Стопроцентно лунный мальчик - Танни Стивен - Страница 10
- Предыдущая
- 10/64
- Следующая
Середняки, безликая серая масса, глубоко презирали и ботанов, и дебилов. В дебилах они ощущали физическую угрозу, в ботанах — интеллектуальную. Иеронимус Рексафин был для них совершенно необъяснимым явлением. Неизвестно даже, точно ли он учится в их школе. Из-за своеобразного распределения уроков ему постоянно приходилось бегать от ботанского класса к дебильскому и обратно. Он проносился по переполненным коридорам, сверкая очками, лавируя меж обычных учеников — не психов, не гениев, не уголовников, не вундеркиндов. Иногда они его обзывали. Эти-то все знали об особенностях его расписания, но на них Иеронимусу было плевать. Они обитали как бы в междумирье. Он пробегал мимо, они кричали ему в спину: «Эй, очкастый, ты ботан или дебил?» А он только улыбался, он гордился их оскорблениями, словно почетной медалью, потому что знал — они по-своему завидуют. Для бесцветных, никому не нужных середнячков не придумали особого прозвища.
Через два года такой жизни, то есть к шестнадцатилетнему возрасту, Иеронимус обзавелся немалым количеством приятелей в обоих мирах, в том числе двумя по-настоящему близкими друзьями. Среди ботанов это была, конечно, Слинни — как и он сам, носительница лунарного офтальмического символяризма. На противоположном конце шкалы находился Брейгель — верный друг-дебил. Брейгель и слыхом не слыхал ни о каком лунарном офтальмическом символяризме. Он вообще был убежден, что Иеронимус носит очки ради прикола.
Брейгель был принцем среди дебилов. У него, как и у всех в этом скопище неприкаянных подростков, была масса проблем в семье и в обществе, но, в отличие от прочих, он никогда не прибегал к насилию для преодоления трудностей. Это не значит, что ему не случалось ломать товарищу нос пудовыми кулаками. Брейгель не искал драк, они сами его находили. Рослый, неповоротливый, с лохматыми русыми волосами, он жизнерадостно возвышался посреди окружающего хаоса, с веселым, вечно чуть озадаченным лицом и с выражением полной невинности. Он был неряхой, но не отталкивающим — скорее, чем-то напоминал рыцаря, который только что шлепнулся с коня и приземлился в лужу. Если можно представить себе дебила-вельможу, великолепного в своей аристократической наивности, именно таким был Брейгель.
Он каждый год проваливал все до одного экзамены по всем предметам.
Он легко отвлекался.
Часто загорался энтузиазмом по самым неожиданным поводам, никак не вписывающимся в учительские планы.
Некоторые учителя считали, что он сообразительный и славный мальчик, хоть и никудышный ученик; по мнению других, ученика хуже им еще встречать не приходилось. Девочки никак не могли решить, красавец он или страшила.
Иеронимусу он сразу понравился.
Когда Брейгель входил в класс, комната словно становилась меньше, а его голос, громкий от природы, перекрывал все прочие звуки. Ему постоянно кричали: «Заткнись! Убавь децибелы!» — а он не обращал внимания. С появлением Брейгеля коррекционный класс мгновенно погружался в безумную какофонию звуков, центром которой был он сам.
— Иеронимус! — орал он через всю комнату.
Брейгель единственный среди дебилов никогда не звал стопроцентного «Мус». Сокращать имена было ниже его достоинства.
— Иеронимус, ты не поверишь, что со мной сегодня случилось по дороге в этот вертеп невежества…
— Брейгель! — вопил разъяренный учитель, уже дошедший до точки кипения посреди непочтительного шума.
Брейгель продолжал как ни в чем не бывало:
— В метро подходит ко мне тетка. Вроде из какой-то религиозной конторы. С колокольчиком, в дурацкой такой шапке и хочет, чтобы я дал ей денег. Еще и книжкой на меня махала.
— Брейгель! — надрывался учитель.
— Хорошенькая даже, только для меня старовата и с привихом. Все что-то бубнила про Иисуса и Пикси.
Учитель, по имени мистер Фластегелин, проработал в этом классе всего две недели, полностью перегорел и мечтал об увольнении.
— Брейгель, ты опоздал! Ты срываешь урок!
