Портрет прекрасной принцессы - Чиркова Вера Андреевна - Страница 19

• Предыдущая
• 19/72
• Следующая

Не могу сказать, что я ничего не чувствовал, но терпеть было можно. До тех пор, пока по ноге не потекло что-то горячее и в ступню не хлынула невыносимо острая боль.

Вот тут я невольно застонал, а когда боль резко усилилась, вообще потерял сознание.

Очнулся уже под утро и обнаружил, что лежу на топчане в какой-то каморке, рядом на столике коптит каганец, а напротив, на таком же топчане, мирно сопит толстуха. Впрочем, спала она очень чутко, едва я заворочался, пытаясь рассмотреть, что там с моей ногой, распахнула неожиданно яркие синие глаза и, потирая их кулаками, опустила ноги на пол.

— Как себя чувствуешь? — Ее голос сейчас был мягким и теплым.

— Не знаю, — сказал я правду, — а что с ногой?

— Цела твоя нога. Только вот бегать не скоро сможешь, так что и не пытайся.

— Да и не собирался я бегать. — Наверное, ухмылка получилась слишком горькой, раз на пухлом лице появилось сочувствие.

— А с руками-то что? — задумчиво спросила знахарка чуть погодя, мешая в деревянной мисочке какие-то душистые снадобья.

— Снег копал, — буркнул я уклончиво: пока мне неясны причины, побудившие Рамма поступить именно так, не стоит вдаваться в излишние подробности.

— А рукавицы надеть не догадался?

— Не догадался, — покладисто вздохнул я в ответ, когда там было догадываться?

Да и все равно никаких рукавиц в тот момент у меня не было.

— Вот, выпей, — знахарка сунула руку мне под голову и, приподняв ее повыше, вылила в рот густоватое и горьковатое снадобье, — а не ел-то отчего?

— Ходить не могу… зачем есть, — туманно пояснил я, но она поняла все правильно.

— На рассвете Тул тебя отнесет, куда нужно, а пока поспи. В этом снадобье весенние соки живоцвета да березы, а еще пчелиное молочко и горный орех. Жар скинет и силы придаст. А к отъезду сварю похлебку, покормлю и с собой дам, не вздумай отказаться!

— Спасибо, — искренне улыбаюсь знахарке, — а как тебя звать-то?

— Уной зови, — внезапно расстроилась она и, помолчав, невпопад поинтересовалась: — А ты хоть знаешь, в чем тебя лорд обвиняет?

— Нет, — не сумел соврать я, — но это ведь не важно?

— В жизни все важно, — философски заявила Уна, собирая свои плошки в берестяной ларец, — особенно когда с богатыми дело имеешь. Им бедняка растоптать ничего не стоит, пройдут и не вспомнят и никогда не задумаются, а вдруг его душа в сто раз чище и светлей, чем у них. Ну спи, не унывай, может, добрые духи и помогут.

Особой надежды на добрых духов я не питал, но вот насчет оценки странных поступков Рамма пока еще сомневался. Очень уж обидно думать, что два года назад спас подлеца.

Утро наступило как-то очень скоро, казалось, вот только я задремал, а в дверцу каморки уже протиснулась громадная фигура кузнеца. Оказалось, он и есть обещанный мне Тул, а по совместительству законный супруг Уны. Не знаю, чего уж там наговорила ему грозная знахарка, но обращался кузнец со мной, как с приехавшим в гости долгожданным родичем. И это невольно подняло мне настроение и добавило оптимизма. Пусть не самым удачным образом пока идут мои дела, но встреча с этими милыми великанами, словно лучик света, дает надежду на перемены к лучшему.

На телегу меня тоже укладывал кузнец, и Уна, уже скормившая мне чашку густой похлебки с сушеными грибами и какими-то кореньями, бдительно наблюдала за этим процессом. Появившийся в моем углу пышный клок соломы, накрытый рядном, явно тоже ее рук дело, а растоптанный опорок, который она выдала мне в дополнение к моим собственным сапогам, обнаружившимся в изголовье, растрогал до слез.

— Прощай, удачи тебе, — шепнула травница, осеняя меня защитным знаком, и я молча кивнул в ответ.

Не хочется говорить ей «прощай», потому что я очень надеюсь когда-нибудь еще сюда вернуться. Но пока вообще не хочу ничего больше говорить, пусть спутники решат, что на меня такая болезнь напала. Тем более что я и вчера не произнес ни слова.

