Золотой истукан (др. изд.) - Ильясов Явдат Хасанович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/16
• Следующая

– Я слыхал, – просипел Руслан, – у степных людей в почете синее. У вас же все красное. А красное – цвет хлеборобов.

– Наверно, от аланов переняли. Аланы, правда, тоже конный народ, но иных корней, арийских. Пристрастны к красному. А мы – на треть аланы.

– То-то вижу: не столь уж вы, козаре, скуласты да узкоглазы, как в наших весях толкуют… Есть носатые, рослые. К примеру, ты – вовсе светлый.

– А мы не козаре. Булгаре. Потомки воинов хуннских да женщин аланских.

– Это как же? Ведь истребили козаре булгар.

– Истребили? – старик засмеялся. – Попробуй этаких истребить. Стрел не хватит. Ну, было дело лет пятнадцать-двадцать назад. Разбранились наши ханы, Батбай и Аспарух. Первый по нижней Кубани стал кочевать, второй – на буграх у верховьев. Козаре – то есть, хазары, милый ты мой, видят, булгары в раздорах, значит, сил у них меньше – ударили по Аспаруху. Ничего, не пропал. Ушел на Дунай. Войско царя ромейского, Константина Погоната, вдребезги разнес, взял Добруджу. Теперь славянами тамошними правит. Без стычек кровавых поладили – славяне рады, что от ромеев избавились. Часть булгар поднялась по Итилю, и сейчас племена идут волна за волной, всю мордву разогнали. А мы, Батбаевы, остались. Может, тоже туда уйдем. Но пока в Тавриде кочуем, по Бузану – Дон по-алански, по нижней Кубани. Булгары в Хазарской державе – самый крупный, первый народ. Хазар истинных – горсть.

– Однако вы им покорились.

– Считается, что покорились. А так – на свой лад живем. Хазары тоже смесь хуннов с аланами, но в речных долинах сидят. Хлеборобы. Садоводы. Рыболовы. А мы – пастухи, охотники. Хану, бекам своим подчиняемся. Ну, дань кагану хазарскому платим. Каган – из рода тюркских царей Ашина. Потому и сумели хазары нас победить, что тюрки их поддержали. В них большая тюркская примесь. Глянь, вон хазары настоящие. – Он показал бровями на трех молчаливых мужчин, не спеша проходивших мимо. Скулы острее, халаты пестрее. – Встань, сыне, возьмись за мешки. Уйдут, – опять дозволю отдыхать.

Поймав недоверчивый взгляд Руслана, он усмехнулся. Да, усмешливый старик, тут ничего не скажешь, только невесело все усмехается.

– Что, дивно: недруг пленного жалеет? Но ведь ты – не железный. Надорвешься, кто купит. Ну, не хмурься. Просто так жалею. Какая мне выгода оттого, что тебя продадут? Я, сыне, и сам… Ладно. Садись. Есть сейчас принесут.

– Хуни, булгаре, козаре… – Руслан вздохнул. – Еще тюрки какие-то. Поди разберись, сколько вас. Кто это – тюрки? Что за народ? Иной, чем булгаре?

– Не то чтоб иной. Тоже с востока, наших кровей. Язык, считай, один, обычаи сходны. Но позже пришли, лет этак сто пятьдесят назад. Хазары до них нам подчинялись, оттого – не любили, живо с тюрками снюхались. Тюрки сперва побили нас, но потом князь Ор-хан сплотил всех булгар, скинул тюркскую власть. При хане Кубрате, при тезке моем, – старик горделиво расправил усы, – все степное приволье над морем было нашим. Но умер Кубрат – распалось великое царство. И одолели нас хазары с тюрками.

– А кто аланы?

– Сарматское племя. Народ из степей хорезмийских. Издавна здесь кочуют, с туманных скифских времен. Потому-то у всех крупных рек – названия аланские: Дунай, Днестр, Днепр. От ихнего «дон», то есть поток. Аланы – вроде закваски окрестным народам: во всяком, кто обитает близко к степи, течет боевая аланская кровь. Вся степь к востоку от Дона к приходу хуннов гудела под табунами коней аланских.

– А хуни кто? – выпытывал Руслан… Залез в чертову пасть – сосчитай, сколько зубов. Узнай, как именуются, который острее. Может, увернешься. – Слышал я, хуни – самый дикий народ на земле.

Кубрат – оскорбленно:

– От кого слыхал?

– От старших. От разных людей. От волхвов.

– Это, сыне, для истинно диких всякое племя, опричь своего, – дикое, темное.

