Золотой адмирал - ван Викк Мэсон Френсис - Страница 31

• Предыдущая
• 31/117
• Следующая

Он поднялся с земли и вгляделся в промокшую серую стену шумящего каплями леса.

— Идти осталось немного.

— Немного идти — куда? — Она попыталась улыбнуться.

— До лачуги, на которую я наткнулся в прошлом, когда охотился в Роубсденском лесу. Видишь тот склон?

— Вижу. Он очень крутой.

Кэт непроизвольно оглянулась через плечо и вдруг убедилась, что сквозь косые серебряные нити дождя ей видна чуть ли не вся южная часть Хантингдоншира. Там позади остался родимый дом — с теплой постелью, крепкой непромокаемой крышей и обильной едой.

Едва не падая с ног от голода и усталости, Уайэтт содрогнулся.

— У тебя же силенок почти не осталось, это бесспорно. А ну дай-ка мне понести корзину, — с грубоватой решительностью потребовал он.

— Нет! — Она так резко вздернула подбородок, что капля дождя упала с кончика ее короткого чуть вздернутого носика. — Когда мы уходили из Сент-Неотса, разве я не ручалась, что буду нести свою долю бремени, ниспосланного нам Богом? — Она похлопала по большой камышовой корзине. — Кроме того, ты не должен знать, что у меня здесь, пока… пока мы не доберемся до нашей лачуги, которая, даст Бог, не будет занята бездомными бродягами.

— Не будет. Посмотри! Вон там, по-моему, хороший знак.

Далеко с северной стороны проглянуло солнце и разбросало яркие золотистые пятна по темно-зеленым волнистым холмам и долинам.

Он вытер влагу со лба рукавом и постарался говорить убедительным тоном.

— Нет, я уверен, что домишко будет незанятым. Понимаешь, стоит он в тех холмах довольно высоко и до него добраться не так-то просто. Кроме того, бродяги — народ ленивый, они предпочитают прятаться у дорог.

Уайэтт ненадолго задумался о судьбе двух разбойников поневоле, схваченных им и Питером. Удалось ли им отвертеться от армии? Как странно ведет нас судьба! Ведь и он теперь во всех отношениях не в лучшем положении, чем они. Разве не бежит он от королевского правосудия? Разумеется, за его голову назначат цену; Генри Кромвель со своей лошадиной челюстью непременно позаботится об этом. Наверное, уже давно обратили внимание на совпадение его бегства из тюрьмы и ночного исчезновения Кэт.

Эдвард Ибботт, несомненно, назначит и свою собственную награду и организует погоню.

Уайэтт знал, что являет собой довольно неприятное зрелище: грязный, небритый, с окровавленной повязкой на голове. Дублет его и штаны, уже побывавшие в передряге, пострадали теперь еще больше от веток ежевики, а чулки в черную и зеленую полоску прорвались во многих местах. Слава Богу, хоть ботинки-то остались целы.

— Милая, — он помог ей подняться, — нам нужно идти. — Он решительно присоединил ее удивительно тяжелую корзину к своему узлу и был поражен, как она несла ее до сих пор.

Кэт неопределенно улыбнулась, принимая из его рук вырезанный из ветки посох.

— Не жалеешь, Генри, что я пошла с тобой? Я… боюсь, я для тебя тяжкая обуза.

Он покачал перевязанной рыжей головой.

— Обуза? Ни в коем случае! Неужели не стойко ты держалась, волоча на себе такую вот тяжесть? В прошлом ты ни за что бы с ней не справилась. Твоя выносливость изумляет меня.

— Пока ты был за морями, — спокойно объяснила она, — я часто пешком уходила одна подальше от Сент-Неотса, чтобы никто не мешал мне помечтать о тебе. — С полных губ ее довольно широкого рта сорвалась улыбка, когда она надевала на голову свой капюшон. — Дома отец заботился о том, чтобы у меня поменьше находилось предлогов говорить о тебе.

Когда они снова продолжили путь, следуя узкой тропой, вьющейся вверх среди беспорядочных нагромождений древних обветшалых валунов, дождь еще шел, но небо уже стало понемногу проясняться. Они вспугнули семейство оленей — робких красно-коричневых созданий, долго глядевших на путников, прежде чем броситься наутек через поросль берез, столь же белых, как и выступившие между ними известковые плиты.

Наконец их тропа так круто полезла вверх, что немного спустя они тяжело задышали и взмокли от пота.

