Ключи от царства - Кронин Арчибальд Джозеф - Страница 72

• Предыдущая
• 72/88
• Следующая

Клотильда стояла, крутя в руках конец простыни.

— Может быть, она узнала о крупном поражении немцев, о котором мы еще не слыхали?

— Да, да… это что-то ужасное, — лицо Марты вдруг сморщилось. — Если бы она не была проклятой немкой, мне, право, было бы жаль ее.

— Я никогда раньше не видала ее плачущей, — задумчиво сказала Клотильда, продолжая теребить простыню. — Она гордая женщина. Ей должно быть вдвойне тяжело.

— Гордыня до добра не доводит. Пожалела бы она нас, если бы мы сдались первыми? И все-таки я должна согласиться… Ба! Давайте-ка продолжим глаженье.

Рано утром в воскресенье маленькая кавалькада, спустившись с гор, приблизилась к миссии.

Предупрежденный Иосифом о ее прибытии, отец Чисхолм поспешил к привратницкой, чтобы встретить Лиучи и его трех спутников, которые прибыли из деревни Лиу. Он сжал руки старого пастуха так, словно никак не мог выпустить их.

— Вот это истинная доброта. Милосердный Бог благословит вас за нее.

Лиучи улыбался, простодушно радуясь теплому приему.

— Мы бы приехали раньше, но нам пришлось долго собирать пони.

С ними было около тридцати низеньких лохматых горных пони, но не оседланных, с большими двойными корзинами, прикрепленными ремнями к их спинам. Пони с удовольствием жевали сено, которое для них набросали. На сердце у священника стало легче. Он заставил мужчин закусить тем, что жена Иосифа уже приготовила в привратницкой и сказал им, что после еды они должны отдохнуть. Потом Фрэнсис нашел в бельевой преподобную мать, где она молчаливо выдавала недельный запас белья — простыни, скатерти, полотенца — Марте, Клотильде и одной из старших учениц. Отец Чисхолм больше не пытался скрыть свое удовлетворение.

— Я должен подготовить вас к перемене. Так как нам грозит голод, мы отправляемся в деревню Лиу. Там, уверяю вас, вы найдете настоящее изобилие… — он улыбнулся. — А вы, сестра Марта, прежде чем вы вернетесь, вы узнаете там множество способов приготовления баранины. Я знаю, вам там понравится. А что касается детей… это будет для них чудесными каникулами.

Сначала они были совершенно ошеломлены. Потом Марта и Клотильда заулыбались, поняв, что это нарушит монотонность их жизни, — их уже влекло и захватывало предстоящее приключение.

— Вы уж, конечно, думаете, что мы соберемся за пять минут, — добродушно проворчала Марта, впервые за много недель поглядывая на преподобную мать, словно ища ее одобрения.

Это был первый слабый жест, зовущий к примирению, но Мария- Вероника, стоящая рядом, не сделала ответного жеста.

— Да, вы должны поторапливаться, — отец Чисхолм говорил почти весело. — Малышей упакуют в корзинки, а другие будут поочередно ехать верхом и идти пешком. Ночи сейчас теплые и хорошие. Лиучи позаботится о вас. Если вы сегодня выедете, то через неделю уже будете в деревне.

Клотильда хихикнула:

— Мы будем похожи на какое-то египетское племя. Священник кивнул:

— Я дам Иосифу корзину моих голубей. Каждый вечер он должен выпускать одного, чтобы я получал сведения о вашем путешествии

— Как! — воскликнули одновременно Марта и Клотильда. — Разве вы не едете с нами?

— Я, может, приеду попозже, — Фрэнсис почувствовал себя счастливым оттого, что нужен им. — Но понимаете, кто-то же должен оставаться в миссии. Преподобная мать и вы обе будете пионерами.

Мария-Вероника медленно сказала:

— Я не могу поехать.

Сначала он подумал, что она все еще продолжает старую распрю и не хочет ехать с этими двумя, но взглянув в ее лицо, понял, что это что-то другое. Он сказал убеждающе:

— Это будет очень приятная поездка. Перемена пойдет вам на пользу.

Она покачала головой.

— Я должна буду, и очень скоро, предпринять более далекое путешествие.

Наступила длительная пауза. Потом, стоя очень тихо, она сказала без всякого выражения:

— Я должна возвратиться в Германию… чтобы распорядиться передачей нашему… ордену… моего имения, — она смотрела вдаль. — Мой брат убит в бою.

