Эдинбургская темница - Скотт Вальтер - Страница 62

• Предыдущая
• 62/138
• Следующая

– У меня поручение от отца к мистеру Батлеру, – ответила смущенная Джини, но, устыдившись лжи, к которой прибегла, сейчас же поправилась, ибо любила и почитала правду почти с квакерской страстностью: – То есть я хочу поговорить с мистером Батлером об одном деле, которое касается моего отца и бедной Эффи.

– Не юридическое ли это дело? – спросил Бартолайн. – Потому что по юридическим вопросам тебе лучше обратиться ко мне, чем к нему.

– Это не юридическое дело, – сказала Джини, которая не сомневалась, что если посвятить мистера Сэдлтри в истинную цель ее путешествия, то возникнет целый ряд осложнений. – Я хочу, чтобы мистер Батлер написал для меня письмо.

– Вот и хорошо, – сказал мистер Сэдлтри, – расскажи-ка мне, о чем надо писать, а я продиктую все, что потребуется, мистеру Батлеру, вроде как мистер Кроссмайлуф диктует своему клерку. Живо давайте сюда перо и чернила in initialibus note 80, мистер Батлер.

Джини посмотрела на Батлера, ломая руки от нетерпения и досады.

– Я думаю, мистер Сэдлтри, – промолвил Батлер, поняв, что от него надо избавиться во что бы то ни стало, – мистер Уэкберн будет до некоторой степени обижен, если вы не послушаете, как ваши мальчики отвечают на уроках.

– И верно, мистер Батлер, ваша правда, я ведь пообещал ребятишкам взять их на полдня из школы, чтобы они посмотрели, как станут вешать. Для их молодых умишек это будет весьма поучительное зрелище, – ведь кто знает, что с ними самими в дальнейшем может стрястись! Фу ты, я и забыл о твоем присутствии, Джини Динс… Ну, да тебе уже пора привыкать к таким разговорам. Мистер Батлер, пусть Джини подождет, пока я вернусь, я там не задержусь и десяти минут.

И, уверив собеседников в скором возвращении, совсем для них нежелательном, он избавил молодых людей от своего стеснительного присутствия.

– Рубен, – сказала Джини, торопясь воспользоваться уходом Сэдлтри, чтобы рассказать о причинах, приведших ее в Либбертон, – я отправляюсь в дальний путь: я иду в Лондон, чтобы просить короля и королеву спасти Эффи.

– Джини! Ты не отдаешь себе отчета в своих словах, – ответил пораженный Батлер. – Ты идешь в Лондон, ты хочешь обратиться к королю и королеве!

– А что ж тут такого, Рубен? – спросила Джини со свойственной ей спокойной уверенностью. – Ведь если подумать, то они такие же смертные, как и все. И сердца у них из плоти и крови, как и у других людей, а ведь история Эффи смягчила бы и каменное сердце! И потом я слышала, что они вовсе не такие дурные люди, как эти якобиты говорят про них.

– Все это так, Джини, – сказал Батлер, – но их великолепие, их свита, трудность получения аудиенции?

– Я все обдумала, Рубен, и меня это не страшит. Конечно, у них великолепная одежда, на головах короны, а в руках скипетры – совсем как у великого царя Агасфера из Священного писания, когда он сидит на своем царском троне перед вратами замка. Но цель, ради которой я иду, поддержит меня, и я почти уверена, что найду в себе силы рассказать обо всем.

– Увы, увы! – воскликнул Батлер. – В наши дни короли не сидят у врат замка, творя справедливость, как в патриархальные времена. Мой личный опыт в отношении придворных обычаев так же ограничен, как и твой, Джини, но из книг и по слухам я знаю, что король Англии решает дела только через министров.

– Если эти министры честные и богобоязненные люди, – ответила Джини, – то тем лучше для Эффи и для меня.

– Но ты же не знаешь даже самых обычных слов, употребляемых при дворе, – сказал Батлер. – Ведь министры – это не священники, а придворные слуги короля.

– Ну, конечно, – возразила Джини, – у него, наверно, очень много слуг, думаю, что даже больше, чем у герцогини в Далкейте. А слуги важных господ всегда заносчивее своих хозяев. Но я оденусь поприличней и предложу им немного серебра, словно пришла посмотреть дворец. А если они все-таки не пустят меня, я скажу им, что пришла по такому делу, от которого зависит жизнь человека, и тогда они уж наверняка разрешат мне увидеть короля и королеву.

