История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6 - Казанова Джакомо - Страница 33

• Предыдущая
• 33/60
• Следующая

– Почему вы плачете?

– Я не знаю, о чем вы думаете.

– Успокойтесь, дорогая. Я думаю, что мое состояние побудит вас продлить свою дружбу со мной. Оставьте меня, так как сейчас я надеюсь поспать.

В самом деле, я проснулся вернувшимся к жизни. Я поразился, увидев, что проспал единым махом семь часов. Я звоню, моя добрая бонна входит и говорит, что хирург из соседней деревни хочет со мной поговорить. Она вошла очень грустная; я вижу, что она внезапно повеселела, я спрашиваю о причине, и она говорит, что увидела меня воскресшим. Я говорю, что мы пообедаем, после того, как я выслушаю, что имеет сказать мне хирург. Он входит и, оглянувшись по сторонам, говорит мне на ухо, что у моего слуги сифилис. Я разразился смехом, потому что ожидал чего-то ужасного.

– Дорогой друг, позаботьтесь о нем в полной мере, и я вам все компенсирую; но в другой раз сообщайте о своих открытиях с менее мрачным видом. Сколько вам лет?

– Исполнилось восемьдесят.

– Храни вас господь!

Поскольку я опасался оказаться в таком же положении, я посочувствовал моему бедному испанцу, который, в конце концов, подцепил проклятую чуму впервые, в то время, как я имел ее, должно быть, в двадцатый раз.[21]. Правда, мне было на четырнадцать лет больше, чем ему.

Моя бонна, вошедшая, чтобы помочь мне одеться, спросила, что такого сказал мне старый добряк, что заставило меня смеяться.

– Я его хорошо понимаю; но скажите мне сначала, знаете ли вы, что означает слово сифилис?

– Знаю. Курьер миледи от него помер.

– Очень хорошо; но притворитесь, что не знаете. Ледюк его заимел.

– Бедный мальчик! И это заставило вас рассмеяться?

– Смеяться заставило то, что хирург рассказал мне это как ужасный секрет.

Причесав меня, она сказала, что у нее тоже есть некая тайна, которую она должна мне доверить, вследствие чего я должен заранее ее простить, либо немедленно отослать.

– Вот еще напасть! Какого дьявола вы натворили? Говорите быстро.

– Я вас обокрала.

– Что? Как? Когда? Можете вы вернуть мне украденное? Я не считал вас воровкой. Я никогда не прощаю ни воров, ни лжецов.

– Как вы, однако, быстры! Я между тем уверена, что вы меня простите, потому что не прошло и получаса, как я вас обокрала, и готова немедленно вернуть украденное.

– Если не прошло и получаса, вы заслуживаете, дорогая, полного отпущения грехов; верните же мне то, что незаконно взяли.

– Вот оно.

– Письмо Ф.? Вы его прочли?

– Естественно. Это кража.

– Вы украли, таким образом, мой секрет, и кража эта серьезная, так как вы не сможете вернуть мне украденное. Ах, дорогая Дюбуа! Вы совершили тяжкое преступление.

– Я знаю. Это кража, когда нельзя вернуть украденное; но я могу вас заверить, что она останется в мне как забытая полностью. Скорее, скорее простите меня.

– Скорее, скорее! Вы странное создание. Я скорее, скорее вас прощаю, и целую вас; но берегитесь в будущем не только читать мои бумаги, но даже касаться их. У меня есть секреты, которым я не хозяин. Забудьте же ужасы, которые вы прочли.

– Выслушайте меня. Позвольте, чтобы я их не забывала, и вы, быть может, от этого выиграете. Поговорим об этом событии. Оно привело меня в ужас. Этот монстр нанес смертельный удар вашей душе и другой – вашей личности, гадина притворилась вашей любовницей, опозорив М-м …Я считаю, дорогой хозяин, что это последнее – ее главное преступление, потому что, несмотря на оскорбление, ваша любовь должна сохраниться, и болезнь, которой эта стерва вас наградила, пройдет; но честь М-м…, если гадина осуществит то, чем угрожает, будет утеряна навсегда. Не настаивайте, чтобы я забыла то, что узнала; поговорим, наоборот, об этом, чтобы найти лекарство. Я достойна, поверьте, вашего доверия, и уверена, что заслужу вскоре ваше уважение.

