Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению - Мэдсен Дэвид - Страница 50

• Предыдущая
• 50/71
• Следующая

Ну ладно, раз я действительно проделал полный круг, то стоит снова начать свой рассказ с персонажа, который играл значительную роль: я имею в виду Мартина Лютера. Но прежде я все же должен поведать вам о другом случае, так как за ним последовали самые катастрофические события. Этот случай связан с теми событиями так же, как причина связана со следствием, как огонь связан с теплом. Я понимал, в самой глубине своего существа, что что-то произойдет, какая-то кульминация, мрачный апофеоз, который можно лишь чуть-чуть отсрочить, – но я не мог себе представить ни точный характер события, ни образ, в каком оно в конце концов проявится. Таковы, вероятно, все кульминации, кроме кульминации полового акта, которая всегда до скуки предсказуема.

А произошло именно вот что: я получил сведения о том, что Андреа де Коллини «расследовал» дело Томазо делла Кроче in absentia, и инквизитор был признан виновным. Магистр вынес смертный приговор. Все это было безумием, нечего и говорить, но что я мог поделать? Андреа де Коллини был для меня недосягаем, по крайней мере пока. Слабый огонек надежды все же теплился где-то в глубине среди тьмы, – надежды на то, что на какое-то время, пусть совсем ненадолго, свет незамутненного рассудка вернется к магистру, и он снова почувствует, что я продолжаю его любить. И я хранил и лелеял эту надежду как только мог. Для меня прежде всего важна была эта любовь – конечная судьба Томазо делла Кроче не занимала моих мыслей, но в моем сердце постоянно звучала молитва о том, чтобы Андреа де Коллини не погрузился в полное безумие.

Все началось с индульгенций. Согласно обычаю, Лев, как только взошел на престол Петра, отменил все индульгенции, выданные его предшественником, – за исключением индульгенций, выданных Юлием II в интересах возведения новой базилики Святого Петра. О, во что обошлась эта ошибка! Немцы всегда были очень недовольны тем, что деньги постоянно утекают в Рим. Но когда 22 декабря 1514 года Лев распространил индульгенции Святого Петра на церковные провинции Кельн, Трир, Зальцбург, Бремен, Безансон и Упсала, да еще и на владения Альбрехта, архиепископа Майнцского и Магдебургского (вообще-то, говоря правду, он хотел быть архиепископом Всегочтотолькоможно), то он уже начал нарываться на неприятности. Как я уже сказал вам в первой главе мемуаров, вышеупомянутый Альбрехт, избранный архиепископом Майнцским, хотел оставаться и архиепископом Магдебургским и Хальберштадтским. По правилам, ему следовало отказаться от права на эти два епископства, когда его перевели в Майнц, – это говорит, что он за жадная скотина. И он действительно добился того, чего так хотел, но за очень высокую цену: за утверждение во всех трех епископствах он должен был уплатить неимоверную сумму в четырнадцать тысяч дукатов, плюс особый налог в десять тысяч, и вся эта сумма ссужалась банковским домом Эбера под председательством хитрого и умного Иакова Эбера. Для того чтобы Альбрехт Всегочтотолькоможно мог выплатить долг, ему доверили провозглашение индульгенции Святого Петра в церковных провинциях Майнц и Магдебург, включая епархию Хальберштадт, а также по всему Бранденбургу. Половина вырученной суммы шла Папе (под явным предлогом финансирования строительства новой базилики), и половину Альбрехт оставлял себе и из этой суммы делал выплаты Эберу. Все было устроено ловко, и подразумевалось, что обе стороны будут одинаково довольны.

