Золотая паутина (др. изд.) - Барабашов Валерий Михайлович - Страница 30

Валентина глянула на Анатолия: ну что сидишь букой? Скажи что-нибудь! Рябченко, одетый в зеленую форменную рубашку, лишь повел плечом — делай как знаешь. Главное, пусть они отсюда убираются поскорее.

— Вот что, Михаил Борисович, — голос Долматовой окреп, заметно ожесточился. — Охотники до наших слитков и другие есть…

— Интересно, — вставил Гонтарь, прищуренные его глаза насторожились.

— Тому отдай третью часть, вам… Жирно будет. Нам самим ничего не остается.

— А кто же этот «охотник», Валюша? — Гонтарь строгим взглядом велел Бобу: слушай, мол, и мотай на ус. Но тот и так был весь внимание.

— Битюцкий. Может, слышали эту фамилию?

Гонтарь заметно изменился в лице, но больше себя ничем не выдал и тут же «проиграл» в голове ситуацию: «Пугает баба своим знакомством с начальником БХСС? Или в самом деле он запустил сюда коготок? В таком случае, надо помочь ему погрузиться по локоток. Ага. Интересно».

— Фамилия эта известная, Валюша. Как же! А вот лично не доводилось встречаться, нет.

— Вот и встретитесь. Потолкуйте, — твердо сказала Валентина, — а потом решим вопрос о процентах. И слитки потом.

Сгребла «сигареты» со стола, сунула в карман халата, встала. Хватит, мол, ребята, воду в ступе толочь. Поговорили.

Проводила всех до ворот, заперла их на засов, постояла на крыльцо, послушала, как отъехала машина новых «друзей». Потом вернулась в дом, брезгливо понюхала прокуренный воздух, оставленный чужими людьми, подошла к дивану, на котором, свесив голову, сидел Анатолий, и, коротко размахнувшись, влепила ему пощечину.

— За трусость тебе! — пояснила срывающимся голосом. И заплакала.

На следующий день, в воскресенье, Валентина и Анатолий отправились с визитом к Сапрыкину. Конечно, Долматова могла снова позвонить Семену по телефону, встретиться с ним на заводе, поговорить, но дело было неотложное, да и частые их свидания могли привлечь внимание. А тут воскресная поездка за город, до Даниловки километров десять, места вокруг поселка грибные, многие горожане ездят сюда на выходные дни.

«Жигули» бесшумно и быстро несли их по гладкому серому шоссе. Придонск виднелся еще в зеркале заднего вида — заводские трубы, дым, белые корпуса домов, а по обе стороны машины уже мелькали рыжие стволы сосен, придорожный кустарник да встречные машины. Воздух в открытые окна врывался свежий, лесной, это резко, контрастно ощущалось после города, и Валентина, откинувшись на сиденье, вдыхала его полной грудью. Сидела она сзади: не любила пристегиваться ремнем безопасности на переднем сиденье, здесь чувствуешь себя свободным, да и ехать более комфортно. Анатолий вел «Жигули» аккуратно, умело, зря не рисковал при обгонах, она всегда чувствовала себя с ним спокойно. Права водителя он получал в армии, армейская выучка сказывалась — шофером Рябченко был дисциплинированным.

«Вот еще посмелее бы ты у меня, прапорщик, был», — подумала Валентина с прорвавшейся вдруг неприязнью и сама удивилась этому — раньше за собой такого не замечала. Но она загасила это новое по отношению к мужу чувство, решила, что мысли такие пришли к ней лишь после вчерашнего разговора с Михаилом Борисовичем и его командой и что особо винить Анатолия она не вцраве. Семен тоже привел за собой «хвоста», милицию, — значит, они оба что-то не предусмотрели, о чем-то не подумали своевременно и теперь расплачиваются. Ясно, что бдительность их притупилась, что они «наследили». Был бы Криу-шин…

Подумав об Эдьке, Валентина невольно вздохнула, тут же увидела а зеркале глаза Анатолия. Он молча спрашивал ее: о чем думаешь, что переживаешь? Но говорить Валентине было нечего да и незачем. Откровенничать с мужем о Криушине? С его-то ревностью! А вспомнить о том, что Эдька был не только хорошим любовником, но, главное, надежным и изворотливым компаньоном, повод есть. С ним бы они не вляпались, с ним бы они тихонько процветали по-прежнему.

