Скажи им, пусть помнят - Наумов Сергей Максимович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/9
• Следующая

Капитан не думал о смерти. Столько раз приходилось умирать за три длинных года войны, что в сознании прочно утвердилась мысль о собственной неуязвимости.

Они выползли из свинцовой петли, и скоро лес надежно укрыл их. Старшина трижды прокричал совой. На крик приполз Петухов, волоча за собой пулемет.

– Живы, – радостно выдохнул он.

– Кабы не ты, плыли бы сейчас... – отозвался Рыжиков.

– Где Кудря с ребятами? – спросил капитан.

– Порядок, товарищ капитан. – Сержант радовался возвращению товарищей, и улыбка не сходила с его широкого лица. – Тут неподалеку старый польский блиндаж обнаружился, так что в укрытии пацаны.

– Угостил бы водкой, что ли, старшина... – попросил Тасманов, – а то ведь недолго и грипп схватить.

Рыжиков выхватил из кармана фляжку. Капитан отпил три больших глотка, негромко обронил: «Идут...»

В просветах между деревьями показались Долгих и Струткис.

– Ну вот, – удовлетворенно пробормотал старшина, – вся семья в сборе.

Хутор открылся сразу. При свете дня он выглядел совсем иначе. Тын на фоне неба черный, железный, и над ним высокая жердь со скворечником. Жердь тонкая, и скворечник качается под порывами ветра. Как пятна нефти, блестели стекла в узких окнах дома.

Они окружили дом, и Тасманов взошел на крыльцо, резко толкнув двери, встал за косяк.

На крыльце появился старик. Красноносый, с набрякшими клюквенными щеками. Он все время щурил один глаз, сверля им разведчиков. На лице его не было ни страха, ни растерянности. Кивком головы он пригласил нежданных гостей в дом.

– Кто-нибудь есть? – спросил Тасманов по-русски. Старик вскинулся, пристально взглянул на капитана.

Тот грубовато сказал:

– Времени нет, дед. Мы русские... Немцев в округе не видел?

Старик пожевал беззубым ртом, поджал губы, покачал головой.

Капитан быстро вошел в дом и увидел старуху. Она сидела тихо, почти не дыша, и походила на сонную ночную птицу. В руках ее, как сначала показалось Тасманову, было зажато лукошко с грибами, но, подойдя ближе, он рассмотрел старую елочную игрушку, сделанную из ваты, – маленькое гнездо с птенцами.

Старуха даже не взглянула на капитана. Казалось, засохшие и готовые вылиться слезы отягощали ее тусклые, пустые глаза.

Дождь звенел по стеклам, стучал по крыше и в прикрытые двери, как человек, уставший в пути.

– Нужно накормить детей, – громко сказал Тасманов, убежденный, что старик понимает по-русски.

Двери распахнулись, Кудря остался на крыльце, пропуская мимо себя ребятишек, которые передвигались из последних сил, а войдя, ложились прямо на пол, и было видно, как мелкая, частая дрожь сотрясает их измученные тельца.

Старик взял Кудрю за рукав и потащил к сараюшке, произнося одно только слово:

– Тенды... Тенды...[4]

Они вернулись, неся на руках по большому хлебцу. Старик торопливо нарезал хлеб большими кусками, достал выдолбленный из липы ковш, крикнул что-то старухе, и та покорно поднялась с места, взяла ухват и полезла в печь.

Не хватило тарелок, старик сокрушенно покачал головой и разлил суп в глиняные большие кружки.

Дети ели молча и сосредоточенно, подбирая крошки, изредка взглядывая на взрослых затуманенными едой глазами.

«Откуда у старика свежий хлеб? – думал Тасманов. – Для кого он печет и прячет его в сараюшке? Не для немцев же?»

Капитан вышел во двор. Никого. «Апачи на тропе войны, – усмехнулся Тасманов. – Все подходы перекрыли, а ведь устали-то как».

– Петухов, – тихонько позвал капитан, и тотчас из-за сараюшки появился сержант.

– Григорий, – доверительно и тихо заговорил Тасманов, – дело такое. Отыщешь старое дупло с оружием. Возьмешь запасные рожки с патронами и рацию. Сам прятал – значит, помнишь где...

– Помню, товарищ капитан...

– Лошадь, если она еще там, тоже прихвати. И осторожненько... Немцы нас так не оставят. Много крови мы им попортили. И несем кое-что, чему сейчас цены нет. Понял?

– Понял, Андрей Савостьянович... Сделаю чисто.

