Домой, во Тьму - Мякшин Антон - Страница 58

• Предыдущая
• 58/67
• Следующая

Настоящим лабиринтом был дворцовый парк. Совсем недавно здесь гремела музыка, на стройных тополях светили бумажные фонарики, на открытых эстрадах танцевали придворные, по аллеям, стуча деревянными башмаками, сновала челядь. А окна дворца горели разноцветными огнями, а на шпилях Золотой, Серебряной и Бронзовой башен развевались государственные флаги, и флаги с фамильным гербом Императора, и флаги с гербом Герлемона, а по стенам шагали стражники с алебардами на плечах, и ветер трепал золотые плюмажи на их шлемах, и каждый час – и днем, и ночью – канонир на сторожевой башне палил из пушки.

Таким Императорский дворец Топорик никогда не видел. Он застал его пустым и безмолвным. Как и сам Герлемон. Но по улицам города, заваленным ломаной мебелью, узлами, разнообразной нехитрой утварью поспешно бежавших горожан – и еще голыми трупами, – бродили мародеры, а во дворце не было никого.

Кроме десятка монахов и жирного перепуганного старика в лохмотьях когда-то богато изукрашенной одежды. Они стояли в открытых дворцовых воротах – кучка оборванных, голодных людей, неумело держащих в руках оружие.

«Мародеры», – подумал тогда Янас, но Тремьер и отец Матей при виде старика преклонили колени. Чуть погодя, звеня кольчугами, склонились к земле все полторы сотни лакнийских дружинников.

– Император? – тревожно спросил с колен Тремьер.

И тогда старик выронил крест, который стискивал обеими руками на груди, и заплакал.

Это был епископ Симон.

Аллея развернулась неширокой площадкой, в центре которой возвышалась крытая эстрада, похожая на невероятно большую раскрытую раковину. Должно быть, в прежние времена здесь помещались музыканты императорского оркестра.

Янас задержался у эстрады – в глубине темной раковины ему послышался шорох. Минуту он простоял недвижно, напряженный, изо всех сил сдерживая рвущееся из груди дыхание. Потом расслабленно выдохнул:

– Пошли. – И зашагал, огибая эстраду, к продолжению аллеи, туда, где воздевали к ночному небу черные корявые пальцы-ветви голые деревья.

– Ноябрь месяц, – слышал он за спиной негромкий разговор лакнийцев, – у нас по эту пору давно снег лежит…

– Да и здесь, что ж ты думаешь, зимы, что ли, не бывает?

– Откуда мне…

– А я вот два года в Императорских полках отходил. Пелипа бил и под Бейном, и близ Халии. Я знаю. И тут снег, что ж ты думаешь. Не столько, сколько у нас, но тоже. А сейчас – нету. Холодно, бей его колотушкой, а снега нету. Только туман этот чертов по ночам. Разве так должно быть? Как ночь, так туман. Уж второй месяц…

– А я слыхал, это и не туман вовсе. Это вроде как живое что-то. Днем спит, а ночью просыпается.

– Неужто?..

– Что ж ты думаешь? Так оно и есть, бей его колотушкой. Пущай и здесь откушают того, что мы глубокой ложкой хлебнули.

– Тихо! – шикнул на ратников Топорик.

Разговоры смолкли немедленно. Янас развернулся и, осторожно ступая, пошел обратно, к раковине эстрады. На полпути оглянулся и подал знак лакнийцам – мол, обходите другой стороной.

Трижды тихонько свистнула сталь вылетающих из ножен мечей. Один из ратников – тот, который рассказывал, как два года бил мятежного графа, – пошел вслед за мальчиком, двое других – туда, куда им было указано.

Янас вскочил на возвышение эстрады, сразу опустился на одно колено и вытащил из-за пояса топорик. Чуть отвел руку, готовясь к броску. И, не оборачиваясь, махнул безоружной рукой.

Трое лакнийцев одновременно нырнули в глубину раковины. Кольчуги мелькнули большими стальными рыбами и исчезли во тьме. Но только на мгновение. Янас не успел еще войти в то судорожно-нетерпеливое состояние, которое охватывает человека за секунду до смертельного боя, как наружу – в гущу тумана под эстраду – вылетел чернобородый мужичок в драной кожаной куртке. За ним, тяжело дыша от отпустившего напряжения, вышагнули лакнийцы. Один из них меч уж заложил за спину, а в руках держал большой мешок, перешитый из старого одеяла, наполненный чем-то наполовину.

