История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович - Страница 79

• Предыдущая
• 79/92
• Следующая

своего исключения из университета Ремизов не принимал участия в политике,

но то, что он писал во время войны, в 1917 и в последующие годы,

замечательно необыкновенной отзывчивостью на жизнь нации. Нигде

атмосфера Петербурга в трагические 1914–1921 годы не передана так

убедительно, как в книгах Ремизова Мара, Взвихренная Русь и Шумы города.

Он не становился ни на чью сторону – ни в 1917 г., ни потом. Слово о погибели

Русской земли, написанное в августе-сентябре 1917 г., хотя и «политично» в

лучшем, широчайшем греческом смысле слова, совершенно вне партийной

политики. Прожив в Петербурге все самые голодные и холодные годы, Ремизов,

чье здоровье было серьезно подорвано перенесенными лишениями, получил,

наконец, разрешение советского правительства уехать из России. В конце

1921 г. он приехал в Берлин, потом в 1923 г. переехал в Париж. Несмотря на

жизнь за границей Ремизов по-прежнему занимает строго аполитичную

позицию, даже когда пишет о «политике». Это не помешало советскому

правительству запретить ввоз его книг в СССР – из-за их мистического и

религиозного характера.

Творчество Ремизова – самое разнообразное в русской литературе; оно

настолько разнообразно, что немногие из его поклонников могут восхищаться

им в целом. Тем, кто ценит «подпольную» достоевщину Пруда, вряд ли

покажется интересной камерная наивность В поле блакитном; тех, кто любит

лирическое красноречие его мистерий или Слово о погибели Русской земли,

отвратят напечатанные в частном порядке нецензурные сказки вроде Царя

Дадона. Ухватить сущность ремизовской личности или понять принцип,

объединяющий его творчество, – труднейшая, почти невыполнимая задача,

настолько он неуловим и многосторонен. Он величайший юморист – и в то же

время иной раз проявляет такое отсутствие чувства юмора, что хочется

записать его в разряд самых «священнодействующих» символистов. Связь его с

ними непреложна. Он принадлежит к тому же пласту в истории русской

цивилизации. Но в нем есть нечто большее, чем просто символизм, и отличает

его от современников глубокая укорененность в русской почве. Он впитал и

усвоил всю русскую традицию, от мифологии языче ских времен до

русифицированных форм византийского христианства, до Гоголя, Достоевского

и Лескова. Он самый натуральный славянофил из современных русских

писателей. Он, кстати, один из тех, кто опровергает распространенное и

поверхностное представление о России как главным образом крестьянской

стране. Все самые оригинальные и «русские» из русских писателей – Гоголь,

Григорьев, Достоевский, Лесков – не принадлежали к крестьянству и не знали

его. То же можно сказать о Ремизове: он жил в московском «Ист-энде», в

Петербурге, в больших и малых провинциальных городах, но в деревне никогда

не провел более двух дней кряду.

Ремизов человек книжный, рукописный, не зря он женился на палеографе.

Никто в России не говорил о книгах с такой искренней любовью; ни в чьих

устах слово «книжник» не звучит такой похвалой и нежностью. В его

174

творчестве многое есть переработки фольклора или древних легенд. Одна из

его книг Россия в письменах – комментарий к некоторым старинным рукописям,

оказавшимся в его владении. Он писатель-труженик, и не в одном, а во многих

смыслах. Он не только работает над стилем так же тщательно и терпеливо, как

Чарльз Лэм (с которым у него есть кое-что общее), но даже сам его почерк –

тщательное и искусное возрождение рукописного шрифта семнадцатого

столетия.

Творчество Ремизова можно разделить на то, что мы условно назовем его

прозой и поэзией. Собственно, метрически-поэтического он не создал ничего,

но разница в языке и художественном предмете между его рассказами и,

скажем, Словом о гибели позволяет нам говорить о его поэзии, отличной от его

же прозы. И по своей внутренней ценности и по историческому значению его

проза важнее его поэзии. Именно своей прозой он оказал такое большое

влияние на молодое поколение писателей. Несмотря на свое громадное

разнообразие эта проза объединяется общим устремлением – «разлатинить»,

«расфранцузить» русский литературный язык и восстановить его природную

русскость. Русская литературная проза, с самого начала своего, с XI века и до

сегодняшних газет никогда не была свободна от иностранных грамматических

влияний. Греческое влияние славянских переводов церковных текстов,

латинское влияние школ в XVII–XVIII вв., французское влияние,

преобладающее со времен Карамзина и Пушкина, – все это густым слоем

наложилось на современный русский литературный язык и потому он так

непохож на разговорный народный и на язык высших классов до вмешательства

школьного учителя. Разница заключается в основном в синтаксисе и даже такие

писатели как Толстой, старавшиеся писать намеренно разговорным языком, не

могли обойтись без латинизированного и офранцуженного синтаксиса. Только

Розанов в своей «до-гутенберговской» прозе стал создавать более

«разговорные» формы письменного русского языка. Ремизов пошел дальше. Его

проза, как я уже говорил, – это сказ; иначе говоря, она воспроизводит

синтаксис и интонацию разговорного языка, причем в его наименее

литературных и наиболее необработанных формах. У него острое чувство

слова, индивидуального слова и грамматической композиции. Проза его, часто

умышленная и затейливая, всегда остается новой и никогда не впадает в

литературные штампы. Он научил русского писателя ценить слова, думать о

них как о самостоятельных существах и не употреблять их как знаки или

простые части стандартных речевых групп. Нередко он заходит в этом

направлении слишком далеко: не может преодолеть искушения употребить

хорошее старое слово, на которое он наткнулся в каком-нибудь старом

документе или, в случае нужды, сочинить новое. Его влияние на язык

параллельно влиянию футуристов, которые тоже занимались лингвистическим

творчеством (Хлебников) и делатинизацией языка.

Проза Ремизова – это его романы и рассказы из современной русской

жизни; легенды, взятые из Пролога или апокрифов; народные рассказы и

сказки; сны; мемуары и дневники; комментарии к древним документам.

Он не рассказчик в настоящем смысле этого слова, и его влияние на

молодое поколение немало способствовало распаду повествовательной формы.

В ранних его рассказах силен лирический элемент. В них постоянно

присутствует гротескное, необычное, с оттенком психологической странности,

напоминающей Достоевского. Типичный пример – Принцесса Мымра (1908),

один из последних – и лучших – рассказов этой серии, где речь идет о

жестоком разочаровании школьника, платонически влюбленного в проститутку.

Рассказ пропитан «достоевской» атмосферой сильнейшего стыда и унижения.

175

Другие ранние его рассказы фантастичны; там действуют знакомые домовые и

чертенята русских народных верований, о которых Ремизов рассказывает,

словно бы подмигивая, но которые при всем том порой приносят серьезный

вред. Самые крупные вещи этого периода – Часы (написано в 1904, напечатано

в 1908) – рассказ о провинциальной жизни, который кажется только начальным

наброском по сравнению с последующими; и Пруд (1902–1905) – роман о

Москве, где писатель воспользовался впечатлениями своего детства. В романе

еще немало неряшливого поэтического «модерна», напоминающего неприятную

манеру некоторых польских и немецких романистов – но он производит

сильнейшее впечатление. Сила страдания, сила сочувствия чужому страданию,

• Предыдущая
• 79/92
• Следующая