Вертолёт, 2006 №1 - Журнал Вертолет - Страница 25

• Предыдущая
• 25/30
• Следующая

Я уж не говорю о сомлевших раненых, которые, ожидая вывоза «вертушками» с поля боя, считают оставшиеся минуты своей жизни, молятся на командира экипажа вертолета, как на господа Бога.

Для каждой работенки есть специализированные машины. Например, Ми-24 — это летающий танк, вооруженный до зубов, бронированный, даже по своему внешнему виду — наглый и угрожающий. Летающие мастодонты — транспортные Ми-б или их «сыночки» Ми-26 — воздушные амбары, вмещающие столько и стольких, что этого иногда даже экипаж не знает. Ну а Ми-8, «восьмерка» — настоящий универсал, может все, что делают остальные «вертушки» в отдельности, даже много больше.

Кто на ней начал летать, на другую машину уже, как правило, не пересаживается, если только в познавательном плане, для пополнения коллекции освоенных аппаратов, но при этом никогда не изменяет своему основному пристрастию — такая эта машина умница.

По установившемуся у военных коду для запутывания врага в эфире было принято именовать в открытых радиопереговорах Ми-24 — «полосатым», Ми-6 — «большим», а Ми-8 называли «зеленым»…

В начале афганской эпопеи в Союзе мало кто представлял, что это такое — «оказание интернациональной помощи». Отрывочные публикации в газетах рисовали радужные картинки раздачи муки и хлеба местному населению, на фотографиях фигурировали жизнерадостные лица советских солдат, помогающих возделывать поля сомлевшим от счастья дехканам. Иногда проходила информация о проводящихся учениях (видно, чтобы войска совсем не потеряли навыки), иногда проводились учения, в которых условный «противник» непременно бывал разгромлен. При этом отмечались какие-нибудь рядовой Пупкин и лейтенант Шмыгло.

Обязательным было слово «противник» в кавычках, а также ритуальные фразы типа: «наращивая темпы боевой учебы, воодушевленные решениями N съезда партии, проникнувшись чувством высокой ответственности» и т. д. и т. п.

Однако прошло несколько месяцев, и в застоявшуюся болотную монотонную повседневность гарнизонной жизни начали просачиваться первые слухи о боестолкновениях с реальным, а не кавычным противником, о потерях, о первых героях и совершенных подвигах, о, мягко говоря, небезупречное™ поведения в реальном бою имеющегося у нас вооружения.

От всех этих слухов исходил запах потаенной романтики, будоражащей воображение, они ложились на давно и мощно унавоженную самой эффективной в мире советской пропагандой почву — в сознание войска, застоявшегося без настоящего Дела.

Генетически в памяти солдат и офицеров советской армии закрепились победные марши победителей старших поколений. Призывные трубы рождали желание немедленно защищать «интересы Родины, партии, государства», а ощущение невероятной мощи военной машины рождало у каждого служивого уверенность в выполнимости любой поставленной задачи…

Эскадра продолжала натаскивать в полетах молодых, «зеленых», вновь назначенных командиров и их таких же сопливых пока «праваков» (так именуют в экипажах летчиков-штурманов, сидящих в кабине справа от командира вертолета). В те времена еще не было проблем с топливом, запчастями, другими многими потребностями, необходимыми для содержания государством дамы капризной и дорогой во всех отношениях, имя которой — Авиация. Строевые полки летали в две смены по три-четыре дня в неделю, а уж училищные только по воскресеньям и праздникам могли позволить себе перевести дух.

Календарь неумолимо отматывал день за днем. Дни смыкались в недели и месяцы. Шла боевая учеба и все увереннее становились в воздухе действия пацанов, все более азартными и дерзкими смотрелись на полигоне их маневры, все более точными делались ракетные залпы, выпущенные с их вертолетов. Даже внешне наши пацаны изменились, стали «увесистей», погрузнели лицом, походка и движения стали неторопливыми, вальяжными, тембр голоса приобрел благородный баритонально-басистый оттенок. В общем, начал происходить процесс, который в авиации называется «появилось в заднице перо».

