История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович - Страница 46

• Предыдущая
• 46/92
• Следующая

открыть в 1900 г. Достоевский – великий христианин, «тайновидец духа» –

другая полуправда, открыть которую было не так трудно. Книгу Толстой и

Достоевский до сих пор можно читать с интересом и пользой, но простой

человек – не привыкший к лабиринтам Мережковского – может слишком легко

попасться в сети его софистики, – если, конечно, его с самого начала не

оттолкнут качели геометрических контрастов. С Толстого и Достоевского

начинается переход Мережковского с Запада на Восток, из Европы в Россию, от

99

греческого к христианскому идеалу. Он постоянно умаляет «великого

язычника» Толстого в сравнении с «великим христианином» Достоевским и

повсюду акцентирует мессианскую миссию России. Книга Петр и Алексей

(третья часть Христа и Антихриста), написанная немедленно после Толстого

и Достоевского и опубликованная в 1905 г., – дальнейшее прославление

«русского» и «христианского» дела против западного и языческого духа «Анти-

Христа», воплощенного в Петре Великом.

В 1903 г. «Мережковские» (в это определение включается не только его

жена, но и их друг Д. В. Философов) стали центром «религиозно-

философского» движения. Они основали замечательный ежемесячник Новый

путь, открывший свои страницы символистам и всем новым движениям (Блок и

Белый впервые были напечатаны в Новом пути), и стали душой «религиозно-

философских собраний», главной целью которых было свести культурную часть

православного клира с религиозной частью интеллигенции. Эти собрания были

очень посещаемы и вызывали большой интерес. Здесь обсуждались важнейшие

религиозные и философские вопросы, и это внесло большой вклад в то

изменение атмосферы русской духовной жизни, которое и является темой этой

главы.

В то время Мережковские были на вершине своего славянофильства и

православия: они даже склонялись к религиозному принятию самодержавия. Но

революционный поток отбросил их в сторону левых, и в 1905 г. они заняли

четко революционную позицию. После провала революции Мережковские

эмигрировали в Париж, где опубликовали по-французски сборник гневных

памфлетов Le Tzar et la Rеvolution ( Царь и революция).

Значение Мережковского пошло на убыль. Тот факт, что Мережковский

принял революционную доктрину, не принес ему успеха в кругу

революционеров, так как русский радикализм – даже мистический – не был

заинтересован словесными схемами Мережковского. Среди немногих,

попавших под влияние Мережковских, был террорист Савинков (см. гл. III, 9),

но в его сенсационной исповеди Конь бледный заметно влияние скорее мадам

Мережковской, чем Мережковского.

В 1914 г. Мережковские, как и большинство русских радикалов, были

настроены против войны, но все-таки не стали крайними defaitistes

(пораженцами), а в 1917 г. решительно выступили против Ленина и

большевизма. После большевистского переворота Мережковские продолжали

возлагать надежды на Учредительное собрание и только после его разгона

перестали верить в победу «религиозной» революции. В 1918–1919 гг. они

жили в Петербурге, где мадам Мережковская опубликовала книгу яростно

антибольшевистских стихов (то были дни мягкой или недейственной цензуры)

и написала свой Петербургский дневник. К концу 1919 г. Мережковским

удалось бежать из Советской России; сначала они добрались до Варшавы, где

встретились с Савинковым и стали поддерживать этого известного

авантюриста, объединившегося с Польшей в борьбе против большевиков.

Вскоре, однако, они раскусили предатель скую двойную игру поляков и

переехали в Париж, где опубликовали Власть Антихриста – одну из самых

непримиримых (и истеричных) книг, направленных против большевизма. Там

они и живут, все так же непримиримо настроенные. Мережковский занялся

изучением Египта и, помимо книги афоризмов, написал роман из египетской

жизни Рождение богов, или Тутанкамон на Крите , – но читать все это просто

невозможно.

Не имеет смысла обсуждать многочисленные «философские» сочинения

Мережковского, написанные после Толстого и Достоевского: Гоголь и черт,

100

Пророк русской революции, Не мир, но меч, Больная Россия, статьи о

Лермонтове, Тютчеве и Некрасове и т. д., и т. д. В них Мережковский сохраняет

и даже развивает основную черту своего стиля – неуемную любовь к антитезе.

Ранние его произведения были написаны все-таки в разумной и «аккуратной»

манере, но примерно с 1905 г. в них появилась словесная истерия, из-за

которой их совершенно невозможно читать. Все книги и статьи Мережковского

представляют собой антитезы, которые, раскачиваясь вверх-вниз, взвизгивают

истерическим фальцетом. Истерический стиль появился у Мережковского в тот

момент, когда он осознал себя великим философом и пророком, то есть

примерно в то время, когда его учение окончательно оформилось. Это учение

стилизуется под христианство Третьего завета. Оно утверждает неизбежность

нового откровения и приближения новой религиозной эры. Но мистицизм

Мережковского не конкретно личный, как у Соловьева; он представляет

вселенную как систему взаимосвязанных идей, отраженных в индивидуальных

и материальных символах. Его Христос – абстракция, а не личность. Его

религия основывается не на личном религиозном опыте, а на размышлениях

ума, склонного к симметрии. Если мерить произведения Мережковского

религиозной меркой – они только литература. А если мерить их литературной

меркой, то и плохая литература.

Слава Мережковского за пределами России основана на его романах.

Первый из них – Смерть богов ( Юлиан Отступник, 1896) – самый лучший. Это

совсем не великий роман, вернее, даже и не роман в настоящем смысле слова.

Ему не хватает художественной силы. Но это хорошая популяризация,

замечательный «домашний университет», по-настоящему сумевший

заинтересовать русских читателей античностью. То же можно сказать и про

Леонардо да Винчи, но с некоторыми оговорками. В Юлиане Мережковский

управляет материалом: роман не становится энциклопедией, а Леонардо

переполнен цитатами из всевозможных источников, всяким историческим

хламом, оказавшимся в книге только потому, что Мережковский его знает.

Кроме того, романы обезображены искусственностью навязанных им идей –

обычных грубых антитез Мережковского. И Юлиан, и Леонардо хуже Огненного

ангела Брюсова. Романы ( Петр и Алексей, Александр I, 14 декабря) и пьесы

( Павел I, Романтики) Мережковского на русские темы гораздо ниже по

литературному качеству. Это бесформенные массы сырого (иногда плохо

понятого, всегда плохо истолкованного) материала, с начала до конца

написанного невыносимо истеричным фальцетом и до тошноты пропитанного

искусственными гомункулусами религиозных идей. Мережковский – жертва

идей. Если бы он не старался быть мыслителем, то писал бы хорошие романы

для мальчиков, ибо даже в его худших последних романах всегда есть одна-две

страницы, показывающие, что он умеет описывать события. В скучнейшем

романе 14 декабря есть сцена: мятежные гвардейцы бегут по улице со штыками

наперевес, а офицеры, тоже на бегу, размахивают саблями, все задыхаются от

бега, все захвачены революционным возбуждением, – такая сцена была бы

очень уместна в менее усложненном повествовании.

Подытожим: Мережковскому принадлежит важное место в истории

литературы, потому что более десяти лет (1893–1905) он был наиболее

• Предыдущая
• 46/92
• Следующая