К обеду мы добрались до полноводной речки, и по подслушанным разговорам я понял, что это уже граница со Шладберном. Это известие меня и обрадовало, и встревожило: самая северная страна нашего континента одновременно и самая загадочная, и самая обособленная. И попасть туда совсем не просто. Особенно магам, которых в Шладберне считают большим злом. Не без оснований считают, двести лет назад северные страны сполна ощутили на себе маниакальную жестокость мага, захватившего власть в ковене. И желавшего собрать под своей левой пяткой все государства континента. Абсолютно идиотское намерение, но донести это до лучшего боевого мага ковена его бывшим друзьям и коллегам удалось в тот раз далеко не с первой попытки.

Северяне тогда защищали свои страны и свою веру в добрых духов с достойными уважения упорством и доблестью, а когда ковен обуздал узурпатора, великий герцог Шладбернский издал указ, повелевавший всем магам и колдунам в недельный срок покинуть страну. Что стало с теми, кто отказался выполнить этот приказ, доподлинно не известно никому.

Пока я рассматривал бревенчатый причал и гуляющих по нему солдат точно в такой же форме, как наши сопровождающие, Рамм спешился и важно протопал в каменную пограничную башню. Видимо, все необходимые разрешения оказались у лорда в порядке, потому как не успел он еще выйти оттуда, а над башней уже взвились разноцветные вымпелы. Неизвестно, что они означали, ковен так и не разгадал эту тайну. Хотя многие маги считали, что язык цветных флажков как-то зависит от времени года, погоды и еще кучи различных обстоятельств.

Вскоре стало понятно, что на той стороне мелькание флажков заметили и поняли, так как широкий плот, огороженный по периметру бортиками, неспешно двинулся в нашу сторону. Я попытался разглядеть, что именно его движет, так как ни шестов, ни весел не заметил, но тут засуетился молчаливый хуторянин, хозяин доставившей нас телеги.

Рамм подал знак, и нас с Иваром вытащили на причал. Сегодня стражники вели себя со мной намного человечнее, видимо, бурная речь Уны произвела на них должное впечатление. Еще несколько минут суеты, и на причале остаемся только мы четверо: Рамм с Кафом, Ивар с вещевым мешком и я, в разномастной обувке и с матерчатой сумой на шее. В суме долбленка с остатками похлебки и второй сапог. Надеюсь, когда-нибудь он мне пригодится.

Когда плот, зайдя сверху по течению, лихо развернулся у причала, у меня от потрясения едва не вырвалось изумленное восклицание, но я успел вовремя захлопнуть рот, вспомнив, что изображаю немого. Вдоль задней стороны плота было прикреплено несколько круглых клеток, с лопастями вроде мельничных. И в них сидели совершенно неизвестные мне животные. Чем-то похожие на выдр, только раза в три крупнее.

Один из воинов, стоявших на плоту, легко спрыгнул на причал и, забрав у Рамма какой-то свиток, вернулся назад, чтобы передать его офицеру. Еще несколько минут тот внимательно изучал документ, потом копался в металлическом ларце и что-то искал. Наконец вытащил еще один свиток, прочел и отдал своим людям короткую команду.

В тот же миг на причал лег конец узкого мостика, и Рамм поспешно шагнул на него. Несмотря на жгучую обиду, скопившуюся в моей душе на северянина, в этот миг я невольно порадовался за него. Как бы ни прекрасны были чужие города и страны, родина для человека всегда остается чем-то особенным.

Следом на плот осторожно перебрался Каф и развалился посредине, уложив голову на лапы. За ним ловко перебежал заметно поздоровевший Ивар, а уж потом потихоньку заковылял и я.

Несколько слов, сказанных лордом вполголоса, заставили офицера отдать новую команду. Двое воинов двинулись мне навстречу, и едва я, сцепив от боли зубы, доковылял до середины мостка, крепкие руки подхватили меня за локти и рывком перенесли на плот.

А уже в следующее мгновение воины, потеряв ко мне всякий интерес, убрали мостик, захлопнули дверцу в перилах и заняли места возле клеток.

Снова прозвучала короткая команда, которой я, несмотря на свое довольно приличное знание языка, никогда не слышал, и воины положили перед животными по куску сырой рыбы. Дрессированные выдры дружно рванулись бежать по своим бесконечным ступенькам, рулевой развернул плот в сторону родного берега, и я безо всяких сожалений и прощаний покинул Гассию. Принесшую мне столько боли и разочарований, что я немедленно поклялся бы никогда сюда не возвращаться, если бы где-то в болотистых далях не остались двое крикливых хуторян, неравнодушных к чужим страданиям.

• Предыдущая
• 19/72
• Следующая