Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению - Мэдсен Дэвид - Страница 55

• Предыдущая
• 55/71
• Следующая

– Но не для тебя, Коротышка, да?

Он налил себе еще вина и отхлебнул немного. Он уже был слегка пьян.

– Скажи мне кое-что, прежде чем я дам тебе ответ, – сказал он.

– О чем ты хочешь узнать?

– Это ты убил Сатанинскую дочь?

– Да.

Я совсем не был готов к тому, что случилось затем. Он нетвердо встал, выплеснул вино прямо мне в лицо и закричал в гневе:

– Душегубец! Убить женщину! Подлый убийца! Я ловил ртом воздух, а вино текло мне по лицу и впитывалось в воротник из меха выдры, но я остался сидеть и пытался создать впечатление, что обладаю железной выдержкой.

– Зачем? Зачем, во имя Христа, зачем? – взвыл он, снова плюхаясь на стул.

– У меня были собственные основания.

– Собственные основания, во имя любви Господа? Собственные основания?! Что плохого она тебе сделала?

– Ничего.

– Тогда зачем ты ее убил?

– Можно ли надеяться, что ты поймешь, что я имею в виду, если скажу, что это был акт сострадания?

– Нельзя. Нет, нет, нет, нет! Ты убийца.

– Ты согласен взять пятьсот дукатов и снять обвинения?

– Скажи, зачем ты ее убил?

– Это может иметь какое-то значение?

– Может быть. Расскажи, как ты ее убил, Коротышка. Хочу знать.

Мои мысли вернулись к той ночи. Я вспомнил все еще горящие костры и почувствовал запах жареного мяса, служившего нашим общим ужином. Откуда-то из фургона с припасами доносился смех – один из гоим явно забавлялся с блядиной из города. Меня никто не видел, и я никого не видел.

– Это было в ту ночь, когда я ушел из каравана, – сказал я. – Кое-кто пришел забрать меня, но я попросил подождать и пошел искать ее. Я нашел ее в кибитке, но она не спала. Пахло мочой и потом. Я слышал, как она дышит.

– Не бойся, – прошептал я, – Больше не надо бояться.

Она перевалилась на спину, приподняла голову и посмотрела на меня своими грустными темными глазами.

– Ты меня узнаешь? – спросил я. – Я карлик. Я наблюдал за тобой, долго наблюдал. Я пришел исполнить то, что пообещал несколько лет назад, когда в первый раз увидел, что они с тобой делают. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Сердце мое бешено заколотилось, когда я увидел, как она едва заметно кивнула – едва узнаваемое движение, всего мгновение! – и я знал, что она понимала. Я аккуратно обхватил пальцами ее грязную шею и стал давить. Я давил изо всех сил, но хотя она и не делала ни малейшей попытки сопротивляться, мне было очень тяжело. Глаза ее начали выкатываться, она их плотно зажмурила, затем снова открыла. Губы ее приоткрылись, и появились пузыри слюны. Глубоко, глубоко в горле послышался стон. Она повернула голову влево.

– Лежи спокойно! – воскликнул я. – Лежи спокойно, а то это никогда не кончится!

Я чувствовал, как мои пальцы погружаются в ее тело: ощущение было такое, словно месишь тесто. Мои колени упирались в ее живот сбоку, и я услышал, как она гулко, прерывисто перднула. Я сделал глубокий вдох и принялся давить еще сильнее. У нее из уголка рта начала сочиться кровь, и лицо ее стало изменяться в цвете. О, в ушах у меня стоял такой шум, что казалось, в голове у меня целое море и беспощадные волны все налетают и разбиваются о мой череп!

Она вдруг повернула ко мне свои выпученные глаза, и веки ее затрепетали. После этого она сделалась неподвижной, между губ среди пены слюны и крови показался кончик языка. Губы ее посинели Я не пытался причинить ей боль, я не хотел причинять страдания – я просто хотел, чтобы она умерла и больше не страдала. Вены у нее на шее были толстые как веревки, клянусь. Налитые кровью. Я все давил и давил, задыхаясь от усилия. Из нее вырвался долгий хриплый вздох, по звуку похожий на то, как с шипением испаряется вода, которую плеснули на раскаленные кирпичи. И вот наконец тишина. Она умерла.

Антонио Донато сидел абсолютно неподвижно. Казалось, что он прикован к месту.