И вот тут объявились в полку вернувшиеся из командировки в Афганистан отправленные туда первыми в незапамятные времена два славных экипажа Федора Степанова и Юры Костюкова.

…В древние времена те, кто провожал варягов в неизведанные дали, не чаяли увидеть их снова. Экспедиция на Марс, снаряженная сегодня, имела бы по степени авантюрности предприятия характер безобидной прогулки. Так и в полку не думали, что смогут увидеть посланные на усиление экипажи, будучи в уверенности, что уж героев, первыми нюхнувших пороха, опосля непременно переведут в какое-нибудь элитное подразделение, дислоцирующееся, само собой, в престижном месте. Мысли о более трагичных вариантах старательно изгонялись по причине суеверности, присущей всему летно-техническому составу.

Поэтому появление данных персонажей на подмостках нашего театра гарнизонной жизни было по степени произведенного эффекта сродни возникновению тени отца Гамлета. Они смотрелись благородными странствующими рыцарями, прибывшими из чужой, загадочной страны усталыми, покрытыми дорожной пылью и неувядаемой славой, в доспехах, несущих следы от вражеских стрел, копий, клыков и когтей. Их чело несло печать приобщенности к весомой вселенской тайне бытия, а также грустного осознания тщетности сует.

Мгновенно наша молодежь утратила приобретенный было фасон, снова превратилась в милых щеночков, подобострастно махающих хвостиками, тихо поскуливающих от нестерпимого желания увидеть, а что там, за дверью?

По такому случаю было объявлено офицерское собрание. Обычно это скучное протокольное мероприятие из разряда обязаловок, с которого всеми правдами и неправдами стараются «свалить». В этом случае аншлаг был полный.

«Варяги» сидели в президиуме, негромкими голосами вещали Откровение. Выглядели они живописно. Федя Степанов в кителе, который смотрелся чужеродно на его высокой, угловатой, худой фигуре, привыкшей к летному комбинезону, возвышался над остальными. Его скуластое лицо, обрамленное копной курчавых черных волос, никогда не поддававшихся расческе, сохраняло невозмутимость сфинкса. Из темных, глубоко запавших глаз, холодно взиравших на окружающих, как из жерла вулкана, периодически вырывались протуберанцы огня, испепеляющего душу изнутри. Того самого неумолимого огня жажды самоутверждения, который поднимает на немыслимую высоту человека, чья душа подготовлена к этому, коли богом отведена ему такая роль. И не дай бог, если кто-то подсунется в уготованные другому сани, нахально натянув на себя тогу супермена… Эти мысли пришли сами собой, спонтанно, никто не знал, чем обернется это в дальнейшем…

Юра Костюков, обыкновенный по виду белокурый русак, представлял собою внешне полную противоположность Федору. При взгляде на него вспоминалось неспешное течение широкой русской реки, вольготно раскинувшей свое русло среди бескрайних степей. Китель сидел на нем как влитой, на груди завораживающе мерцал боевой орден Красной Звезды, который нам до этого доводилось видеть только в музеях. Этим чисто боевым орденом награждали за подвиги на поле брани. От ордена веяло славной историей побед всех предыдущих поколений воинов советской армии, которой мы столько лет были питаемы благодаря усилиям мощной партполитпропаганды.

Солнечно улыбаясь, Юра говорил о противозенитных маневрах, о комплексном огневом воздействии по противнику, о взаимном прикрытии при действиях в паре и прочих хитростях, необходимых для выживания в бою.

Уточнение задачи перед полетом

Мы недоумевали. Какое, к черту, выживание? Разве доисторические пуштуны не разбегаются при одном лишь виде незнакомых им до этого «шайтан-арбы», как называют они вертолеты, причем лучших в мире? Оказалось, не совсем так. Далеко за полночь продолжалось это неординарное офицерское собрание, град вопросов, казалось, не иссякнет, но, как говорится, всему есть начало, всему должен и конец быть…

• Предыдущая
• 25/30
• Следующая