Седьмое Правило Волшебника, или Столпы Творения (др. изд.) - Гудкайнд Терри - Страница 14

• Предыдущая
• 14/134
• Следующая

И Дженнсен кинулась назад, в дом, не откликаясь на отчаянные призывы Себастьяна. Оказавшись внутри, она подбежала к деревянному ящику возле двери, в котором хранились две накидки из овечьей шкуры, свернутые и связанные, приготовленные на случай, если им с матерью придется спешно бежать. Себастьян, стоя в дверном проеме, смотрел на нее с нетерпением, но не сказал ни слова, когда увидел, что она делает.

Потом они ринулись к пещере.

Огонь все еще потрескивал. Бетти ходила по хлеву и дрожала, но не блеяла — как будто знала, что произошло ужасное.

— Обсушитесь немного, — сказала Дженнсен.

— У нас нет времени! Мы должны уходить. Остальные могут явиться в любой момент.

— Вы замерзнете и умрете, если не обсушитесь. И в побеге не будет смысла. Мертвый — он везде мертвый.

Проявленная способность здраво рассуждать удивила ее саму.

Дженнсен положила на солому свернутые в рулон накидки из овечьей шкуры и занялась развязыванием узлов.

— Это нас убережет от дождя, но сначала надо обсохнуть, иначе вы не сможете согреться.

Себастьян кивал, соглашаясь, дрожал не переставая и потирал руки над костром. Разумность слов Дженнсен, наконец, дошла до его сознания. А та удивлялась, как ему удалось сделать то, что он сделал, при таком приступе лихорадки и принятых снотворных травах. Страх всему причиной, догадалась она. Страх, доводящий до исступления… Это было ей понятно.

У нее болело все тело. Было много ушибов, да еще кровоточило плечо. Рана не была опасной, но неприятно пульсировала. Состояние ужаса, в котором находилась Дженнсен во время схватки, утомило и опустошило ее.

Хотелось просто лечь и заплакать, но ведь мать велела уходить отсюда. Сейчас только слова, сказанные матерью, толкали Дженнсен на какие-то действия. Без этих команд она бы просто не смогла двигаться. И теперь просто делала то, что велела мать.

Бетти продолжала тревожиться. Чтобы быть поближе к Дженнсен, коза пыталась перебраться через загородку. Пока Себастьян склонился у костра, Дженнсен пыталась завязать веревку вокруг шеи Бетти.

Они дадут возможность Бетти отблагодарить их. Ведь костер в такую сырую погоду вряд ли разожжешь. А с козой они могут приютиться в любой сухой яме, под уступом скалы или под упавшими деревьями. Бетти даст им обоим тепло, и они не погибнут от холода.

Бетти то и дело посматривала в сторону дома. Уши козы стояли торчком — она внимательно прислушивалась. Дженнсен понимала причину такого поведения: Бетти беспокоилась о женщине, которой почему-то не было с ними. Дженнсен собрала с полки всю морковь и желуди, распихав их в карманы и заплечные мешки.

Когда Себастьян обсох, они надели свои шерстяные плащи. А сверху добавили накидки из овечьей шкуры. Дженнсен взяла в руку веревку, которую привязала к Бетти, и они начали свое путешествие. Себастьян направился к тропе, по которой пришел сюда.

Дженнсен схватила его за руку:

— Они могут поджидать нас внизу.

— Но нам ведь надо выбраться отсюда…

— У меня есть путь получше.

Некоторое время он внимательно смотрел на нее через разделявшую их пелену ледяного дождя, а затем безо всяких возражений последовал за нею в неведомое.

Оба Шолк схватил курицу за шею и вытащил из гнезда. В его огромном кулаке голова курицы выглядела крошечной. Другой рукой он выудил из углубления в соломе теплое коричневое яйцо, осторожно положил в корзину к другим яйцам.

Назад класть курицу он не стал. Ухмыльнулся, поднял ее на уровень своих глаз, глядя, как она крутит головой в разные стороны, а клюв ее то открывается, то закрывается. Потом приблизил губы и дунул изо всех сил прямо в открытый клюв.

Курица издала квохчущий звук, забила крыльями, обезумев и пытаясь вырваться из похожего на тиски кулака. Из горла Обы вырвался утробный рокочущий смех.

— Оба! Оба, где ты!