Однако огромное количество людей оказалось совершенно недовольно. Продажа индульгенций и так никогда не приветствовалась, – а это и была именно продажа, несмотря на все теологические тонкости, которыми окружили передачу денег из одних рук в другие. Мысль была предельно проста: грешник платил деньги, получал индульгенцию, и грехи его отпускались, – или, точнее, наказание, полагающееся за его грехи, отменялось. Разные грехи, заслуживающие разных наказаний, требовали разных цен. Например, если вы убили свою мать в припадке раздражения из-за того, что суп был недостаточно горяч или пересолен, вам следовало понести довольно суровое наказание – если не в этой жизни, то в последующей. Избавление от этого наказания требовало кругленькой суммы. Но с другой стороны, если вы всего лишь перепихивались с женой банкира, в то время как ваша собственная супруга обливалась потом в поле, то избавление от духовного бремени не обойдется вам столь же дорого. Или, если ваш дорогой дядюшка Генрих до самой смерти предавался удовлетворению страсти с белокурыми девушками, то можете быть уверены что сейчас он сидит в огне чистилища и его бывалый старый член, ставший его погибелью, облизывают сейчас не девичьи языки, а жестокое пламя. Если же из любви к этому бесстыдному отступнику вы хотите освободить его от страданий в мире грядущем, то просто платите деньги, получаете на дядюшку индульгенцию и pronto! (как говорим мы, итальянцы) – душа дядюшки Генриха, мерцая чудесной белизной, безупречно чистая, взлетает на крыльях в Царство блаженных. Некоторые расчетливые и дальновидные люди покупали даже индульгенции за грехи, которые еще не совершили, но которые определенно собирались совершить. Было просто: бросил монету в кружку и иди на всю ночь к блядям в местный публичный дом (хотя далеко не все сочли бы это очень уж греховным, – ведь здесь церковнослужители всегда туда ходят).

И как раз это явно святотатственное положение вещей намеревался критиковать Мартнн Лютер, когда прибил девяносто пять тезисов к двери церкви в Виттенберге, а никак не доминиканца Тецеля, очень сильно и убедительно проповедовавшего индульгенцию Святого Петра. Не думаю, чтобы Лютер был как-то лично обижен на Тецеля. Как бы то ни было, хотя Тецель и был красноречивым проповедником, и друзья и враги переоценивали его силы. Более того, я склонен считать, что обвинения в аморальном поведении, выдвинутые против него сторонниками Лютера (говорят, что он отпидарасил больше тысячи мальчиков-подростков), не имеют никакого основания. Во всем виноват был не Тецель, как я уже сказал, а система. Но заметьте это все-таки Тецель, заявляя, что индульгенции применимы и к умершим, выдал получившие теперь дурную репутацию стихи:

Вообще-то, после того как Лютер начал свою серию атак, Тецель собрал достаточно огня и серы для ответа, но затем в конце 1518 года удалился в Доминиканский монастырь в Лейпциге, так как его стали принимать так враждебно, что проповедовать индульгенции стало просто невозможно.

В начале того года архиепископ Альбрехт Всегочтотолькоможно прислал Льву письмо, сообщив, до чего доходит Лютер, проповедуя «новые доктрины». Третьего февраля Лев приказал Габриэле делла Вольта, главе ордена августинцев, сделать замечание беспокойному монаху либо в письме, либо через посланника. Лютер, однако, упрямо воспротивился всем попыткам приструнить его. Я уже описал в начальной части этих мемуаров, до какой именно степени разгневало Льва его упрямство. Недремлющие доминиканцы, верные братья Тецеля, вообще-то уже обращали внимание курии на всю опасность происходящего, но тогда к ним особо не прислушались. Хотя я очень сильно подозреваю, что одна из причин того, что Андреа де Коллини оставался невредим, была в том, что Инквизиция занималась событиями в Германии и на Андреа де Коллини у нее не хватало времени. В ноздрях доминиканцев был едкий запах огня и горелого мяса, а когда инквизиторы чуют запах горелого мяса, они намного страшнее бешеных собак, почуявших кровь.

В начале июля 1518 года Лютера вызвали в Рим для отчета о своих «еретических» доктринах и о своем явном пренебрежении к Папе и папской курии. Лютер ответил залпом из всех орудий, назвав своих оппонентов итальянцами и томистами. Оба обозначения были использованы как ругательства, но первое, конечно, вызвало больший гнев, чем второе. Лютер признавал превосходство и непогрешимость лишь канонических книг Писания и утверждал, что и соборы, и Папы могут ошибаться. Довольно странно, но он также сказал, что Римская Католическая Церковь всегда придерживалась истинного пути и что всем христианам надо сохранять единство с Римом.

• Предыдущая
• 50/71
• Следующая