Но Батлер покачал головой.

– О Джини, это просто несбыточная мечта. Если их и можно увидеть, то разве лишь через посредство какого-нибудь высокопоставленного лорда. Да и то вряд ли.

– Ну что же, такой путь тоже возможен, если только вы немножко поможете мне.

– Я? Да чем же я могу помочь, Джини? Вот уж поистине сумасбродное предположение!

– И вовсе нет, Рубен. Разве вы не рассказывали нам, что ваш дед, которого всегда недолюбливал мой отец, в давние времена чем-то очень помог предку этого Мак-Каллумора, который звался тогда лордом Лорн?

– Помог, – взволнованно ответил Батлер, – и я могу доказать это. Я напишу герцогу Аргайлу, – по слухам, он очень добрый человек, храбрый солдат и истинный патриот, – и буду умолять его спасти твою сестру от жестокой участи. Шансов на успех очень мало, но мы должны использовать все.

– Мы должны использовать все, – ответила Джини, – но писать не нужно: разве может письмо смотреть, и молить, и упрашивать, и заклинать, как может человеческий голос, трогающий самое сердце? Письмо похоже на ноты, которые леди имеют для своих спинетов: это всего-навсего черные значки, и их никак нельзя сравнить с мелодией когда ее поют или играют. Нет, Рубен, только слова, сорвавшиеся прямо с уст, могут помочь нам, все другое – бесполезно.

– Ты права, – сказал Рубен с пробудившейся решимостью. – И я надеюсь, что небеса внушили твоему доброму и мужественному сердцу то единственное средство, которое может спасти жизнь несчастной девушки. Но, Джини, ты не должна отправляться в это опасное путешествие одна. Ты значишь для меня так много, что я не соглашусь, чтобы моя Джини поступила опрометчиво. И раз уж так сложилось, ты должна теперь же дать мне права мужа защищать тебя; мы отправимся вместе, и я помогу тебе выполнить твой долг в отношении твоей семьи.

– Увы, Рубен! – ответила Джини. – Это невозможно. Помилование не вернет моей сестре доброго имени, а меня не сделает подходящей женой для честного человека и уважаемого пастора. Кто станет слушать его проповеди, если он женат на женщине, чья сестра осуждена за такое позорное дело?

– Но, Джини, – умоляюще сказал ее возлюбленный, – я не верю, не могу поверить, чтобы Эффи совершила этот поступок.

– Благослови вас небо за эти слова, Рубен! – воскликнула Джини. – Но вина все равно на ней.

– Но ведь эта вина, если даже все это и правда, не падает на тебя.

– Ах, Рубен, Рубен, – ответила молодая девушка, – вы же знаете, такое пятно ложится на всю семью. Ихабод, как говорит мой бедный отец, отошла слава Божья от нашего дома. Ибо славится даже лачуга самого жалкого бедняка, если только у него трудолюбивые руки, благочестивое сердце и честное имя… А где теперь наше честное имя?

– Но, Джини, ты же дала мне слово, ведь мы помолвлены. И ты хочешь отправиться в такое путешествие без мужчины, который оберегал бы тебя? А кому же и оберегать тебя, как не твоему мужу!

– Вы добрый и хороший человек, Рубен, и, наверно, женились бы на мне, несмотря на мой позор. Но вы ведь понимаете – сейчас не время жениться или выходить замуж. Нет, уж если этому и суждено быть, то в другое, лучшее время. И потом, дорогой Рубен, вы вот говорите, что меня надо оберегать. Но кто будет оберегать вас и заботиться о вас? Вы простояли на ногах только десять минут и весь дрожите: как же вы дойдете до Лондона?

– Но я хорошо, я гораздо лучше себя чувствую, – продолжал Батлер, опускаясь в кресло совершенно обессиленный, – во всяком случае, мне будет совсем хорошо завтра.

– Вы же видите и понимаете, что должны меня отпустить, – сказала после паузы Джини; взяв его за руку и ласково глядя ему в лицо, она добавила: – Мне стало еще горше оттого, что вам так плохо. Но вы должны крепиться ради Джини, потому что, если она вам и не жена, то не будет женой никому другому. А теперь дайте мне ту бумагу для Мак-Каллумора и молите Бога помочь мне.

• Предыдущая
• 62/138
• Следующая