Евангелие от Фомы - Наживин Иван Федорович - Страница 64
- Предыдущая
- 64/79
- Следующая
— Но… как же ты узнал о месте нашего собрания? — сказала она, чтобы переменить разговор.
— Совершенно случайно… — усмехнулся он. — Я увидал тебя с Иудой и последовал за вами. Только и всего… А теперь я должен идти, Мириам. Если я узнаю что-нибудь новое, я сообщу тебе.
Он вдруг оборвал и задумался: сегодня по утру к нему будто случайно зашел старый отец и так, будто к слову, рассказал о посещении Иудой синедриона. И посмотрел на него значительно. Неужели же старик хотел через него предупредить рабби?! Он ведь знает о близости сына к галилеянам… Да, да, да! — подтвердило сердце радостно, и сразу все согрелось: милый отец!..
— Мириам, — понизив голос, проговорил он, — скажи рабби осторожно, чтобы он… остерегался Иуды…
Мириам широко открыла глаза, но он жестом простился с ней и торопливо вышел… Милый отец! И вспомнилось его ночное: homo sum et nihil humanum a me alienum puto…
Мириам задумалась над чуть теплящимся очагом. Вернулся Иуда с покупками. Подходили один за другим и другие ученики. Все были тревожны, все прислушивались, а иногда, отворив тихонько дверь во двор, зорко вглядывались в лунную ночь. И, когда появился в сопровождении Петра Кифы Иешуа, все облегченно вздохнули, точно теперь опасность стала меньше. А он был тихо печален и немножко торжествен: всем существом своим он чувствовал, что концы близки… И не только в том смысле, что каждое мгновение на него может начаться, как на дикого зверя, облава, а и в том много более тяжелом смысле, что ему уже нечего больше делать — ни здесь, ни в Галилее, нигде: человек, сын Божий, не понял зова Отца своего! Теперь это было совершенно ясно и давило, как гора. Он посмотрел на учеников своих, и стало ему жаль их большою жалостью, жаль в их роковой темноте, в их ограниченности. Он решил сделать еще одно усилие: авось, хоть это поймут… авось, хоть от этого что-нибудь останется…
— Возлягте все… — сказал он и с обычной лаской в голосе обратился к Мириам: — А ты поди, добудь мне воды и утиральник…
Поспорив, как всегда, о местах, ученики возлегли вокруг стола и с любопытством смотрели на него, ожидая, что будет… И, когда подала ему Мириам все нужное, он снял плащ, засучил рукава и подошел к Фоме, скромно лежавшему с краю, поодаль.
— Дай я обмою тебе перед вечерей ноги… — сказал Иешуа.
Фома первым движением подтянул было ноги под себя, чтобы не дать их ему, но, сейчас же поняв святость и величие того, что делалось в душе Иешуа, которого и он втайне считал уже безвозвратно обреченным, он с просиявшими и увлажнившимися глазами снова выпростал ноги и дал Иешуа выполнить старинный обряд. И другие, глядя на него, подчинились рабби — только бледный, все зябнущий Иуда попротивился немного да зашумел по обыкновению Симон Кифа:
— Да тебе ли, рабби, делать это? Что ты?! Да никогда я этого не допущу!..
Разрумянившийся от наклоненного положения, с сияющими глазами, Иешуа мягко остановил его:
— Так надо… Не мешай исполнять должное… Помните все вы: кто хочет быть большим у Бога, да будет всем слугой! Помните это все!..
И он протянул Мириам таз и утиральники. Она уловила сладкий аромат от его головы и ее сердце заболело: то та, злодейка, умастила его волосы!..
— Рабби… — принимая все это, торопливо шепнула она. — Слушай меня: ты должен опасаться Иуды…
И она торопливо вышла.
