Повелитель Воздуха - Муркок Майкл Джон - Страница 28
- Предыдущая
- 28/43
- Следующая
Я уставился в крошечный иллюминатор моей каюты. Когда мы садились в Лахоре, Дутчке держал меня под прицелом, чтобы я не мог закричать или выбросить из окна записку. Миля за милей видел я вокруг только пробегающие облака. И не слышал ничего, кроме постоянного гудения тяжелых моторов «Скитальца», которые, казалось, неустанно несут меня к моему финалу.
В Калькутте Дутчке снова вошел в мою каюту и направил мне в грудь пистолет. Я глянул наружу, увидел солнечный свет и вдали город – город, который я знал и любил в мое время и который теперь был мне чужим. Как могут эти анархисты утверждать, будто британское владычество – это плохо, если оно столько дало Индии, сделало ее такой современной? Этот вопрос я и задал Дутчке. В ответ он рассмеялся:
– Вам известно, сколько стоит в Англии пара сапог?
– Примерно десять шиллингов, – ответил я.
– А здесь?
– Еще меньше, вероятно.
– В Калькутте около тридцати шиллингов – если вы индиец. И примерно пять для европейца. Вы знаете, европейцы держат под контролем легкую промышленность. И в то время, как белые могут приобрести обувь у предпринимателя, индийцу нужно обращаться в магазин. Розничные торговцы устанавливают цену в тридцать шиллингов. Столько зарабатывает индиец за целый месяц. Продукты в Дели дороже, чем в Манчестере, однако индийский рабочий получает только четверть того, что выплачивают английскому рабочему. Почему так происходит, вы знаете?
– Нет.
Все эти рассуждения показались мне простым нагромождением лжи.
– Потому что цены и зарплаты в Англии искусственно поддерживают на одном уровне за счет колоний. Торговая конвенция выгодна Великобритании. Она устанавливает закупочные цены, распоряжается продуктами. Поэтому цена остается стабильной, независимо от колебаний, происходящих на рынке. Индиец голодает, чтобы британец мог пировать. И это относится ко всем колониям, владениям и протекторатам, как их ни назови.
– Но есть ведь больницы, программы общественного вспомоществования, благотворительность, пособия по безработице, – возразил я. – Индийцы все же не умирают с голоду.
– Это так. Им помогают не умереть. Было бы глупо дать вымереть вполне пригодной рабочей силе, потому что никогда заранее не знаешь, что тебе потребуется в следующий момент. Рабы – это богатство, разве не так?
Я старался не реагировать на подобную пропаганду. С одной стороны, я не был убежден в том, что экономические теории Дутчке верны; с другой я был уверен, что он смотрит на все сквозь искажающее стекло своего мировоззрения.
– Я только знаю, что средний индиец живет сегодня лучше, чем в начале века, – сказал я. – И лучше многих англичан того же времени.
– Вы видели только города. А вы знаете, что индийцы могут появляться в городах только в том случае, если у них имеется специальное разрешение от государственных властей? Они обязаны носить при себе нечто вроде постоянного пропуска, из которого следует, что такой-то имеет в городе работу. Если работы не имеется, человека высылают назад, в деревню. А там почти нет школ, больниц и прочих «преимуществ» британского владычества. Те, что есть, отстоят друг от друга на очень большие расстояния. Та же система существует и в Африке, и на Дальнем Востоке. Она развивалась не один год и теперь стала применяться даже в некоторых европейских колониях – в занятой русскими Польше, в занятой немцами Богемии.
– Эта система мне знакома, – ответил я. – Она вовсе не бесчеловечна. Она – просто средство контролировать наплыв рабочей силы. Она позволяет следить за тем, чтобы города снова не превратились в трущобы, как это было когда-то. И каждому она приносит свою выгоду.
– Это рабовладельческая система, – заявил аристократ-анархист. – Она несправедлива. Она приводит к росту освободительного движения. Вы поддерживаете тиранов, друг мой, если защищаете эту систему.
Я улыбнулся и покачал головой.
– Спросите индийца на улице, что он об этом думает. Я совершенно уверен, он скажет вам, как он доволен.