— Стой здесь, — приказал ей Уайэтт и, не теряя времени, чтобы убедиться, подчинилась ли девушка, полез дальше один. Он возвратился мокрый, облепленный листьями, но улыбаясь и так быстро, что Кэт и опомниться не успела.

— Слава Богу, лачуга еще стоит и крыша вроде бы пока крепкая, вот только дверь исчезла.

Домик оказался грубым, без окон и с земляным полом. Из мебели — лишь лавка из бревен и грубо сколоченный стол, стоявший в углу. У дальней стены — подстилка из давно пожелтевших высохших веток ели. Трубы не было, но в центре хижины, под дымовым отверстием, проделанным в крыше из дерна, был выложен из почерневших камней очаг. От проникавшего сквозь отверстие дождя на земляном полу образовался темный мокрый круг, но кроме него все было сухо.

Уайэтт встревоженно обернулся и увидел свою мокрую несчастную спутницу, печально озирающуюся вокруг в отдающей плесенью полутьме. С трудом повернулся его язык, чтоб задать ей критически важный вопрос:

— Ты… ты захватила с собой кремень и сталь?

— В корзинке, — устало сообщила Кэт. — Там же найдешь и трут.

К закату солнца избушка подверглась существенным изменениям. С помощью березового веника, смастеренного Уайэттом, они вымели сухие листья, желудевую шелуху и помет полевых мышей и других зверьков. Уютно трещал и шипел небольшой, но теплый огонь в очаге и над ним поднимался столб едкого голубоватого дыма, задерживался под крышей и, найдя в ней дыру, улетучивался в ясный весенний солнечный свет, который косо пробивался теперь ослепительными золотыми полосами сквозь верхушки высоких величественных буков, возвышающихся над этой крошечной полянкой.

Пышная подстилка из свежих, пахучих еловых веток выглядела соблазнительно мягкой и упругой. И была она в доме только одна: поминутно краснея, хозяйка Кэт Ибботт живо положила конец колебаниям ее спутника по поводу устройства их на ночь.

— Поскольку одеял у нас нет, мой милый, — проговорила она, не отрывая глаз от огня, — и нет возможности их достать, не лучше ли нам лечь вместе и согревать друг друга?

— Pa-разумеется, т-ты права, — ответил он, заикаясь и покраснев, как петушиный гребень, до самой повязки, которой Кэт заново обвязала его темно-рыжую голову. — Н… но, радость моя, ч-что бы на это сказал п-преподобный доктор Гейдж?

— Доктору Гейджу вовсе не обязательно об этом знать, — отвечала она невозмутимо. — Кроме того, Генри, мы теперь столь же женаты, как и прочие, и нам позволительно исключить некоторые штрихи, о которых можно будет исповедаться священнику при первой возможности. — Она мило улыбнулась, потом рассмеялась, и ее смех зазвенел высокой ласковой птичьей трелью, смешиваясь с потрескиванием огня. — Скромность и такой образ жизни несовместимы.

— Да… в-верно. И с-спасибо тебе, моя душенька, за твою мудрость и понимание. — Он поспешил наружу, бормоча что-то невнятное о сборе побегов папоротника им на ужин.

Когда он вернулся с толстым пучком этой сочной лесной зелени, она уже разложила на столе весь их запас еды.

— Теперь, — объявила она, мило наморщив лоб, — ты узнаешь, что у нас было припасено.

Неудивительно, что ее корзина казалась такой тяжелой! Запавшим его глазам предстали голландский сыр, засоленный бекон, три толстых куска окорока, около десятка сушеных рыбин с двумя буханками бездрожжевого хлеба и, в качестве дорогого и редкого угощения, целая голова сахара.

— Отец будет в ярости, когда обнаружит эту пропажу, — улыбнулась она. — На сколько, по-твоему, нам этого хватит?

— Если экономить и поститься, то, осмелюсь сказать, у нас тут достаточно, чтобы продержаться дня три-четыре. — Тревога омрачила его лицо, и он, подойдя к Кэт, обнял ее рукою за талию. — И пройдет не меньше недели, прежде чем нас перестанут искать.

— Три-четыре дня, и только? — Серые глаза удивленно расширились.

— Не больше. — Однако он ободряюще улыбнулся. — Разумеется, я поставлю ловушки на кроликов и обязательно что-то поймаю; поразоряю гнезда фазанов. И еще я знаю ручей, где можно пощекотать форель.

• Предыдущая
• 31/117
• Следующая