Это была и правда, и неправда. Брейгель действительно разговаривал слишком громко, и если бы учитель хоть немного контролировал происходящее в классе, можно было бы и впрямь сказать, что Брейгель срывает урок. С другой стороны, поскольку еще до его прихода шум зашкаливал, выходило, что учитель к Брейгелю явно придирается. Наверное, потому, что это вполне безопасно — Брейгель никогда не нападал на учителей.
— Уважаемый наставник! — вопил Брейгель.
Он не давал себе труда запоминать фамилии преподавателей, обращался к ним исключительно «уважаемый наставник» или «уважаемая наставница». Сознавая ограниченность своего словарного запаса, он часто придумывал новые слова, чтобы казаться умнее.
— Ваши квадрангуляции по поводу артикуляционных излишеств моего орального аппарата крайне чрезмернотичны! Я здесь не один такой звукораспространяющий! Вы бы сначала других призвали к порядку, чем на меня свои укорительные флюиды разбазаривать!
Класс взревел от хохота. Некоторым было обидно, что учитель словно не замечает их вклада в общий гам. Псевдопафосные речи Брейгеля служили своего рода усилителем, поднимающим уровень шума на небывалую высоту.
— Брейгель, ты в классе громче всех разговариваешь!
Брейгель, не обращая внимания на учителя, прервал рассказ о своей необычной встрече в метро и обернулся к девочке по имени Клеллен, сидевшей в двух шагах от него, причем говорил он, не понижая голоса, на той же громкости, что и с Иеронимусом.
— Клеллен, смотрела вчера «Потных служанок»? Девчонка, которая играла Роксану, жутко на тебя похожа!
— Отвянь, Брейгель! — возмутилась Клеллен. — Я такую гадость не смотрю! Опять у тебя пылесос в обратную сторону включился, пингвин несчастный!
— Да это ж я в хорошем смысле! — хохоча, заорал в ответ Брейгель с насмешливой нежностью.
Пока он говорил, в дальнем конце комнаты завязалась драка. Один дебил колотил другого по лицу массивной металлической пряжкой от пояса, используя ее как кастет. Мистер Фластегелин бросился разнимать и споткнулся о чью-то выставленную в проход ногу. Ученик, самым неподобающим образом развалившийся на стуле, вовсе не хотел поставить подножку мистеру Фластегелину, однако страшно обиделся, что учитель не заметил его вытянутой во всю длину ноги. Мимолетная боль в ступне вызвала поток ужасных обвинений в адрес лежащего на полу учителя, у которого череп раскалывался от боли после удара о твердую поверхность. Возмущенный ученик в порыве справедливого негодования подскочил к учительскому столу, схватил электронный планшет с конспектом урока и треснул ошарашенного мистера Фластегелина по лицу, как раз когда тот поднимался с пола.
— Учеников нельзя бить, права не имеете! — со слезами орал он во всю глотку. — Вы мне палец на ноге сломали! Палец сломали!
Выкрикивая «Палец!», он каждый раз обрушивал планшет на несчастного учителя. Тот сжался в комочек, прикрывая голову руками. Прочие ученики тоже бросились в свалку — учитель был новый, практически незнакомый и с самого начала не справлялся с классом. Его пинали, словно мешок зараженных крыс.
Брейгель в избиении не участвовал. Он покамест выбил замок у старого шкафа молотком, который тайно протащил в школу, и давай разбрасывать по комнате мелкие пластмассовые инструменты, карточки с записями и школьные тетрадки, распевая популярную песенку: «Наша любовь не пройдет, пока дождь на Луне не пойдет».
Иеронимус спрятался под партой. Скоро явятся охранники — они то и дело заглядывают в коррекционный класс, потому что подобные сцены здесь не редкость. Иеронимус потихоньку вытащил свой секретный мини-планшетик, на котором был записан черновик доклада по философии на тему: «„Исповедь“ Жан-Жака Руссо». Он как раз недавно прочел это произведение, к тому же на языке оригинала. Иеронимус планировал удрать, как только в класс ворвутся охранники с дубинками, сетями и баллончиками парализующего газа. Не хотелось опаздывать на философию из-за всей этой ерунды.
Словно моряк, добравшийся после шторма до тихой гавани, прибегал он на урок философии, литературы или истории. Одаренные ученики не подозревали о его второй жизни в сумасшедшем доме. А психи из коррекционного знать не знали о его другой жизни среди интеллектуальной элиты. Он легко и плавно перемещался меж двух миров и в обоих чувствовал себя своим, а в глазах его таился цвет, чуждый всему вокруг.
- Предыдущая
- 10/64
- Следующая