– Потому что не знает лучшего. Вот заговор колониалистов – дать угнетенному совсем немного информации. Достаточно, чтобы запутать его мысли и заставить глотать не жуя вашу пропаганду, но не более. Довольно странное дело, расходы на образование остаются на прежнем уровне, в то время как на другие мероприятия по «увеличению благосостояния» выдается все больше и больше ассигнований. Так и ломают хребет тем, над кем властвуют. Вы самодовольно вещаете о свободном предпринимателе, о человеке, прочно стоящем на собственных ногах, который может добиться «улучшений» своими силами. А потом приходите в ужас, когда колонизированные народы возмущаются системой «регулирования притока рабочей силы»!
– Я мог бы напомнить вам о том, что мир по сравнению с тем, что было семьдесят лет назад, обладает стабильностью. Тогда о подобном даже не мечтали. Не ведется больше войн. Почти вся планета пережила столетний период мира. Надеюсь, это – не преступление?
– Преступление. Потому что ваша стабильность куплена за счет попрания достоинства других. Вы уничтожили не тела, а умы. Вот, по моему мнению, самое худшее из преступлений.
– Хватит об этом! – вскричал я в нетерпении. – Вы наскучили мне, граф фон Дутчке. Довольствуйтесь тем, что сорвали мои планы. Я не желаю больше слушать! Я считаю себя порядочным человеком – гуманным человеком, да, либеральным человеком. Но личности вроде вас пробуждают во мне желание… лучше не говорить.
Я попытался взять себя в руки.
– Глядите! – засмеялся Дутчке. – Я – голос вашей совести. Которую вы не желаете слушать. И вы так твердо решились не слушать ее, что готовы уничтожить каждого, кто вынуждает вас преклонить к ней слух! Вы – типичный представитель того «порядочного», «гуманного» и «либерального» общества, которое поработило две трети населения Земли, – он помахал своим пистолетом. – Забавно, власти полагают, что вольнодумец хочет навязать им свои собственные взгляды, в то время как он всего лишь взывает к лучшим сторонам натуры власть имущих. Но, вероятно, авторитарные личности умеют мыслить только в своих категориях.
– Вам не запутать меня в аргументах. Предоставьте мне, по крайней мере, право провести в покое мои последние часы!
– Как вам угодно.
Пока мы не отошли от причальной мачты, он почти ничего не говорил. Только пробормотал что-то о «человеческом достоинстве, которое под конец обернулось обычным высокомерием захватчиков». Но я не собирался больше прислушиваться к его фантазиям. Он и сам был заносчив, если верил, что ему удастся соблазнить английского офицера своими революционными бреднями.
Во время следующего этапа нашего путешествия я предпринимал отчаянные попытки вступить в контакт с Джонсоном. Частью этого плана было мое заявление о том, что мне надоело все время видеть Барри и что мне хотелось бы как-нибудь повидать другое лицо.
Тогда вместо Барри ко мне отправили с обедом дочь капитана. Она была так красива, так грациозна, что мне стоило трудов встретить ее тем же угрюмым взором, которым я приветствовал всех остальных. Несколько раз я пробовал выпытать, что намерен делать со мной ее отец, но она только сказала: «Он еще думает». Я прямо спросил ее, не поможет ли она мне. Она удивилась и не дала никакого ответа, но покинула каюту с изрядной долей спешки.
В Сайгоне – я узнал его по сверканию позолоченного храма – я услышал лопотание индокитайских паломников, занимавших заказанные ими места среди тюков и прочих грузов. Я им не завидовал. Это было тесное и душное пристанище. Но если они действительно буддийские паломники, то им, конечно же, повезло, что они вообще нашли себе место на воздушном корабле.
И снова – хотя Сайгон был «свободным» портом под американским управлением – меня заботливо стерег граф фон Дутчке. Теперь он обходился со мной менее самоуверенно, чем при первой нашей встрече. Ему явно было очень не по себе, и мне пришло на ум, что американские власти, возможно, получили какую-то информацию о миссии «Скитальца» и задавали неприятные вопросы. Во всяком случае, стартовали мы довольно-таки поспешно.
- Предыдущая
- 28/43
- Следующая