– Мне рация нужна, – сказал капитан. – Долгих свою утопил. Мальчонка один у него сильно испугался, когда немец палить начал... Вскочил, качнул плотик...

– Вот оно как, – протянул Петухов.

– И посмотри там... внимательно посмотри, как на границе. Следы фиксируй... считай, что в наряд идешь.

– Есть, в наряд, – улыбнулся сержант.

Петухов не шел, а как бы подкрадывался. Низко согнувшись, держа автомат на изготовку, он подолгу всматривался в густолесье, неторопливо переходил от дерева к дереву, замирал, сливаясь с ним, и снова смотрел до боли в глазах в просветы между соснами.

Капитан рассчитал точно, посылая сержанта за рацией. Служба на границе вырабатывает в человеке то шестое чувство, о котором любят шутя поговорить ученые и писатели.

Еще не видя врага, сержант угадал его появление. Помогли галки, шумливые, заполошные жительницы леса. Они гомонно сорвались с развесистого дуба, покружились над ним и полетели прочь, недовольно вскрикивая.

Петухов прекратил движение и лег прямо на мокрую прошлогоднюю листву, припал ухом к земле. И скоро услышал то, о чем догадывался минуту назад. Среди всхлипов дождя Петухов различил слабый шорох шагов, а точнее сказать, шарканье. И вот в обманчивой серой пелене возник силуэт, за ним другой и чуть поодаль третий.

Гулко застучало сердце. "В подзорную трубу смотрел капитан. Так они нас не оставят. Пятнадцать километров ничьей земли – есть где разгуляться. Разведка или дозор? Идут неслышно, «охотнички».

Сержант пропустил разведку – немцы прошли чуть левее того места, где он лежал, – и рванулся в сторону, в самую чащу, надеясь там найти себе укрытие.

Завал из полусгнивших деревьев возник в полумгле чащи, как спасательный круг в зеленом океане леса, нашлось и укрытие – нечто напоминавшее медвежью берлогу, поросшее мхом, еще хранящее запах осеннего тлена и полусгнившей хвои.

Сержант смотрел из своей норы на приближающихся немцев. Эти шли не таясь, плотной широкой цепью, поглядывая по сторонам, вздергивая автоматы, словно собирались стрелять. Но не стреляли. Видимо, знали, что цель еще далека.

Петухов неслышно достал единственную гранату и положил ее рядом. Изготовил автомат для стрельбы. Из норы отступать некуда, теплилась слабая надежда, что немцы не прочешут завал. Но и тогда стрелять все равно придется. Для того чтобы предупредить Тасманова. Иначе каратели накроют всю группу.

Не шевелясь смотрел Петухов, как проходили мимо него солдаты в мышиного цвета шинелях, в натянутых на уши пилотках – каски были не на всех, – как скользнули меж деревьев пулеметные расчеты с двумя тяжелыми МГ. Два плечистых немца пронесли миномет. И тут же следом унтер-офицер провел тяжело завьюченную лошадь.

«Во вьюках мины, – догадался сержант, – основательно же фрицевня взялась за дело. Насолили мы им, факт».

Немцы прошли мимо завала, словно его и не было. Они торопились к хутору. И тогда Петухов выполз из норы.

«Еще повоюем, – усмехнулся сержант, – они у меня еще вспомнят границу, гады».

Больше всего боялся Петухов «скучной», случайной смерти – на войне убивал и шальной осколок, и посланная без цели пуля. По правде же говоря, о смерти сержант думал не часто – в глубине души он надеялся пережить войну и вернуться на родную заставу. Он давно уже точно знал, что сделает, когда придет туда. Гранитную стену своими руками. И впишет золотом всех погибших ребят поименно. Чтобы помнили. Всегда. Вечно.

Теперь он шел не таясь, маскируясь шумом, который создавала спешащая полурота. Сержант догонял завьюченную лошадь. Он понимал, что самое грозное оружие у немцев – два миномета. Расстреляв лошадь, он задержит этих крыс на четверть часа, а то и больше. Пока разгрузят вьюки, распределят мины промеж солдатиков, Тасманов успеет оторваться от хутора.

Сержант ошибся. Немцы не задержались возле убитой лошади. Они вообще как бы не обратили на него, сержанта Петухова, должного внимания. Сыпанули очередями на выстрел, оставили с десяток солдат прикрытия и так же поспешно устремились дальше, ведомые железным приказом – окружить хутор.

• Предыдущая
• 7/9
• Следующая