Мне казалось, что я сплю, слыша, как молодая женщина такого положения говорит со мной разумней, чем Минерва с Телемаком. Этого ее рассуждения было более чем достаточно, чтобы добиться не только поставленной ею цели, но и заслужить мое уважение.

– Да, мой дорогой друг, – сказал я, – подумаем, как защитить от опасности, ей угрожающей, М-м…, и я возблагодарю вас, если это не окажется невозможным. Будем думать над этим и обсуждать, денно и нощно. Продолжайте ее любить и простите ей ее первоначальное заблуждение, заботьтесь о ее чести и проявите жалость к моему состоянию, будьте моим истинным другом и забудьте отвратительное звание хозяина, чтобы заменить его званием друга; я останусь им до самой смерти, клянусь вам. Ваши здравые слова покорили мое сердце; придите в мои объятия.

– Нет, нет, этого не нужно; мы молоды и слишком легко можем поддаться чувствам. Мне для счастья достаточно остаться вашим другом, но я не хочу получить это задаром. Я хочу заслужить вашу дружбу с помощью убедительных доказательств моей. Я пойду займусь делом и надеюсь, что после обеда вы почувствуете себя гораздо лучше.

Такая мудрость меня удивила. Она могла быть искусственной, потому что, чтобы ее разыграть, Дюбуа достаточно было знать законы психологии, но не это меня заботило. Я предвидел, что влюблюсь в нее и подпаду под влияние ее моральных принципов, когда ее самолюбие не позволит ей их нарушить, когда она сама влюбится в меня в полном смысле этого слова. Я решил не поощрять свою зарождающуюся любовь. Остановленная в зачаточном состоянии, она должна будет умереть от досады. Досада убивает новорожденное чувство. Так я себя уговаривал. Я забыл, что невозможно испытывать чувство простой дружбы к женщине, которую находишь красивой, с которой ведешь беседы и которая, возможно, влюблена в тебя. Дружба в своем апогее переходит в любовь, и, разрешаясь тем же тонким механизмом, с которым любовь должна стать счастливой, она радуется, становясь все сильнее после проявлений нежности. Это то, что случилось у нежного Анакреона со Смердисом, Клеобулом и Басиллом[22]. Платоник, который претендует на то, что можно быть просто другом молодой женщины, которая нравится, и с которой рядом живешь, – визионер. Моя горничная была слишком очаровательна и слишком умна; было невозможно, чтобы я не влюбился.

Мы начали разговор лишь после того, как хорошо пообедали, потому что нет ничего более неосмотрительного и более опасного, чем разговаривать в присутствии слуг, всегда хитрых или невежественных, которые плохо слышат распоряжения, появляются и исчезают, и полагают, что обладают привилегией безнаказанно выдавать секреты своих хозяев, потому лишь, что они их узнают не напрямую.

Моя бонна начала с того, что спросила, есть ли у меня достаточная убежденность в верности Ледюка.

– Он слегка плут, моя дорогая, большой развратник, смелый, даже дерзкий, умница и невежда, бессовестный враль, которого никто, кроме меня, не может заставить уступить. Этот разбойник, однако, обладает большим достоинством: он слепо выполняет все, что я ему прикажу, пренебрегая любым риском, которому он подвергнется, подчиняясь; он не побоится не только палок, но и виселицы, если видит ее лишь в отдалении. Когда я путешествую, и надо узнать, рискую ли я пересечь реку вброд, оставаясь в коляске, он раздевается, без того, чтобы я ему это сказал, и идет проверить глубину вплавь.

– Ну, достаточно. Вам нужен этот парень. Я заявляю вам, дорогой друг, – потому что теперь я должна так вас называть, – что М-м … нечего больше опасаться. Сделайте то, что я вам скажу, и если м-м Ф. поведет себя не умно, она окажется сама единственной пострадавшей. Но без Ледюка мы ничего не сможем сделать. Необходимо, однако, прежде всего, чтобы мы выяснили всю историю его заразы, потому что некоторые обстоятельства могут стать препятствием для моего проекта. Идите же, выясните все от него самого, и узнайте при этом, рассказал ли он о своем несчастье слугам. Все разузнав, прикажите ему соблюдать строгое молчание об интересе, который вы проявляете к его болезни.

• Предыдущая
• 33/60
• Следующая