И до этого молчание было глубоким, теперь же стояла мертвая тишина. Ее нарушила Клотильда, разразившись неистовыми слезами. Потом Марта, словно зверь, пойманный в ловушку, невольно опустила голову в сочувствии. Отец Чисхолм в глубокой печали переводил взгляд с одной на другую. Потом он молча ушел.

Через две недели после прибытия путников в Лиу наступил день отъезда Марии-Вероники. Он все еще не мог в это поверить. По последним сведениям, полученным из деревни с голубиной почтой, дети были примитивно, но удобно размещены и ошалели от избытка здоровья и жизнерадостности на чистом горном воздухе. Отец Чисхолм имел все основания поздравить себя со своей находчивостью. Однако, когда они шли рядом с Марией-Вероникой к ступенькам причала, предшествуемые двумя носильщиками, которые несли ее багаж на длинных, положенных на плечи шестах, он чувствовал отчаянное одиночество.

Пока укладывали ее вещи в сампан, они стояли на пристани. Сзади них лежал город с его приглушенно-унылым ропотом. Перед ними на середине реки стояла готовая к отплытию джонка. Серовато- коричневая вода, плещущаяся в ее борта, сливалась вдали с серым горизонтом. Фрэнсис не мог найти слов, чтобы выразить свои чувства. Она так много значила для него, эта необыкновенная женщина, с его помощью, ободрением, дружбой.

Перед ними лежало будущее, которому не видно было конца, будущее, заполненное их общим трудом. А теперь она уходила от него, неожиданно, чуть не украдкой, уходила в дымку тьмы и тумана. Он, наконец, вздохнул и с усилием улыбнулся ей:

— Хоть моя страна и воюет с вашей, помните… я не враг вам…

Эти сдержанные слова, и то, что не было сказано, но скрывалось за ними, было так похоже на него, так напоминало ей все, чем она в нем восхищалась, что это поколебало ее решимость быть сильной. Она смотрела на его худощавую фигуру, худое лицо и редеющие волосы, и слезы затуманили ее прекрасные глаза.

— Мой дорогой… дорогой друг… я никогда не забуду вас, — она сжала ему руку и быстро вошла в маленькую лодчонку, которая должна была доставить ее на джонку. Он стоял на месте, опираясь на свой старый зонтик из шотландки, сощурив глаза от блеска воды, пока джонка не превратилась в пятнышко, уплывающее, исчезающее за краем неба.

Без ведома Марии-Вероники он сунул в ее багаж маленькую старинную статуэтку испанской мадонны, которую ему подарил отец Тэррент. Это была единственная ценная вещь, принадлежавшая ему. Мария-Вероника часто восхищалась ею. Он повернулся и медленно побрел домой. В саду, который она насадила и который так любила, Фрэнсис остановился, благодарный за мир и тишину, царившие здесь. Воздух был полон аромата лилий. Старый Фу, садовник, его единственный товарищ в покинутой миссии, подрезал кусты азалий, нежно ощупывая их руками. Фрэнсис почувствовал, что смертельно устал после всего, что ему пришлось пережить за последнее время. Еще одна глава его жизни закончилась: впервые он смутно почувствовал, что стареет. Фрэнсис сел на скамейку под индийской смоковницей, чьи вертикальные ветви укоренившись в земле, образовали шатер, и оперся локтями на сосновый стол, который тут поставила Мария-Вероника. Старый Фу, подрезая азалии, притворился, что не видит его, когда минуту спустя он опустил голову на руки.

11

Широкие листья индийской смоковницы по-прежнему укрывали его под своей тенью, когда он, сидя за садовым столом, перелистывал страницы своего дневника. Но руки, листавшие его, покрылись набухшими венами и слегка дрожали (ему это казалось странным обманом чувств). Конечно, старый Фу больше не наблюдал за ним, разве что сквозь какую-нибудь щелочку в небе. Вместо него два молодых садовника склонились над клумбой с азалиями, а отец Чжоу, его китайский священник — маленький, мягкий и скромный — шагал со своим молитвенником на почтительном расстоянии от него, следя за ним с сыновней любовью теплыми карими глазами. Августовское солнце пронизывало усадьбу миссии сухим светом, подобным искрящемуся золотому вину. С площадки для игр доносились счастливые крики играющих детей, возвещающие ему, что уже одиннадцать часов. Его дети или, вернее, поправился он с усмешкой, дети его детей…

• Предыдущая
• 72/88
• Следующая