Смущенный, он возлег на свое обычное место посередине стола. Тихо взволнованный, он посмотрел опять на учеников, и любовь к этим обездоленным без усилия, неудержимо поднялась в его насквозь израненном сердце. Как всегда, он, преломив, роздал всем по куску хлеба, потом, налив чашу вина, пустил ее по кругу и, оглядев трапезу, ласково пригласил всех подкрепиться. И, как часто в последнее время, он повторил те таинственные слова, которые сперва так возмущали, а теперь так волновали всех:
— Этот хлеб — тело мое и вино это — кровь моя… — проникновенно сказал он. — Пейте же от нее все… И всякий раз, как потом, без меня, — голос его дрогнул, — вы соберетесь так для вечери, вспомните обо мне…
Все были взволнованы. На глазах доброго Матфея-мытаря стояли слезы, и он не в первый уже раз подумал про себя, что напрасно никто из учеников не записывает слов рабби. Мало ли что может быть? Гляди, и забудут все… Он сам не раз пробовал записывать, но с делом справиться не мог и приходил в отчаяние. А Иешуа, отогреваясь душой все более и более, все более и более отрешаясь от земных забот и тревог и от главной заботы своей о том, как бы без него не погибло его дело, чувствовал, как у души его все более и более отрастают крылья, и на крыльях этих она устремляется туда, куда всегда стремилась она с такою любовью, с таким восторгом: к подножию незримого престола Того, чье Имя не дерзали произносить даже тупые, очерствевшие сердцем законники…
— Отче! — подняв глаза вверх, проникновенно возгласил он, точно забыв обо всех и обо всем. — Отче, пришел час: прославь Сына Твоего да и Сын Твой Тебя прославит!.. Ты дал ему власть над плотью, и он дает всему жизнь вечную. Жизнь же вечная в том, чтобы знать Тебя, единого, истинного Бога и посланного Тобою в мир Сына. Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал мне от мира и, может быть, уразумеют они, что все, что Ты дал мне, от Тебя есть. Я уже не в мире, — с беспредельно горячим чувством говорил он, как бы в забытьи, над чашей вина, — но они в мире. Отче мой, соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты дал мне, чтобы они были с Тобою едино, как и Мы, чтоб они имели в тебе радость совершенную! Я передал им слово Твое, и мир возненавидел и их. Освяти же их истиною Твоею!.. И не об одних их только молю, но обо всех людях Твоих: да будут все едино! Как Ты, Отче, во мне, так и они да будут в Нас едино: да уверует мир, что Ты, Ты послал меня! Отче праведный, мир не познал Тебя, а я познал Тебя, и эти вот познали, что Ты послал меня, — да пребудет же в них вовеки любовь, которою Ты возлюбил меня, да помнят они на каждом шагу своем, при каждом вздохе своем, что единый закон Твой от века — любовь! Заповедь новую даю вам: — обратился он к ученикам, вкладывая, казалось, всего себя в каждое слово, — да любите друг друга! Как я возлюбил вас, так и вы любите друг друга! Потому узнают вас, что вы мои ученики, если будете иметь любовь между собою…
И, весь просветленный, он поник головою. Почти никто его, как всегда, не понял, но потрясены были все. Иуда дрожал всем телом и задыхался. Мириам выскочила за дверь и давилась там, в лунной тьме, рыданиями…
Он точно проснулся: за сердце остро укусило вдруг земное.
— И все же, все же, может быть, кто-нибудь из вас предаст меня… — в тоске тихо уронил он.
Все смутились сперва, а потом стали вперебой уверять его в преданности своей до конца.
— На меня-то, рабби, во всяком случае, можешь положиться… — с обычной горячностью сказал Симон Кифа. — Умру, а не отрекусь от тебя!..
Иешуа долгим, грустным взглядом посмотрел на него.
— Не зарекайся, Симон… — сказал он. — Может быть, до первых петухов ты еще сегодня отречешься от меня… Не даром же ты камень!.. — с ласковой насмешкой добавил он.
— Однако, что ж мы будем делать, рабби?.. — спросил Андрей, который не любил чувствительных разговоров.
— Да что же нам делать?.. — сказал Иешуа. — Вот повечеряем и пойдем, как всегда, в Гефсиманию… А утром, что Господь укажет…
— А утром, по-моему, в Галилею… — усиленно двигая бровями, сказал Андрей. — Пока не поздно…
— Конечно, в Галилею… — дружно заговорили все. — Береженого и Бог бережет…
— Ну, там увидим… — примирительно сказал Иешуа.
И вдруг захотелось ему удостовериться в том, что сказали ему Сарра и Мириам, — сомнение было мучительно — ощупать преступление руками.
— А ты, Иуда, — сказал он, — что задумал, то делай скорее.
И не отрывал от него глаз… Тот страшно смутился и быстро встал: ему было нестерпимо здесь, он задыхался…
— Да, надо домой к детям пройти… — как всегда косноязычно пробормотал он. — Надо посмотреть, приготовила ли Сарра пасхального агнца…
- Предыдущая
- 64/79
- Следующая