Хунны – точнее, хунну – древний народ, сказал Кубрат. Прародители славных степных племен. Многих, ныне – гордых, племен в помине не было, когда пращуры его под этим честным именем пасли стада в дальних синих краях.

…В краях с деревьями с чешуйчатой корой. С дыханием из острого ветра, слоями подвижных туч, красный песком, на лету хрустящим, белой пылью, до неба вздымающейся. С заносами из сизого галечника. С пургою из камней размером с трехлетнего бычка. С бурей, дождем проливным, с глазом из ясного солнца, со знаком из полной луны. В краях, где семьдесят речек, с гулом соединившись; где восемьдесят речек, важно и шумно слившись; где девяносто речек, то шагом, то рысью сбежавшись, образуют светлую долину, звенящую, как медь.

Поведешь очами на восток – вдали, как взъерошенный мех на собольей спине, чернеет на горе дремучий лес. Приглядишься к западной стороне – семипроточное море величаво гремит валами. Охватишь взором северную сторону – словно восемь с треском бодающихся быков беломордых, восемь хребтов пятнистых грузно взгромоздились. Глянешь на юг – точно девять жеребцов разъяренных, готовых броситься в драку, девять вершин стоят приосанены.

Не сугробы покрыли равнину – табуны белошерстных лошадей. Не шуга ледяная густо плывет по реке – стада черномастных коров идут по ущелью.

Там вечно кукушки кукуют. Горлицы нежно воркуют. Звери фыркают с треском, будто рвут бересту. Сарычи летают. Петушки порхают. Орлы неустанно парят. Серый журавль за десять дней полета не может достичь края синей долины.

В той синей долине жили пастухи с гладким каменным теменем. С медными лбами, покатыми висками, далеко выступающими скулами. С рысьими глазами. Толстыми губами. Острыми зубами. Сверху сутулые, снизу прямые. С негнущейся шеей, железными плечами, шумно вздыхающей грудью. С руками, похожими на скрученное дерево, ухватистыми ладонями, плотными темными икрами. С неуживчивым нравом, с довольно мрачной внешностью.

Их имя громозвучно мычало на путях-дорогах, слава громогласно ржала на крутых перевалах.

Их стрелы с ревом пробивали семь небес.

В смертоносных мечах отражались губы и зубы юношей, стоявших на противоположной опушке рощи. В наконечниках копий ясно виднелись глаза и брови зрелых девушек, доивших коз на дальнем лугу.

Когда они садились на коней и мчались по степи, их уши звенели, как крылья летящих уток. Воздух сек по лицу, словно бил тальниковыми прутьями. Пар, выдыхаемый конями, превращался в ледяные комья, со свистом разлетавшиеся на расстояние трех дней пути. Копыта откалывали землю и разбрасывали куски на протяжение пятидневного верблюжьего перехода. Кустарники распластывались, как спинные сухожилия. Деревья ложились, как бычьи хвосты.

Когда они бились с врагом, небо колыхалось, точно вода в бурдюке. Земля колебалась, словно трясина зыбкая. Преисподние черные воды расплескивались, как помои в лохани. Валились вершины утесов. Распадались в пыль и золу крутые скалы. Оползнями плыли глинистые горы. Белые облака сбивались в кучу, черные тучи стремительно рассеивались. В смрадном, вихревом, с клочковатыми прядями дыма, низко нависшем желтом небе переворачивались ржавые и щербатые солнце и луна[1].

Кубрат не спеша поведал Руслану, как жадные воины южного царства Хань, внезапно напав на степь, уводили скот, обрекая хуннских детей на голодную смерть, и вождь Модэ, созвав степные племена, свирепо обрушился на лукавых китайцев.

Но однажды подкрался враг, недосягаемый ни для мечей зеркальных, ни для стрел, издающих на лету змеиный свист. Усохла степь. В озерах и реках оголилось дно. Луга занесло знойным песком. Зеленые возвышенности превратились в каменистые пустыни. В горах горели леса. Скот вымер. Держава рухнула. Хунны рыдали, как женщины, покидая мертвые долины и холмы.

Часть пастухов, отбиваясь от осмелевших соседей, бросая в пути повозки, раненых, уставших, которые, отдохнув, обживались на новых местах – с тем, чтоб создать иные союзы и затем удивить белый свет неслыханной доблестью, – двинулась солнцу вослед и за три быстротечных года дошла до большой реки. Чудь лесная ее называет Волгой, булгары, хазары – Итилем.

• Предыдущая
• 13/16
• Следующая