Гонконг - Задорнов Николай Павлович - Страница 54

• Предыдущая
• 54/85
• Следующая

прочитал Боуринг вслух, и окончания губы не выговорили. Ответил сам себе мысленно: «Конечно! Неужели резня лучше?..»

Энн теперь знала и другие русские стихи:

– Я заходил к вам, мистер Сибирцев, – воскликнул Сайлес, – но вас не было.

– Мы ездили за пролив.

– Зачем? Что вы там не видели?

– Посмотреть на Китай.

– Китай? – Сайлес пожал плечами. – Разве там Китай! Нашли что смотреть.

– Мне было интересно. Я видел поля, крестьянские дома... И сама переправа, сознание, что ступаешь за границу, на землю Китая...

– Не могу этого понять! Вы хотели видеть Китай?

– Да.

– Я вам могу показать настоящий Китай.

– Как же?

– На днях я иду на пассажирском пароходе в Кантон. Я могу взять вас с собой. Я покажу вам город Кантон. Не только так называемые «фабрики» – то есть фактории европейцев. Вы увидите застенный город, собственно китайский, куда англичан и вообще европейцев редко допускают и куда союзники не войдут без предварительного артиллерийского обстрела. Вы видите? Поняли?

– Но разве в Китай кого-то все же пускают?

– Нас пустят! Говорите прямо, едете со мной?

– Я военнопленный. Чтобы попасть в Кулун, мы просили разрешения.

– Дорогой мой! Вы друг губернатора Боуринга, он не признает вас пленниками и относится как к людям, потерпевшим катастрофу, кто вас будет держать после этого! Впрочем, формальности выполним. Я беру все на себя и получу разрешение взять вас с собой в Китай! Но вы-то сами что? Едем?

Пушкин ухватился за мысль послать в Кантон Сибирцева. «Надо съездить в Кантон, побывать, посмотреть, что там происходит! Если на самом деле удастся туда попасть. Некоторая хитрость с нашей стороны не повредит, не говоря об этом вслух». Появлялась возможность воспользоваться гостеприимством Сайлеса. «Его расположение к нам вне сомнений, хотя все любезности сопровождаются прехитрейшими улыбками».

– Александр Сергеевич! – обратился Сибирцев. – Вы разрешите мне... сегодня вечером...

– А куда же вы?

– Я еду верхом...

– Да, пожалуйста.

«Эх, гонконгский пленник», – подумал Пушкин про Алексея.

Точибан пришел печальный. Сказал Гошкевичу, что был объявлен второй его доклад под названием: «Родственные связи японского и китайского народов. Почему они отсутствуют». Была вывешена афиша. Ему заплатили аванс.

Но вчера на доклад никто не явился. Зал был пуст. Все китайцы, как оказалось, разъехались по делам, и даже Джолли Джек прислал к Точибану слугу с извинением, что его срочно вызвали в Шанхай, но поскольку все восхищены и доклад не состоялся не по вине профессора, то гонорар прилагается к письму.

Опять Точибан с деньгами! А ведь на здании китайского общественного собрания висело объявление: «Вторая лекция господина Прибылова: «Родственные связи...» и так далее. «Почему отсутствуют...»

Билеты были распроданы, но на саму лекцию никто не пришел! На дверях клуба повесили объявление: «Господа уехали». И дверь оказалась запертой.

Точибан запил. Похоже было, что в самом деле, как предупреждал Джордин, он запойный алкоголик или, во всяком случае, пьяница.

– Ну и подсунули нам японца, – воскликнул Пушкин. – Впрочем, образованность его не вызывает сомнений. Ученый из него получится!

Сибирцев пошел на ночную вахту на блокшив. На каменной набережной в сумерках у трапа сидел после трудового дня в рабочем паруснике, без синего воротника, какой-то смугловатый матросик.

– Здрав... желаю! – гаркнул он, подымаясь.

Алексей узнал Точибана.

– Здравствуйте, Прибылов. Вы уехали из гостиницы?

