Личный демон. Книга 1 (СИ) - Ципоркина Инесса Владимировна - Страница 7

Странная женщина со странной кошкой.

Катерина, выбирая имидж, послушалась Нааму: повязала изуродованную проплешинами голову банданой, закрыла кожаным кружком рыбий мутный глаз, глянула на себя — прямо карнавальный костюм! Только в трех шагах сквозь рыжие столичные сумерки видать: не карнавал это. Так же, как порубленному в схватке морскому волку полированный крюк вместо живой руки — не модный аксессуар.

Может, потому и сползала улыбка с лица случайного прохожего, встретившего весенней ночью «пиратку» в сопровождении худой черной кошки. И застревала в горле заготовленная шутка. Словом, если кто и посмеялся над Катериной, то только Сабнак, старый демон.

Сабнаково логово (называть это квартирой не хотелось, хоть и растопырилось жилище на пол-этажа) казалось неуместным в пафосном дворце для новых русских, до того неуместным, точно во сне привидевшимся. Огромные пространства от полов красного дерева до лепнины на недосягаемо высоких потолках были забиты хламом и отбросами. Издали казалось: открыли окно квартиры с новехоньким евроремонтом и антикварной обстановкой, да и насыпали поверх кожи и позолоты тонну дряни из мусоровоза. И только вблизи различишь: куча, над которой вьются мухи, сплошь из банок с высохшей фуа-гра (тысяча рублей двести грамм!) состоит, груда металлического лома щетинится старинными канделябрами, смятыми и перекрученными, будто под ударом гигантского кулака, на лежаке жеваным комом валяются шелковые простыни, на окнах качаются рваные портьеры ручного шитья с золотым галуном, неразличимым под слоем пыли…

Славно замаскировал свое богатство демон Сабнак! Ни вещицы не пощадил!

И тело, доставшееся ему в аренду, молодое, в тренажерных залах накачанное, на дорогих курортах загоревшее, не пощадил. Видать, последний сезон донашивал: щеки полыхают чахоточным румянцем, прямой римский нос предсмертно заострился, несходящий отек превратил глаза в щелки, а некогда мужественный овал лица — в полную, даже можно сказать, опухшую луну. Встретишь такого возле помойки — обойдешь по широкой дуге с деланно-равнодушной миной, закрыв сердце от сочувствия крепко-накрепко.

— Эк она тебя разукрасила, девушка! — рявкнул бомжара, выползая навстречу ошеломленной Кате из мусорного лабиринта. — Хоть сейчас на широкий экран!

— Здравствуй, Сабнак, — сухо поздоровалась Наама и лапой носок катиного сапога придавила, чтоб подопечная не сбежала. — Вижу, ты достиг своей гармонии?

— Нет, пока не достиг, — вдруг закручинился демон. — Соединять несоединимое научился, а гармонии нет, как и не было.

— Отчего же? — светски-любезным тоном осведомилась кошка. — Тут тебе и богатство без заслуги, тут тебе и нищета без вины. Порченые людишки, порченое добро — все как ты любишь.

— Много ты в любви понимаешь, хвороба шилохвостая… — огрызнулся (или все-таки усмехнулся?) Сабнак. — Это она перед тобой выпендривается, палачом старого демона выставляет, — обратился демон к Кате, и в голосе его мелькнула нота беспокойства. — Дескать, погляди, погляди, до чего демоны своих людей доводят. Радуйся, что не к Сабнаку в лапы угодила. Но поверь мне, девушка, Сабнак каждого из них — каждого! — пытался сделать счастливым. И свободным.

— Кажется, я понимаю… — неискренне улыбнулась Катерина.

Слыхала, слыхала Катя про соблазны демоновой свободы: голодные, больные, никому не нужные люди, добывающие пропитание из помойных куч, тратящие деньги лишь на курево да на выпивку, но ни черта в этой жизни не боящиеся — чего им терять, когда все отнято, до последней крохи человеческого достоинства. Вот хоть нынешнему телу демона, бывшему холеному мажору, чего бояться — банкротства? презрения? одиночества? Все уж пройдено, пережито, забыто и похоронено здесь же, в кучах некогда вожделенного барахла. Тяжело из такой дали возвращаться к людям, даже если тебя еще помнят, даже если в тебя еще верят. Трудно повернуть назад, когда встает над горизонтом лицо полной свободы — оплывшее, безразличное, пустое и непостижимым образом напоминающее лицо бодхисатвы.