– Ну? – сказал я голосом, немного дрожащим из-за эмоций, пробужденных воспоминаниями о той ночи. – Ты мне ничего не скажешь?

Наконец он проговорил насмешливым голосом:

– Значит, ты не лучше нас остальных, Коротышка? Какими бы словами ты ни разукрасил рассказ, ты – хладнокровный убийца.

Я ничего не ответил.

– Ладно, возьму твои сраные деньги.

– От тебя потребуется подписать официальный документ. Или поставить свой знак.

Он поднял голову и посмотрел на меня недобрым взглядом. Глаза его были воспалены и слезились.

– Свое имя я прекрасно сумею написать, Коротышка.

– Хорошо. Бумага будет подготовлена, и деньги получишь, как только подпишешь ее.

– О, во имя Христа, убирайся и оставь меня в покое.

Как только я вышел из душной вонючей комнаты, я прислонился к стене и меня вырвало.

– Он согласился подписать документ, – сказал я кардиналу Каэтану.

– Превосходно! Я рад! Он может быть обнародован, и Томазо делла Кроче отпущен.

– Нет.

– Извини, не расслышал?

– Я сказал – нет.

– Но я не понимаю, Пеппе. Ведь успех всего дела…

– Дело действительно удалось, – перебил я его. – Документ будет обнародован, маэстро Антонио получит свои пятьсот дукатов, и о нем вы больше не услышите.

– А Томазо делла Кроче…

– Он должен умереть.

Каэтан посмотрел на меня так, словно я был полным сумасшедшим.

– Кажется, я не совсем правильно понял твои слова, – выговорил он с трудом.

– Нет, нет, все правильно. Томазо делла Кроче должен умереть. И вы позволите мне все устроить.

– Но это абсурд!

– Почему? По крайней мере, он умрет невиновным, хотя он далеко не таков. Ведь главное – очистить его имя, так? Избежать скандала? Это будет достигнуто, как только Антонио подпишет документ и получит деньги. Нет ничего скандального в человеческой смерти, люди умирают каждый день.

– Не могу поверить, что ты это говоришь…

– Но я действительно это говорю, Ваше Высокопреосвященство.

– И эта… эта чудовищная мысль… это и есть та личная цель, о которой ты говорил? Устроить его смерть?

– Да.

Каэтан в волнении встал со своего золоченого кресла и принялся ходить по комнате.

– Ты просишь слишком много, Пеппе. Томазо делла Кроче – священник… член доминиканского ордена… он… ты требуешь убийства!

– Да.

– Я не могу это одобрить. Никогда.

– Тогда Антонио Донато не подпишет документ.

– Антонио Донато, будь он проклят! Я прикажу его…

– Убить, Ваше Высокопреосвященство? И какая разница между убийством владельца балагана уродов и доминиканского священника?

Каэтан вернулся к своему креслу и снова сел. Лицо его было бледно.

– Как? – проговорил он тихим шепотом. – Как это все будет сделано?

– Ваш перстень все еще у меня. Меня пропустят в Минерву.

– Ты что, сам его убьешь?

– Нет, Ваше Высокопреосвященство. Убьете вы.

Целую минуту кардинал Каэтан не мог говорить.

Лицо его исказилось, он отчаянно напрягал мимические мышцы, пытаясь предотвратить взрыв гнева и ужаса. Наконец он сказал дрожащим голосом:

– Как ты смеешь такое предлагать? Как смеешь?

– Точнее, его убьет выданный вами документ. Или, еще точнее, он сам себя убьет.

– Я… я не понимаю.

– Хотя Томазо делла Кроче и чудовище, он, согласно своим принципам, фантастически честен. Он перевернет небо и землю, чтобы поймать и сжечь того, кого посчитает погрязшим в ереси, но он сделает то же самое, чтобы защитить того, кого он не считает еретиком. Он последовательное чудовище – в этом его трагедия. Если бы я смог доказать ему, что он уничтожил человека, не еретика, а верного сына Святой Матери Церкви, он не перенес бы ужаса. Он был бы вынужден искупить вину ценой собственной жизни.

– И обречь свою бессмертную душу на адские муки?

– Об этом я ничего не знаю. Я знаю только его убеждения и его образ мысли.

– Почему ты уверен, что он так поступит?

– Абсолютной гарантии у меня нет, но я действительно уверен. Я долго над этим думал, поверьте.

– Самоубийство… но ведь о нем нельзя будет объявить.

• Предыдущая
• 55/71
• Следующая