Имперский гамбит - Мусаниф Сергей Сергеевич - Страница 13

• Предыдущая
• 13/69
• Следующая

– Но ты ведь доказал ему, что из тебя выйдет толк. Неужели ты думаешь, что он не переменит своего мнения?

– А мне это глубоко параллельно, – сказал Клозе. – В детстве, когда я нуждался в отце, я был лишен его поддержки. Теперь она мне вовсе не требуется. Тебе больше повезло с родственниками. Я же отношусь к своим как к бубонной чуме. Стараюсь держаться подальше и мою руки даже после телефонных разговоров.

– А сами они не пытались с тобой связаться? Особенно после того, как ты достиг положения?

– Нет, – сказал Клозе. – Полагаю, они отвечают мне взаимностью. Это своего рода идеальные отношения. Обоюдная неприязнь куда лучше на практике, нежели неприязнь только с одной стороны и горячие родственные чувства – с другой.

– Полагаю, ты прав.

Прежний Клозе, времен первой Сахарской кампании, наверняка заявил бы, что так оно и есть. Нынешний Клозе промолчал. Категоричность – одно из проявлений наивности, а наивность Клозе оставил в безымянном болоте вместе с правой ногой.

– Родственников не выбирают, но мои оказались не самыми плохими, – продолжала Пенелопа. – Сильный и мудрый отец, красивая и любящая мать, двое старших братьев, один – серьезный и всезнающий, никогда не совершающий ошибок, хотя последние годы его жизни опровергли такую репутацию, второй же – веселый, остроумный, готовый в любую минуту прийти на помощь… Идеальный старший брат.

И все умерли, закончил про себя Клозе. Неважно, на самом деле были они идеальными или нет, если в ее памяти они остались именно такими. Старый интриган, светская красавица, неудавшийся мятежник и… Юлий. Они теперь будут такими, какими их помнят живые.

Пенелопа явно была готова в любую секунду разрыдаться, и Клозе попробовал разрядить ситуацию.

– И который из этих двух идеальных парней был Юлием? – невинно поинтересовался он. – Я что-то не узнаю его ни в одном из описаний.

Пенелопа улыбнулась.

– Если честно, Гай был просто моим старшим братом, а Юлия я всегда видела рыцарем в сверкающих доспехах, – сказала она. – Не знаю, почему так. Они были похожи, оба военные, оба пилоты, оба делали блестящую карьеру, бывало, что они оба волочились за одними и теми же женщинами… Правда, женщины всегда отдавали предпочтение Гаю. Юлий был гораздо… сложнее. Никогда не было понятно, шутит он или говорит серьезно, никто никогда не знал, что у него на уме.

– Я познакомился с ним на Сахаре, – сказал Клозе. – В Академии мы учились на разных курсах, и он не стал бы якшаться с молодняком. Только на Сахаре выяснилось, что между нами есть много общего… Нет, не так. Что у нас есть общие интересы. А потом был «Одиссей», и мы вручили друг другу свои жизни.

А до этого он рисковал своей, чтобы вытащить меня из болота. Впрочем, Юлий вернулся бы за любым пилотом из своего звена. Юлий заботился о своих людях.

Клозе тоже старался заботиться о своих людях, но потерял всех. За тот прорыв на орбиту Сахары его считали героем, а он не мог простить себе своих ошибок и часто просыпался от кошмарных снов. Лейтенант Орлов, в свое время ухаживавший за Пенелопой и спасший ее жизнь во время самого знаменитого теракта тысячелетия, тоже был подчиненным Клозе и погиб на Сахаре.

Ничего, подумал Клозе с мрачным удовлетворением, нынешняя моя ошибка точно будет последней и подтвердит правоту отца, который всегда утверждал, что из меня не выйдет ничего хорошего.

Только долго радоваться отцу не придется. Вряд ли старый мерзавец меня надолго переживет. Вряд ли меня надолго переживет все человечество.

Клозе сидел, запершись в своей каюте, и пытался найти две вещи: а) моральное оправдание тому, что он собирался сделать; б) истинную причину, которая толкнула его на то, что он собирался сделать.