– Да, я подумал и решил исполнить приказание его высокоблагородия старшего лейтенанта Пушкина и вернулся в строй, о чем хочу подать рапорт с просьбой разрешить мне исправить мои ошибки.

«Жаль Янку! – думала Розалинда, вытягивая соски на вымени коровы. – Сказал, что у его родителей нет своей земли! А ведь кому как не ему нужна земля. Он ее так любит и так умеет обрабатывать. Это как и у нас: кто любит землю, тот ее лишен. А сколько земли не для коров и не для овец, а отведено для пустых забав – для конных скачек, для охоты богатых и для их игр! Они и на кладбищах захватывают много лишней земли. Верно говорят – честные люди несчастны. Чем честней люди, тем больше у них выдаивают, как из вымени породистой коровы! Интересно, получат ли женщины равные права с мужчинами, как писали в «Фрезерс мэгезин».

Для себя и работников Розалинда готовила обед на той же кухне, где варился корм для коров. Вернее, она распоряжается, а варит подросток-китайчонок.

– Ты больше похож на аристократа англичанина, чем сами англичане, – сказала Розалинда за обедом Янке, желая его утешить, – хотя ты не такого высокого роста, как ваши остальные летоны.

– Нет, у вас солдаты тоже красивы! – ответил Ян. Он еще не знал про ее неудавшийся роман с сержантом.

В бедности или в изгнании, но если есть дело и можешь прокормиться, красивая девушка, привлекая к себе много внимания, забывает невзгоды. Жизнь заставляла становиться немного кокеткой. За игрой увлекаешься и в коровнике чувствуешь себя не хуже, чем светская барышня в обществе среди своих поклонников – молодых джентльменов или рахитичных юнцов. Без модных нарядов те – люди света – в такой обстановке выглядели бы как вяленая треска.

– Не говори про наших солдат. Эти копченые селедки имеют мало цены в моих глазах. Они все – порочные. И трусы. Ах, мужчины часто бывают так слабы!

Янка объяснил ей, что летоны называют сами себя не так.

– Мы зовем себя латыши. У нас есть праздники – Зиемас светки, у русских – Рождество, Лиеладиенас – Пасха по-русски, а по-вашему – Кристмас и Истерхолидейс.

– Но ты христианин?

– Как же! А прежде были под Орденом и ходили воевать. У нас разные даны всем прозвища. Есть четыре главных... сорта летонов.

Все интересно, про что рассказывал Янка, но Розалинда, начав говорить про солдат, уже не могла остановиться. У здешних солдат почти у всех есть любовницы. У некоторых китаянки как жены, на все время службы. Солдату за службу платят деньги, а прокормить и одеть китаянку понарядней не очень-то дорого. У некоторых даже дети от китаянок. Двое закончили службу и остались навсегда со своими женами. Один стал шкипером на реке, а другой открыл мелочную лавочку. Их жены крестились. Повенчались и растят ребят!

Но многие – порченые, шляются по лодочницам, пьют, болеют. Особенно сержанты. А сами бьют солдат, садят в карцер. Офицеры тоже пьяницы, но у тех семьи и есть общество. Они ухаживают за женами товарищей. Но хуже всех – капралы...

– А тут театра нет?

– В театр я не любила ходить никогда. Здесь нет театра. И нечего смотреть ведьм... Моя мама пишет, что у нас место на кладбище трудно получить, стоит очень дорого, не знает, что с ней будет, она плохо чувствует себя. А как у вас с землей на кладбище?

– У нас сколько угодно умирай. Никто не мешает! Тут барон с землей не препятствует. Пастор, как и у вас, в сюртуке, и при кладбище своя кирка, но пастор всегда велит барона слушаться.

– В Гонконге бывает только кабаре. Приезжают из Европы постаревшие артистки, француженки, но также из Великобритании! Те, которые не нужны больше на старых местах, кому уже за тридцать. Выходит на сцену, и видно, что обвисли щеки.

– Ах, вот как?

– Да, когда в кабаре эти знаменитости открывают спину, то заметно, что старухи. Накрашены и, танцуя, поднимают юбки. Ведь это грех! Правда?

• Предыдущая
• 54/85
• Следующая