Голос матери раздался совсем близко от сарая. Оба тут же сунул птицу назад в гнездо. Испуганно кудахча, курица вспорхнула на шесток. А Оба поспешил к двери.

Неделю назад прошел редкий для зимы ливень. День спустя вода в водоемах замерзла, а дождь превратился в снег. Снег повсюду запорошил лед, и ступать по нему теперь стало опасно. Тем не менее, несмотря на свой рост, Оба без особого труда проходил по наледи. Он был горд тем, что имеет легкую походку.

Хотя, дело не только в походке. Для человека важно не допустить, чтобы притупился мозг. Оба был уверен: важно узнавать новые вещи. Необходимо расти и использовать то, чему обучился. Ведь именно так люди взрослеют.

Вот хотя бы, к примеру, взять сарай и дом… Они представляют собой единое помещение, изготовленное из мазанки — перевитые ветви покрыты смесью глины, соломы, навоза и помета. Но внутри дом и сарай разделены каменной стеной. Оба сделал стену из принесенных с поля плоских серых камней. Он научился этому, наблюдая, как сосед укладывает камни по краю своего поля. Такая стена была самой настоящей роскошью — ведь почти ни в одном хозяйстве каменных стен не имелось…

Мать по-прежнему пронзительным голосом звала его, и он попытался вспомнить, что такое мог натворить. Мысленно просмотрел список каждодневных домашних забот, которые она возложила на него, и не смог припомнить ни одного не сделанного дела. По природе он не был забывчив, а кроме того, все его обязанности повторялись изо дня в день. Все, что надо сделать в сарае, давно сделано, и у матери нет причин спускать на него всех собак.

Впрочем, разве можно оградить себя от ее сокрушительного гнева. Ведь она вполне могла придумать ему такую работу, в которой раньше попросту не возникало необходимости.

— Оба! Оба! Ну сколько раз я должна тебя звать!

Он мысленно представил себе ее маленький злобный рот, кривящийся, когда она произносит его имя. Ведь мать считает, что он обязан появляться в тот самый миг, как только она позовет. У этой женщины голос, от которого порвется даже крепкая веревка.

Оба прошел боком, чтобы не задеть плечом боковую дверь. Повсюду пищали крысы, шмыгали у него из-под ног. Наверху сарая был сеновал, а внизу размещались дойная корова, две свиньи и два быка. Корова все еще находилась в сарае. Свиней выпустили к дубу, где они могли выискивать под снегом желуди. Быков Оба видел через большую дверь — они паслись во дворе.

Мать стояла на холмике из замерзшего навоза, уперев руки в бока. Из ее ноздрей вырывались клубы пара. Словно дым у разъяренного огнедышащего дракона…

Мать была женщиной крупной, широкой и в плечах, и в бедрах. Короче, широкой во всех местах. Даже лоб у нее был широким.

Оба слышал от людей, знававших ее в молодости, что раньше она была привлекательной женщиной. И в самом деле, когда он был еще мальчиком, у нее было несколько поклонников. Однако шли годы, и постоянная борьба за существование привела к тому, что красота ее увяла, лицо превратилось в мешанину глубоко прочерченных временем морщин и обвисших складок кожи. Давно уже перестали захаживать ухажеры.

По черной с наледью земле Оба прошел внутрь хлева и, держа руки в карманах, встал перед матерью. Она огрела его по плечу увесистой палкой:

— Оба!

Он вздрогнул, и она саданула его еще три раза, с каждым ударом произнося:

— Оба!.. Оба!.. Оба!..

Несколько лет назад такая трепка оставила бы на его теле синяки и шишки. Но теперь он был слишком крупным и сильным, чтобы испытывать боль от ударов палки. Это злило мать еще больше. А у него начинали гореть уши от злости, с которой она произносила его имя. Со своим маленьким злобным ротиком она напоминала Обе паука. Черную вдову… Он ссутулился, стараясь казаться поменьше.

— Что случилось, мама?

— Где ты болтаешься, когда тебя мать зовет?

Ее лицо скривилось. Когда-то гладкое, как слива, теперь оно превратилось в мятый сухой чернослив.

— Оба — ты бык. Оба — ты осел. Оба — ты придурок. Где ты был?

Оба поднял руку, защищаясь от очередного удара палкой.

— Я собирал яйца, мама. Собирал яйца.

• Предыдущая
• 14/134
• Следующая