Как и следовало ожидать, поиски первого оказались куда проще. Клозе считал, что в большинстве своем люди – одинокие волки, и сбиваться в стаи их заставляет только насущная жизненная необходимость, а потому любое государственное образование является искусственной структурой, функционирующей и существующей ровно до тех пор, пока его поддерживает подавляющее большинство людей.

Человечество – это объективная реальность.

Человеческая Империя – фикция.

Она была реальностью или почти реальностью, когда ее работу поддерживали люди вроде Петра Романова и старой аристократии, от которой сейчас не осталось и следа. Когда большая часть человечества была убеждена, что Империя является не просто самой удобной, но единственной формой правления. Когда Петр Первый, сам провозгласивший себя императором, поверил в то, что он был избран Богом, и заставил миллиарды людей искренне разделить с ним это заблуждение.

Когда первый император Романов, первый граф Морган и прочие родоначальники аристократических семейств вершили историю, они думали не о личных выгодах или неограниченной власти, а о сохранении человечества как вида. Они пролили моря крови и сожгли на пути к своей цели несколько планет, и в итоге им удалось объединить одиноких волков в одну стаю, более-менее мирно просуществовавшую четыреста лет. Но и в волчьей стае потенциальных лидеров всегда больше, чем один. Пока вожак является самым большим и сильным самцом, они держатся в тени. А когда он стареет и ослабевает, они из этой тени выходят.

Во времена Клозе люди поддерживали Империю не из-за убеждения. Одни делали это из личной выгоды, другие по привычке, третьи – просто по инерции, бездумно. Стая стала слишком большой, слишком сытой, ее перестала объединять одна общая цель. И потенциальные вожаки начали покидать тень.

Восстание Клейтона было не первым тревожным звоночком, но, пожалуй, самым громким. Если бы не внешняя угроза, которая подарила стае новую общую цель, Империя развалилась бы на куски в течение ближайших десятков лет. Со всеми вытекающими последствиями – истерией, гражданскими войнами, экономическими проблемами и прочими не столь приятными вещами.

В каком-то смысле вторжение таргов спасло придуманную людьми фиктивную реальность. Потому что угрожало реальности объективной.

Но люди перестали воспринимать императора как Божьего избранника. Граф Питер Морган и генерал Краснов взяли на себя роль высшей силы и попытались сотворить императора по своему образу и подобию. Когда Клозе узнал от Юлия об истинной подоплеке теракта, стоившего жизни Виктору Романову и еще почти тысяче человек, он на некоторое время впал в шок. На очень долгое время.

Неудивительно, что в конце концов Юлий так и не смог всего этого пережить.

В некоторой степени Рокуэлл, которого Клозе даже в своих мыслях не мог назвать Максимилианом Первым, был честнее Юлия. Он попал на престол самым естественным путем – после смерти своего предшественника. Обычной смерти, а не смерти в результате заговора или теракта. Вся проблема состояла в том, что Рокуэлл был плох.

Империя могла бы пережить его в мирное время, возможно, своим правлением он бы просто ускорил ее распад. Но с его идиотским подходом он не был способен выиграть войну. Он был… романтиком. Абсолютно нежизнеспособным. А остановить таргов мог только самый приземленный прагматик и реалист. Такой, как барон Клозе.

Юлий… являлся чем-то средним между реалистом и романтиком. Возможно, именно это и свело его в могилу. А может быть, ему просто не хватило чувства юмора. Абсолютная власть давит тех, кто относится к ней абсолютно серьезно.

Юлий был слишком серьезным, слишком ответственным. Клозе хорошо понимал разницу между «быть ответственным за миллиарды людей» и «переживать за каждого человека из этих миллиардов, как за своего родственника», но так и не смог объяснить этой разницы своему другу.

Военный пилот Юлий был бы хорошим императором в мирное время. Может быть, даже идеальным. Но он не был готов идти на большие жертвы, хотя собой он был готов пожертвовать всегда.

Бушующий пожар войны требовал, чтобы его залили океаном крови. Юлий стремился изыскать этот самый океан в своих собственных жилах. Рокуэлл считал, что, если на пожар не обращать внимания, сконцентрировавшись на обмундировании пожарных, пламя погаснет само собой.

• Предыдущая
• 13/69
• Следующая