Иудей - Наживин Иван Федорович - Страница 59

• Предыдущая
• 59/108
• Следующая

Все были речью Павла чрезвычайно смущены: с одной стороны, все это так учено и глубоко, что они ничего не понимали, но, с другой, никогда они раньше этого и не слыхивали!.. Все подтягивались и выставляли себя и своё учение с самой хорошей стороны: привлечь в церковь такого человека, как сын знаменитого на весь мир Иоахима, было бы огромной победой.

— Но надо быть правдивым, — сказал Язон. — Доброта в отношениях между людьми свойственна и язычникам. И умирать язычники умеют не хуже других: разве вам неизвестно, как умер Сократ?

— А-а, сколько уже раз слыхали мы об этом вашем Сократе! — насмешливо, вперебой закричали христиане. — Что все эти ваши философы? Их мудрость — безумие перед Господом. А что умирать и они могут спокойно, так спокойно умирают и животные — какая в этом заслуга?

Язон нахмурился: это ему не понравилось. Но рассказы о жизни Мессии, которого не заметили иудеи, его очень тронули. Он — было время уходить — внёс Лину щедрое пожертвование на бедных и, ласково со всеми простившись, вышел с вдруг замолчавшим Филетом из покоя. И вдруг на лестнице Филет остановился: навстречу им поднимался Симон Гиттонский с Еленой. При виде Филета Елена вся вспыхнула и на лице её задрожала улыбка, в которой были и радость и смущение, и жалоба на всю её незадачливую жизнь… Филет обрадовался ей: её образ ещё жил в его тихой душе. Симон приглядывался к нему своими строгими глазами: он где-то видел этого эллина.

— А мы вместе на «Нептуне» из Эфеса ехали, — сказал, здороваясь, Филет. — Вы тоже христиане? Симон грубо засмеялся.

— Нисколько! Я хожу к ним иногда, стараюсь просветить этих тупых людей, но разве с ними сговоришься?..

Язону он был неприятен. Филет, разговаривая с Симоном, все время смотрел на Елену; глаза её в сумраке дурно пахнущей лестницы жаловались и как будто знали. О, как она устала, это воплощение божественной мысли, эта Энойя! И все распрощались — до следующей встречи. В душе Елены расцвели цветы: люб ей был этот тихий, тёплый эллин с первой встречи, и не думала она никогда, что встретит его ещё…

А в покое у Лина гудело. Все были рады знакомству с таким богачом. Все надеялись, что он непременно придёт в их ряды: как он во все вникал!.. Павел вырос чрезвычайно и пренебрежительно осматривался кругом. Тимофей тихо радовался победе своего учителя: когда нужно, без Павла не обойдёшься! Рассказы верных о жизни Иисуса, как всегда, взволновали Луку, и он старался не забыть разных мелких подробностей, о которых он услышал в первый раз. А-а, эта гефсиманская мука его — какое сердце не разорвётся, слушая о ней?!

— А вы слышали, как страдает наша бедная Перпетуя? — рассказывала пожилая женщина с бородавкой. — Муж все пристаёт: отрекись да отрекись от Спасителя, а она, конечно, стоит на своём. День и ночь от несогласий этих плачет, а сделать ничего невозможно: очень уж он упорен! И денег у них есть, и должность какую-то хорошую он у цезаря занимает, и, понятно, ему зазорно, что жена живёт не как все. И развёлся бы, вишь, да маленьких жалко: двое у них ребяток-то. Да и Перпетую любит. Вот так и мучаются оба…

— Правильно Спаситель предсказал, что разделит он самых близких и воздвигнет брата на брата, — сказал старик с белыми бровями.

«Так какая же в этом польза разделять близких и воздвигать брата на брата? — подумал старый Жаворонок. — Нет, нет, что ни говори, а непонятно!»

Смерть внука Перценния придавила старика. Он совсем был бы готов вступить в общину, но такие разговоры смущали и останавливали его.

— А у нас рассказывали, что большое-де прение между Симоном да Петром было, — заговорщическим шёпотом проговорила бойкая востроносая торговка. — И будто, вишь, Пётр Симона-то на состязание вызвал: давай-де сделаем каждый чудо, и тогда будет видно, с кем Господь. И вот будто Симон тот же час поднялся перед народом на воздух и давай летать так и эдак, а Пётр подошёл будто к одной торговке, которая рыбой торгует, и, помолившись, взял да и воскресил… солёную селёдку!..

— Экие болтуны! — возмущался кузнец. — Экие врали!

Между тем Язон с Филетом, взволнованные виденным и слышанным, шли к дому. Рим жил своей обычной жизнью. Гремели по камням коваными колёсами колесницы, кричали торговцы и дети, голуби звонко плескали крыльями. В угловом кабачке гуляки плясали непристойный, запрещённый правительством кордак, и зрители, опасаясь вигилов, все же хохотали и рукоплескали бесстыдным плясунам. В храме Изиды была, как всегда, толпа.

— Как видишь, друг мой, проделка бога Анубиса не произвела на верующих никакого впечатления, — сказал Филет. — Нет ничего бесплоднее в жизни, как обличать суеверия толпы: она без них не может. И заметь, что в толпе молящихся много матрон из самых лучших семей Рима…

Вдруг преторианцы преградили им путь: император выезжал со всем двором в далёкое путешествие, чтобы пением своим доставить удовольствие всему народу италийскому. И долго стояли, пропуская пышный поезд цезаря, Язон с Филетом. Яркие богатства слепили римлян. Даже мулы были убраны в дорогие ткани и в золото и подкованы были серебряными подковами. Но особенное удивление и восхищение толпы вызвал отряд африканских всадников на дивных конях, которые гарцевали за колесницей императора. Нерон милостиво взирал на восторженно приветствующих его римлян, и ему было жалко, что он вынужден огорчить их своим отъездом. Но — искусство прежде всего: не им ли отличается человек от бессловесных?.. Поппея была беременна и осталась в Риме, но все его любимцы — экзолеты и Гальвина Криспилла, проститутка, к которой крепко привязался цезарь, сопровождали своего венценосного покровителя… Особое внимание обращал на себя красавец-мальчик Спор, которого Нерон сперва оскопил, а потом, сделав ему блестящее приданое, женился на нем…

Отставленный Агриппой за убийство Иакова первосвященник Анания II, грузный, жирный старик, славившийся своими гастрономическими увлечениями, возлежал у себя в саду под пальмами и коротал жаркие послеполуденные часы за чтением «De rerum natura»[72] знаменитого Лукреция. Он давным-давно не верил ни во что. Раньше он принимал деятельное участие в политической и религиозной борьбе, но все это опротивело ему и в тенистом саду своём он спокойно ждал конца света. Философов он ставил тоже не очень высоко и любил вспоминать Гомера, который называл их бесполезным бременем земли. В Эпикуре и его учениках он как раз и ценил более всего то, что у благостного мыслителя этого совершенно отсутствовало желание вогнать свои мысли в систему: он шёл всегда туда, куда влекло его благородное сердце, ни в малейшей степени не заботясь о том, противоречит он себе или не противоречит, укладывается то, что он говорит, в стройную башенку слов или не укладывается. Какая может быть «систем» в этом мире обманов?

И Анания, грузный, красивый старик с жёсткими глазами, читал теперь под пение цикад как раз о тех обманах, которые владеют человеком даже в повседневных мелочах.

• Предыдущая
• 59/108
• Следующая