– И сюда добрались… – крякнул он, бросая мешок к ногам поднявшегося Топорика, а сам спрыгивая к мужичку.

– Чего шныряешь?! – зарычал он, хватая того за горло. – Мало тебе в городе добра осталось? А? С золоченой посуды жрать хочешь? В императорских подштанниках коров пасти?!

– Господа стражники… – заскулил, суча ногами, мужичок. – Помилуйте неразумного! Сказывали – никого нету тута… Я ж не для себя ж! Думал, вот пройдет эта погань стороной, вернутся опять прежние времена, а я тут как тут – государю Императору его добро сберегший… Токмо за-ради этого, за малую благодарность монаршей особы, даже не для пропитания детей своих…

– Ну, зачастил… – уже беззлобно буркнул ратник, ловко скручивая мародеру руки за спиной снятой с плеча веревкой. – Об Императоре он заботится, навозник…

– Только за-ради милости государя! Вот вернется государь, а я ему в ножки – такой-то и такой-то, что мог, то сберег… Ай, господа стражники, больно ведь!

Янас заложил топорик обратно за пояс.

– Какие мы тебе стражники… – пробормотал кто-то из лакнийцев. – Тех стражников теперь с фонарями поискать. Как и твоего Императора…

Мужичок заткнулся на полуслове, с ужасом оглядывая вооруженных людей.

– Теперча, – громко проговорил стягивавший узел ратник, – у нас Император другой. Хороший у нас теперча Император. Который не сбежит незнамо куда, бросив и Империю, и подданных… Волоките его, ребята, во дворец!

– Ой, господа страж… Ой, добрые господа, не казните неразумного! – запричитал с новой силой мужичок. – Ведь дети малые… Ведь токмо за-ради…

– Захлопнись, – добродушно посоветовали ему, потрепав латной рукавицей по шее, – а то сами захлопнем…

Да, то было ошеломляющей новостью.

– Погибли, совсем погибли… – бормотал Симон. С неестественным проворством он, пыхтя и фыркая, ковылял впереди Тремьера, Матея и Топорика вверх по крутой лестнице Золотой башни. – В ночь на седьмой день того месяца вдруг опустился на дворец густой туман… Тянулись из тумана сотни рук, а на каждой руке, где полагается ладони быть, голова без глаз, но с разверстой пастью, где языки горят зеленым пламенем, а от головы еще руки, длинные как змеи, а на каждой руке голова без глаз и с пастью… И все пасти свистят разом, переливаются оглушительным свистом…

– В ночь на седьмой день прошлого месяца, – мгновенно подсчитал Тремьер, оглянувшись на Матея и Янаса, – как раз тот день, когда сдох ублюдок Барлад…

– Когда Ключ оказался у Пелипа, – отозвался отец Матей.

– Когда вспыхнул и сгорел дотла родовой замок Крудов, – закончил Янас.

Епископ споткнулся.

– Ключ… – прошептал он. – То, что вы сказали, – это правда?

– Истинная, – спокойно подтвердил Тремьер.

Епископ опустился на ступеньку. Он вдруг всхлипнул, и живот его затрясся на монументальных коленях.

– Тогда – конец… Я чувствовал… Я… ждал этого… Когда дьявольский туман вполз во дворец, начался хаос. Зеленое пламя и серый дым затянули коридоры. Стража рубила оскаленные пасти вслепую – и убивала друг друга. Я сам видел, как капитан Летучего полка бросился к императорским покоям, а дымная струя, выросшая в руку со множеством пальцев, схватила его и швырнула о стену. Там и теперь еще видны следы от нескольких выпавших камней. Я видел, как генерала Гальбара зарубили его же воины, ослепленные дьявольским наваждением, и сами погибли под мечами друг друга. Я видел, как Летучих проклятый туман рвал на куски, как пасти, полыхая нечистым пламенем, отхватывали им головы, как мечи, стрелы и пули пролетали сквозь призрачное тело чудовища, не причиняя ему никакого вреда. А утром, когда бойня закончилась, во дворце были только трупы. Изуродованные, разорванные, изгрызенные трупы. И в покоях Императора… И в покоях Императрицы… и внизу, в казармах дворцовых стражников… И в казармах Летучих… Ничего не осталось живого. Кто выжил, те сбежали и вряд ли когда-нибудь вернутся…

– Император? – спросил снова Тремьер.

• Предыдущая
• 58/67
• Следующая