Ибн Сина Авиценна - Салдадзе Людмила Григорьевна - Страница 16

Катятся разбитые Сабук-тегином Фаик и Симджури. — Катятся до самого Амуля без передышки. А потом остановились, подумали и поняли: Сабук-тегина нм не одолеть. И отправили тайно друг от друга послов к эмиру с просьбой о помиловании, 32-летний Нух Фаику в прощении отказал, а Симджури отправил в Хорезм, где около Хазараспа его пленил, по тайному приказу Нуха, Хорезм-шах Абу Абдуллах, из города Кята, наследник местной династии Африга, ведущей свою родословную, согласно преданию, от Сиявуша.

Пока рок играл в военные игры с эмирами и военачальниками, в глубинах мира совершалась главная работа зека — зрели два ума: 15-летний Ибн Сина в Бухаре и 22-Летний Беруни в Кяте. Эмир Гурганджа, ставленник арабов Мамун, из-за пленения Симджури разрушил Кят, убил хорезм-шаха, началась трагедия Беруни: недостроен первый в Средней Азии глобус, не закончены астрономические наблюдения, не дописаны рукописи… Наскоро собрав котомку, тайно, ночью Беруни делает первые шаги по скитальческому пути. Симджури же отправляется Мамуном обратно в Бухару. Но и Нуху он не нужен. Ну, обнял его эмир, ну, простил… и тут же засадил в тюрьму.

Абдуллах, отец ибн Сины, тревожно следил за миром. Он никогда после приезда своего из Афшины не возвращался на службу во дворец. Служи он там, свеча его жизни давно бы уже погасла на сквозняке политических перемен.

У него осталось две привязанности: красные балхские розы и юноша-сын Хусайн — драгоценная жемчужина, чудом попавшая в его жизнь. Абдуллах понимал это и пока мог, оберегал ее. Жена его, наверное, давно умерла, и То бы были у него еще дети, как принято на Востоке в ладных, любящих семьях, да и Ибн Сина нигде о матери не упоминает. Может, даже умерла она еще в Афшине.

Установившаяся было спокойная жизнь снова разбилась о коварство военачальников. Нух зовет не помощь Сабук-тегина, который, бросив все, тут же выступает не Балха с огромным войском. Войско это и испугало Нуха, вернее, его везиря Узейра.

— Как вы пойдете к нему, — сказал Узейр, — с куцым своим отрядом? Стыдно, да и пленить может.

И Нух не пошел, чем очень оскорбил Сабук-тегина. Ведь именно здесь, у Кеша, два года назад они обменялись клятвой верности!

— Иди! — сказал Сабук-тегин сыну Махмуду, ставя его во главе отряда. — Низложи везиря!

А сам тем временем разбил Фаика. Симджури же И брал с собой в Газну, так спокойнее будет. И снов» все эти события, словно прах, перемещаются в песочных часах, под шорох же их сидит, склонившись над книгами, Вечность: 16-летний Ибн Сина. Его тревожат неспокойные передвижения войск к Самаркандским воротам и обратно, трагическая жизнь дворца, где «кровью смывают кровь», долгая болезнь Нуха, измученного тяжелым правлением.

Нух выглядит стариком в 34 года. Он столько видел смертей, что своей смерти уже не боится. Врачи не могут излечить его. Известный врач ал-Кумра пришел посоветоваться с Хусайном ибн Синой: его уже звали в городе, он много лечил людей в больнице и у себя дома. Знания его восхищают врачей, особенно глубокая интуиция диагноста.

Ибн Сина вылечил Нуха и получил за это разрешение посещать знаменитую библиотеку Самани…

— … которую он после того, как прочитал все ее книги, сжег, — сказал Бурханиддин-махдум народу на площади Регистан.

Толпа загудела. Али вскочил, рванулся к судье и рухнул. Лицо его сделалось белым, ужасом вспыхнули глаза. «Если такой Ибн Сина, и я читал его стихи, то казнят меня! Казнят… — подумал он. — И как назло эмир здесь сидит!»

Вы мне не верите? Не верите, что Ибн Сина сжег библиотеку Самани?! Но так… и современники считали! Вот, — Бурханиддин-махдум открыл старую рукопись и пересказал из нее кусок: Абу Али сжег эти книги, чтобы сохранять все знания и ценности науки дли себя одного и отрезать таким образом другим ученым доступ и этим полезностям…. Это Бай ха ни написал. А он родился черев каких-то лет сто после Ибн Сины.

— Что ж, выходит, Ибн Сина сделал благочестивое дело! — сказал вдруг кто-то в толпе.