— Умная девушка, — одобрительно пробормотал Сабнак. — Боится, а все-таки головой думает. Обычно женщины ругают старого демона: антисанитарию развел, все только портишь — души, тела, вещи, экологию… Разве старый демон виноват, что людям нравиться портиться и порченое? Разве Сабнак их такими создал? Разве Сабнаку без разрушения жизнь не мила?

— А разве нет? Разве ты не любишь разрушать? — неожиданно возразила Катя, хоть и пугал ее до жути бомжеватый бодхисатва, окруженный разлагающейся роскошью.

И тут демон осторожно и очень значительно, словно боялся прослушки — а знак-то подать надо! — отрицательно покачал головой. И еще раз. Нет. Нет.

Наама беззвучно взлетела на груду неопознанной рухляди, накрытую разлезшимся норковым манто, в серебристом ворсе которого лениво копошилась моль, испуганно замахала на Сабнака передней лапой: молчи! молчи!

— Вот дураки… — усмехнулась женщина, возникшая в обшарпанном арочном проеме точно из воздуха. — Ну не дураки ли эти демоны, дорогая? Каждому встречному и поперечному рассказать пытаются, что не любят своего главного занятия, своего образа жизни, своего предназначения и вообще всего, с собой связанного. Что на весь этот ужас их обрекли мы, ангелы и полуангелы, жестоко извратившие замысел создателя. И полагают, будто мы их не слышим. Хотя их не слышат люди, а мы слышим прекрасно — и слова, и мысли, и чувства…

— Знакомься, девушка, это Мурмур, — безнадежно дернул щекой Сабнак. — Вот уж кто палач, так палач. Все проводники между мирами мертвых и живых палачи, но этот еще и экспериментатор.

Мурмур была (а может, был?) красотка, какие получаются из спортивных мужчин, сменивших пол: длинноногое, узкобедрое, широкоплечее и при этом подчеркнуто женственное существо. Всенепременные каблуки, корсет цвета артериальной крови с кружевами поверху и понизу — не то белье, не то платье, лицо запудрено до костяной белизны и наново нарисовано — черным и багровым по мертвенно-белому. Череп с окровавленной пастью, образ для мексиканского Праздника мертвых. Отчего-то померещилось: обе они — что Катя, что Мурмур — обломки маскарада, прокатившегося неподалеку и расплескавшегося в темном, ухоженном овраге, где раньше гнили отходы, а теперь зеленеет мавританский газон и в паддоке тихо бродят чьи-то любимые пони.

— Вы ангел? — недоверчиво поинтересовалась Катерина. — Как Цапфуэль?

— Нет, не как Цапфуэль, — лицо Мурмур сложилось в улыбку, не отразившуюся в глазах. — Я понимаю, ты новенькая, но спрашивать такое — все равно, что спрашивать: ты человек? Как Гитлер и Савонарола?

— Значит, сравнение с Цапфуэлем для вас оскорбительно? — брякнула Катя, чувствуя, как увязает в древнем, словно само мироздание, споре, влезать в который ей не по чину и не по уму.

— Оно… неуместно. — Мурмур рассеянно покрутила пальцами в воздухе, будто рассматривая вино в невидимом бокале. — У каждого из нас своя цель и свой выбор. Иной ангел беспощадностью ближе к демону, чем к собратьям по ангельскому чину. А демоны, искушая людей, делают то же, что Харут и Марут, предлагающие дар колдовства слабым, приземленным людским душам…

— Так я и знал, что ты припомнишь именно этих, — пробурчал Сабнак, — своих предшественников. Сначала они растлевают хозяина, потом ты находишь раба…

— Мурмур приводит вызванного духа к колдуну и заставляет повиноваться, — с отвращением процедила Наама.

Все ясно. Для демонов Мурмур — конвоир, а то и егерь, который гонит их на флажки, обрекает на унижения и пытки, и вдобавок экспериментирует, гад, совершенствуется в мучительстве. А еще этот ангел с кошачьим именем смотрит на Катю с усмешкой, читая ее мысли, как подвернувшуюся газетку. Скучное, должно быть, чтиво.

— О, совсем не такое скучное. — Улыбка ангела острей ножа. — Всегда интересно, что пересилит: страх или любопытство. Сейчас ты думаешь о том, что я делаю, но и о том, зачем я это делаю. Ищешь объяснение — и ведь уже почти нашла! — И Мурмур беззвучно зааплодировала Кате, смертному отродью, в котором любопытство пересилило страх.