К 'последнему' морю (др. изд.) - Ян Василий Григорьевич - Страница 42

• Предыдущая
• 42/74
• Следующая

- Значит, погнал кто-то, кто посильнее!

- А кто посильнее? Только татарин! Неужели и впрямь до нас доскачут страшные татары, мунгалы дикие, безжалостные, что пожгли и разграбили Залесскую Русь?

В прибрежных уличках Подола нарастала тревога. Все умельцы оружейники, кузнецы, молотобойцы, все, умевшие ковать железо и выделывать из него оружие, принялись за спешную работу. Со всего города приходили киевляне, и молодые и даже глубокие старики, давно забывшие о воинских делах. Сходились в кружки, приносили с собой и точили мечи, заржавевшие копья и топоры. Все искали какогонибудь оружия, скупали все, что могло послужить защитой от жестоких врагов.

Оказавшиеся в Киеве половцы и другие степняки бродили по Подолу и, почти не торгуясь, забирали все, что еще оставалось в железных рядах.

- Неужто татарский Батыга-хан и взаправду доберется до нас? толковали киевляне. - Как мы его встретим? Он ведь только одного и ждет, чтоб мы сдались без боя. Враги жалости не знают и всех, кто с ними борется, приканчивают.

- Разве им тесно стало в кипчакской степи?

- А где самый набольший половецкий хан Котян? Почему он ушел из степи и погнал всех своих конников к уграм?

- Если он так заторопился, значит, его теснил кто-то, кто посильней его и кто летит сюда, как буря.

- Чего пугаешь! Если зима будет теплая и Днепр не заледенеет, не остановится, то не перебраться татарам на нашу сторону. Тут мы их и отшибем.

- А если задует сиверко и река станет? Тогда мунгалы вмиг перекинутся на нашу сторону и разольются по всему Киеву, как река в половодье. Заглянут во все наши дома и все, даже подвалы, оберут.

- Как мунгалы разольются? А мы сложа руки станем смотреть на них без отпора?

- И уйти-то нам тогда будет некуда.

- А мы и не собираемся уходить! На своей земле и жить умирать надо.

В этот страшный год погода долго стояла осенняя. По Днепру, откуда-то сверху, из-под Смоленщины, приплывали последние плоты и приставали к левому, степному, берегу. Оттуда на ладьях плотовщики переправлялись в город, шли по торговым рядам, предлагая связками беличьи, лисьи и заячьи шкурки, висевшие у них у пояса. Раньше такие шкурки тут же бы расхватали, а теперь никто их не брал.

- Ну что нам шкурки? Свою бы шкуру сберечь!

- Эх, рано панихиду запели, - отвечал один плотовщик. Татар, что ли, испугались? Мы их под Переяславлем видели и гоняли. Храбры они, когда впятером бросаются на одного. Если дружно встретить татар и всем встать стеной на защиту Киева, то им с вами никак не совладать.

Крайне встревоженные люди расходились по домам.

Глава вторая. В КНЯЖЕСКИХ ХОРОМАХ

В стольном городе Киеве в "детинце" (крепости) у ворот княжеских палат стоял рослый дружинник в остроконечном шеломце. Он перегородил копьем вход во двор, отталкивая упрямо ломившегося туда высокого тощего монаха. Тот в гневе стучал посохом:

- Да пусти ты меня, непонятливый?

- Сказано тебе: великий князь строго приказал никого к нему на княжий двор не впускать, ни конного, ни пешего.

- А про духовный сан, про священнослужителей так уж князь ничего не сказал?

- Ни калику перехожего, ни монаха длинноризца - все одно не пущу!

- Пойми, чадо мое, что я пришел издалека, с низовьев Днепра, близ моря, еще подалее порогов. И я видел, какая там у степняков замятня, - все плавятся через Днепр. И еще видел другое, многое и страшное, о чем князю поведать должен. А ты, гордыней обуян, стоишь передо мной, истукан каменный.

- Не пущу! - упрямо отвечал дружинник. - Князь Данила делом занят: куда-то спешно снаряжается и дружину с собой берет.

- Я, сынок, должен беспременно его увидеть. Ведь грамотку я принес от отца Вениамина, бывшего духовника тысяцкого воеводы Дмитрия.

- Говорю: лучше отойди от греха! - резко ответил дружинник. Все одно не пущу!