— Как?! — удивился Бурханиддин-махдум.

— Библиотека не состояла из одних Коранов?

— Не понял!

— Ну, были же там книги и по философии, где утверждалось, что мир вечен и не создав богом. И раз Ибн Сина сжег их, значит, он истинный мусульманин, как и мы.

У Бурханиддина перехватило дыхание. Разглядеть бы, кто это говорит! Эмир слушал неожиданную перепалку, склонив лицо к рукам, и тихо улыбался. «Не вечный ли дли них Ибн Сина Махди? — думал он. — Патрон Бухары, ее светлая надежда? Не дал ли он народу закон как жить, чтобы мир „наполнился справедливостью“? Не ждут ли они второго его пришествия?!»

Эмир осторожно оглянулся, взглянул в лица окружавших его людей. «Ждут! Еще как ждут!.. Пусть не одевают белых одежд, не стоят в задумчивости по берегам рек в ожидании Махди, должного прийти к ним по воде, как ждут Махди в Иране, но все равно ждут. Может, даже с самодельными самострелами ждут! Но я сделаю так, что вы возненавидите Ибн Сину! Я выверну все его нутро наизнанку и кину в ваши души. И вы в сто лет не отмоетесь от этого пьяницы, бабника и еретика!»

— А какие же это такие философы утверждали, что мир вечен? — придя в себя, стал спрашивать Бурханиддин-махдум, оттягивая время, чтобы разглядеть бунтаря. Муллы поняли его замысел и дружно закрутили головами во все стороны.

— Какие философы? — насмешливо переспросил голос. — А известно какие:

Аристотель!

Кинди!

Фараби!!!

— Да, мир широк, — встал и начал говорить эмир.

Все смолкли, будто разом опустела площадь. — и есть в нем всякое дыхание. И науки могут прославить Коран, как сделал это, например, Газзали. А вот Хусайн Ибн Сина, — эмир выразительно посмотрел на крестьянина, — сжег в том далеком огне самого пророка, потому что не вынес из библиотеки ни одной книга. Значит, сжег и Коран. Уж Коран-то был у Нуха в библиотеке? Хоть одни Коран!..

— Ибн Сина сжег Коран! — закричали поставленные в толпе муллы.

— Он сжег Коран! Священную книгу бога!

Огромный огненный вал внезапно вырос перед Али.

В нем плакали и умирали звери и птицы, погибели трава, рассыпаясь в черную пыль. Ветер взвивал эту пыль, и она еще раз умирала в упругом, гудящем, ослепительном огне. Пятясь от огня, Али упал и стал ввинчиваться в землю. Это последнее, что он помнил. Камень — маленький, плоский, с острыми краями, ударил ему в висок.

— Я в детстве с мира урожай собрал… — пронеслись и его Голове непонятно откуда взявшиеся слова. — И Вечность поклонилась мне, как Смерть.

Огонь накрыл его алой шелковой ладонью, огромной, как небо. А потом эту ладонь стерла ночь.

Русские, английские и австрийские офицеры обучали раньше стрельбе вновь пригнанных бухарских крестьян только по субботам — в степи, за Самаркандскими воротами, на Солдатском плацу. Теперь стали обучать каждый день. 25-го апреля поляки — главное оружие Антанты — перешли в наступление по всей Советской Украине. Вот вот возьмут Киев. «Но у Красных есть Первая конная ар мня, — думает эмир, — 25-я дивизия Чапаева, Кавалерийская бригада Котовского. Неужели с Польшей все рухнет?»

Вчера рядом с эмиром сидел на приеме русский генерал, который лет десять тому назад противился его воз ведению на престол, сказав Николаю И: «Этот Алим-хан едва ли выразит покорность России». Сегодня генерал выражает покорность Алим-хану.

— Напрасно вы тратите время на суд над каким-то Ибн Синой, — сказал генерал эмиру. — И это вместо того, чтобы заниматься свержением Советской власти в Средней Азии!

Алим-хан, чуть улыбнувшись, сказал:

— Был пруд, а в нем жили три рыбы, однодумная стодумная тысячедумная… прешёл рыбак, бросил невод. Поймал тысячедумную, стодумную, но не однодомную…

Сразу Же после приема эмир попросил доложить шел сведения о слепом старике Муса-ходжа — защитнике Али. Оказалось, старик из рода джунгарских ходжей! А что может быть лучше этой рекомендации в благородство крови и духа? Однако старик странный… Не он ли вчера петушится за Ибн Сину, пытаясь отнести от него обвинение в сожжении библиотек Самани?