил на палубу тюк и улетел.

Вокруг тюка ходили целый час. Запросили Владивосток, доложили:

— На нас сбросили тюк, что делать?

— Тюк? Ни в коем случае не вскрывать! Ё! Представить в штаб флота!

Какое там — уже вскрыли. Там оказались посылки: по списку, на каждого члена экипажа по блоку сигарет, включая и заштатных. А командиру еще и бутылка коньяка.

— И все это я должен штабу подарить? — возмутился командир, — Да за какие шиши? Вот им, вот!

И командир показал всем желающим свою волосатую руку до локтя.

— Разбирай, мужики.

И мужики разобрали.

Мой старпом говорит: «Где я, там успех!» — а вокруг что-то лопнуло, взорвалось, по воздуху полетело-пронеслось, во что-то незамедлительно врезалось, потом пыль улеглась, после чего он это и говорит.

Не могу с ним не согласиться.

Целый день бегаешь, как курица со спицей в самой, что ни на есть, жопене, а в конце оно же еще и как яхнет!

Это как если бы ты вскочил на полном ходу в трамвай, а потом начал носиться по нему в поисках вагоновожатого, чтоб спросить: не идем ли мы в селенье под названием «Бестолочь»?

И у всех соответствующие лица.

Просто не знаю.

«Суки! — это я о ПРЗ, — плавремзавод называется, суки!»

Я стою в предбаннике на КДП — нашем контрольнодозиметрическом — и думаю про себя.

Можно думать и вслух, конечно, но это не тот случай (ударение на последнем слоге).

Идет доклад о готовности к автономке. Нас проверяет флотилия.

Проверка заключается в том, что все мы — командиры боевых частей и служб — здесь стоим и, в присутствии флагманских дивизии и флотилии, докладываем замкомандующему, контр-адмиралу Ойконену, о своей ежесекундной готовности.

Доклад: «Командир такой-то боевой части по фамилии сякой-то. Личным составом укомплектован полностью. Матчасть в строю. Готов к выполнению задач боевой службы!» — на конце обязательно восклицательный знак.

Все говорят — он сидит и слушает.

Скоро очередь до меня дойдет, а у меня еще резина на двухходовых клапанах не поменяна. Нет у них на ПРЗ резины, суки. А флагманский мне сказал, что я обойдусь и так. Ну, ладно, сейчас я вам доложу о готовности встать на защиту интересов родины.

Ойконен — тяжелый, высокий финн.

«Я хоть и финн, — любит он повторять, — но ебу порусски!»

Взгляд у него, как у удава.

Ща мы ему доложим. У меня от злости мышцы даже из карманов лезут. Ща! Вот, уже начинаем докладывать:

— Начальник химической службы... старший лейтенант... Матчасть не в строю. НЕ ГОТОВ! Выполнять задачи боевой службы! — и тишина. Все охуели. Особенно флагманские. Я им покажу «обойдешься».

— Под-ни-мите пилотку! — слова у Ойконена роняются, как камни на мостовую, обращается он ко мне, и потому я поднимаю пилотку, она у меня съехала на нос.

— Вас что, постричь некому?

Адмирал Ойконен, Гарри Гульфович, меня регулярно стрижет.

— От того, что я подстригусь, товарищ адмирал, матчасть не заработает!

— Командир?

— Есть!

— Вы можете его подстричь?

— Так точно!

— Хорошо! Теперь по существу! Доложите! — это он мне.

— ПРЗ не заменило резину на двухходовых клапанах!

— ПРЗ? Где вы? Ближе! Я хочу знать в чем дело? Ваш лепет я услышу позже! Соберитесь с мыслями! Все свободны. После роспуска остаются флагманские химики, ПРЗ, начхим и командование корабля.

Тихий шелест сзади — лишние исчезли.

— Начхим! Еще что-то?

— Товарищ контр-адмирал! Мне добавить нечего!

— ПРЗ! Чтоб завтра! Я понятно излагаю? Завтра! Все у него стояло! Он мне доложит лично! Верю! У него получится! Флагманские! Ко мне в кабинет! Оба! Командир! Задержитесь.

Командир на меня потом смотрел так, будто ожидал от меня рождения ребенка, а я принес в подоле чудовище.

А флагманские вообще стали заикаться, что случалось с ними уже не раз.

Назавтра у меня была резина, о чем я тут же Ойконену и доложил.

Мичман Сенчук в условиях тропиков все время спал. Оно и понятно: в тени сорок градусов, особенно после обеда, а корабль стоит, скажем так, в Трымрани, где поневоле начнешь разлагаться.

Мичман Сенчук (и еще несколько мичманов) почти что голый, лежал в каюте в адмиральский час.

В этот час не летают даже мухи.

Чтоб хоть как-то отметиться у всевышнего, мичман Сенчук привязал к мизинцу на правой ноге леску и отправил ее в открытый иллюминатор, а на другом конце там был крючок с насаженным на него кусочком ветоши.

Все это обзывалось удочкой — в Трымрани рыба не избалована червями.

Подергивая ногой вышеназванную конструкцию и от монотонности впадая в детство, наш мичман совсем уже собирался отправиться в думах в район собственной печени, когда... когда это случилось: его так дернули из иллюминатора за леску, прикрученную к мизинцу, что он легко вылетел из койки и с воплями полез ногой в иллюминатор.

Окружающие не сразу пришли в себя и не сразу бросились на помощь.

Крики: «Тащи! Тащи!» и «Держи, блядь, держи!» — раздавались со всех сторон.

Через минуту в каюту были втащены: мичман Сенчук, его мизинец, вся леска и гигантский лангуст, выудивший мичмана прямо из койки.

Больше мичман Сенчук после обеда не спит.

Лейтенант Бубенцов Алексей Геннадьевич искал свою парадную тужурку везде. В шкафу нет, под кроватью — нет, в шкафу — опять нет.

Город Полярный готовился к встрече любимого праздника — 23 февраля. Предполагалось, что местное население будет потрясено выступлением самодеятельного сводного хора, для чего заранее разослали по всем экипажам подводных лодок телефонограммы, что мол, офицеры и мичмана, свободные от сбора мусора, привлекаются к пению.

Вот Алексей Геннадьича и назначили — где ж эта проклять, тужурка?

А людей собралось на первую спевку — ужас до чего.

Только песни никто не помнил, вернее, помнил, но не с нужного конца.

Какие это песни? «Широка страна моя родная, много в ней...», «Северный флот», «Варяг» и что-то там о комсомоле.

Так что тут же изобрели специальный комбайн для подсказки слов: на рулоне бумаги написали текст, а потом намотали его на барабан, после чего, уже вращая ручку этого барабана, перематывали все это дело с валика на валик, но не быстро, а чтоб люди успевали разглядеть.

Назначили ответственного перемотчика — мичмана.

Лейтенант Бубенцов так и не нашел свою парадную тужурку и взял ее взаймы у соседа.

А сосед оказался маленького роста, что выяснилось только тогда, когда надо было уже в ДОФ идти и петь.

Не то чтобы лейтенант Бубенцов своего соседа никогда не видел, просто он его ни разу не примерял на себя, а теперь вот, примерил, и — о, ужас нуля — сосед налез только до локтей, да и застегнулся только на одну пуговицу.

Алексей Геннадьич решил встать на сцене так, чтоб заслониться кем-нибудь.

• Предыдущая
• 4/11
• Следующая