Валентина мысленно перенеслась в середину восьмидесятых годов, когда их «фирма» сделала первые шаги.

Она с год, наверное, работала уже заведующей заводским изолятором брака. Из мастеров ушла — хлопотно больно, нервно. И все ругают: начальники — за план, рабочие — за низкие заработки. Ну их всех, в ЗИБе спокойно. Должность эту присмотрела она себе сама, слышала, что не каждого туда поставят: большие материальные ценности, золото, большая ответственность. Бывшая начальница ЗИБа ушла на пенсию, искали надежного, проверенного человека, члена партии. Долматова подошла по всем, как говорится, параметрам, то есть анкетным данным, приняла изолятор. И первый год работы на новом месте прошел у нее в строгости: сама даже и думать о чем-то таком не смела и те, кто был рядом с нею, вели себя так же. По заводу прошел слух: мол, Долматова — кремень-баба, честнее ее во всем городе не сыскать, с таких пример надо брать. Репутация эта за ней закрепилась, на заводской Доске почета появилась фотография. И жила бы она, наверное, в почете и славе по сей день. Если бы не появился Криушин.

А появился он вроде бы случайно. Был электриком, захаживал по специальному допуску и в их изолятор, иногда они, женщины, и сами звали его на помощь: то лампочка перегорит, то сигнализация откажет. Скоро Криушин стал у них своим человеком.

Памятный тот разговор состоялся у них месяца через четыре после знакомства. Она вызвала его сменить плафон на стене — грузчики случайно зацепили ящиком, разбили — Эдька скоро пришел, плафон заменил, но не уходил почему-то, медлил. Был как раз перерыв на обед, в изоляторе они остались вдвоем, и Валентина торопила электрика — девки очередь в столовой заняли, надо идти. А Криушин завел странную какую-то беседу. Завздыхал, стоя у дверного проема:

— Такая богатая невеста, Валентина, а живешь одна. Это противоестественно и вредно для цветущего женского организма.

Долматова засмеялась:

— Мне и одного внимания мужчин достаточно.

Эдька прикрыл дверь, решительно подошел к ней — высокий, черноглазый, с мягкой, располагающей улыбкой на чисто выбритом и хорошо пахнущем лице. Обнял ее, и Валентина не противилась.

— Мы можем хорошее дельце с тобой провернуть, Валюш.

Она усмехнулась, высвободилась из его цепких, сильных рук.

— Сразу про дела. Нет бы сказал: люблю тебя, Валентина, жить без тебя не могу!… Какие ж вы, мужики, глупые все. Чтобы заставить женщину что-нибудь делать, надо комплиментов ей наговорить, цветов не одну корзинку подарить. А то сразу: дельце провернуть! Да проворачивай, я-то тут при чем?!

Эдька, поигрывая пассатижами, спокойно и с интересом смотрел на Валентину. Тот факт, что она довольно ровно приняла его ухаживания и даже позволила обнять себя, придал ему уверенности. И он пошел в открытую атаку.

— Приду сегодня, а? И цветов принесу, и комплиментов наговорю. Ты таких и не слышала.

— Да говори тут, чего приходить?

— Нет, обстановка… сама понимаешь. Ящики, детали. Не тот пейзаж.

Валентина колебалась. Эдька ей нравился, разговоры у них всякие были, он и раньше намеки делал — мол, встретиться бы, Валя, а? Но она все тянула, откладывала. Но в этот раз решилась.

— Приходи, — сказала обыденно, хотя кровь ее бурлила в жилах: волновал ее Криушин, очень волновал!

И он явился к ней вечером — в костюме с галстуком, с коньяком и шампанским, с цветами. Поставил все это на стол, прижал ее к себе, теперь уже ничего не опасаясь, и она ответила ему, замирая от сладкого стука сердца. Порыв страсти у обоих был слишком силен, нетерпелив, чтобы ждать ужина, ненужных разговоров, взаимных комплиментов, — все это было уже позади. Он стал раздевать ее…

Потом, натешившись, хорошо поужинав, Эдька изложил Валентине свой план.

— Я возле твоего изолятора давно круги делаю, — говорил он, глядя ей прямо в глаза. — Такие деньги у тебя под ногами, а ты переступаешь через них, будто это палые листья.

— Листочки не мои — государственные. — Валентина потягивала из чашки кофе. — За них, сам знаешь… по одному месту надавать могут.