В это время к воротам подлетел взмыленный могучий конь и остановился, удержанный сильной рукой всадника. За ним, гремя ратными доспехами, примчался еще десяток конных воинов.

- Здоров буди, воевода Дмитро! - приветствовал всадника стоявший у ворот дружинник.

- Спасибо, Степан! - зычным голосом ответил воевода. - Князь Данила дома?

- Князь в гриднице, спешно снаряжается в путь-дорогу. Сейчас я тебе открою ворота.

- Снаряжается в дорогу? - удивился приехавший. - Верно, в поход?

- Князь сам тебе скажет, а нам неведомо.

Всадник соскочил с коня и увидел перед собой тощего монаха. Тот, загородив дорогу, кланялся в пояс:

- Позволь слово молвить.

- Ты с каким челобитьем, святой отче, кто тебе надобен?

- Ежели князю Даниле недосуг перед дорогой, то я и за тебя вознесу молитвы к господу, если ты меня выслушаешь.

- Говори, только поскорее, а то и мне недосуг.

- Я прибыл издалеча, из Царьграда, а перед тем был еще во святом граде Иерусалиме. Через низовья Днепра я плыл на ладье, и в месте незнаемом увидел, как степняки принесли на берег умиравшего иеромонаха Вениамина.

- Отец Вениамин? Не тот ли, которого я знал?

- Истину рек: он самый. Принесли его мирные кочевники, чада его духовные, святое крещение принявшие. Отец Вениамин их крестил.

- А со степняками приднепровскими ты говорил? Что они замышляют? Супротив нас или с нами?

- Об этом я и хочу речь повести. Степняки сами у нас же подмоги просят. Говорят, что уже видели татарские разъезды по другую сторону Днепра. Подъезжали, сказывают, конники, страшные, лохматые, захватили несколько рыбарей и с ними назад в степь умчались. Степняки днепровские теперь стали наши дружки, и они нас молят: "Ты, говорят, спроси Киевского князя, как нам быть: держаться ли своих заповедных мест или уходить дальше, к уграм? Будет ли Киев рубиться против татар, или киевляне, покинув город, укроются в лесных Карпатах?"

Тысяцкий в гневе воскликнул:

- Так я и знал, что здесь уже беды натворили! Нет твердой руки! Все князья меняются! Разве можно нынче покинуть Киев? Этакую твердыню! Идем к князю, отче. Как звать-то тебя?

- Мефодием звать. Иеромонах Мефодий, родом я из ПереяславляЗалесского.

- А отец Вениамин тоже с тобою прибыл?

- Нет, преславный воевода! Отдал он господу свою праведную душу на берету Днепра, и там же я схоронил его иссохшее бренное тело. Сам он, умирая, просил меня об этом. Оттого я и задержался. Приехал сюда я на клячонке, ее мне дал окрещенный старшина степняков вместе с требником отца Вениамина. А святое евангелие его заветное старшина просил оставить в память их первоучителя.

- Упокой, господи, душу праведника, отца Вениамина в селениях райских! - сказал воевода и перекрестился.

- А ты пойди к настоятелю Десятинной церкви и скажи, что я прислал тебя, воевода Дмитро. И настоятель тебя там пристроит.

Ворота уже были открыты. Передав дружиннику поводья своего рослого коня, тысяцкий пошел вперед.

Тысяцкий Дмитро поднялся по запорошенным снегом ступеням в просторные сени, где сидели несколько дружинников. Увидев своего воеводу, они вскочили и выпрямились.

Разглаживая длинные свесившиеся усы, гордый, суровый, вошел тысяцкий в гридницу. Знакомый покой - просторный, с дубовыми скамьями вдоль стен. Против двери, у задней стены, длинный стол на точеных ножках, покрытый бархатной скатертью. Как будто все попрежнему...

Повернувшись к переднему углу, Дмитро перекрестился на образа в серебряных окладах. Три золоченые лампадки на цепочках спускались с потолка, и в них тихо мерцали неугасимые огоньки, зажженные еще ранней весной в "страстную седмицу". Несколько поставцов раньше были уставлены драгоценными блюдами, кубками, чарками, ковшами серебряными и золотыми, - многие из них передавались из рода в род, захваченные в походах. Сейчас большая часть драгоценностей была убрана.

По стенам всегда было развешано охотничье и боевое оружие. И про него много можно было рассказать: когда и в каких боях и у каких степных удальцов оно было отбито. Почему же теперь и его нет?

• Предыдущая
• 42/74
• Следующая