Лондон, любовь моя - Муркок Майкл Джон - Страница 2

• Предыдущая
• 2/133
• Следующая

Городские улицы представляются Маммери пересохшими руслами, ждущими, чтобы вода хлынула в них из подземных источников. Он наблюдает за своими лондонцами. За этими допотопными жителями. Лондонцы поднимаются со станций метрополитена (из своих окопов и нор) и семенят по тротуарам к сотням автобусов, ожидающих их, чтобы развезти в тысячу разных мест. Туман рассеялся. Теперь холодное солнце освещает это извержение душ. По оживленным улицам — по аллеям и переулкам — плывут потоки людей. На таком расстоянии они кажутся Маммери даже симпатичными. Ему хочется снять шерстяные перчатки и, порывшись в пальто и кофте, достать блокнот, чтобы записать, как солнечный свет играет на выщербленной брусчатке, на мокром асфальте, на кирпичной кладке стены, но он не поднимает рук с колен. Ему не до городских пейзажей: он должен посвятить себя масонам. Отправив свою последнюю рукопись («Пять знаменитых призраков Уайтхолла») издателю еще в прошлый понедельник, он теперь свободен от каких бы то ни было срочных дел и испытывает почти болезненное желание снова оказаться рядом со своими скучающими старушками. Когда автобус проезжает изогнутый металлический железнодорожный мост и уходит под белую эстакаду, Маммери думает о сотнях людей, обреченных или сидеть за рулем, или превращаться в пассажиров, — о человеческом дыхании, о копоти и выхлопных газах, смягчающих резкость утреннего воздуха.

Маммери кажется, что население Лондона обратилось в музыку, вот сколь поэтично его настроение. Жители города создают затейливую, сложную геометрию, географию, уходящую за сферу физики, в ее метафизическую изнанку. Здесь уместны музыкальные термины или абстрактные формулы: ничто иное не способно прояснить соотношения между дорогами, рельсами, водными и подземными путями, сточными трубами, тоннелями, мостами, виадуками, электрическими сетями, между любыми возможными видами пересечения. Маммери напевает сочиненную им мелодию, а они все идут и идут, его лондонцы, кто напевая, кто посвистывая, а кто тараторя, и каждый добавляет что-то свое в общую гармонию, вносит свой мотив в эту волшебную, спонтанно родившуюся музыку, которая наполняет реальный мир. О, как они сегодня чудесны!

— …Но она лишь портрет, а не дева живая! — Джозеф Кисс вскакивает на подножку автобуса с видом пирата, берущего на абордаж корабль, и, как всегда, с его тонких губ слетает старая песенка.

Его плотная фигура облачена в эксцентричные одежды. Вышагивая по проходу, он заполоняет собой все пространство. Сдирает с рук кожаные перчатки, расстегивает пуговицы на своем фирменном пальто, развязывает шарф. Маммери смотрит на его отражение в стекле, а иногда поглядывает на него краешком глаза, и он не удивится, если Джозеф Кисс вдруг вручит свои вещи кондуктору и присовокупит к ним щедрые чаевые. Но мистер Кисс усаживается на переднем сиденье в левом ряду и вздыхает. Он старается получать удовольствие от всего, что делает.

За спиной мистера Кисса сидит рыжая женщина с обветренным лицом и покрасневшим носом. Она говорит, обращаясь к своей подруге, но при этом явно убеждает саму себя:

— И вот я подумала, что стоит сходить к священнику. Какой от этого вред? В общем, сходила к нему. Он сказал, что все это чушь и не нужно себе этим голову забивать и оставить в покое миссис Крэддок. Это меня абсолютно устроило.

Какие у нее красивые глаза и волосы, но если так будет продолжаться, она убьет себя.

— Посадка закончена! Пожалуйста, милая. Следите за портфелем, сэр! Спасибо. Премного благодарен. Спасибо, мадам. Спасибо, спасибо, премного благодарен. — С безграничным терпением кондуктор обходит пассажиров. Морщинистый и седой, он похож на собаку.

— Выше нос, милая, все разрешится к Рождеству. Ради моего ухода на пенсию объявят благотворительную лотерею. Тс-с, молчок, это секрет, мистер Кисс. Вы знаете это лучше меня.

Он говорит это, пока автобус направляется от Вестбурн-Гроув к Ноттинг-Хилл. По обеим сторонам улицы за деревьями медленно проплывают серые массивные дома, памятники жизнерадостной викторианской эры, некогда так перенаселенные, что это привело к скандалу, сломавшему не одну чиновничью карьеру и в конце концов опрокинувшему правительство, но со временем ставшие привлекательными не только для иммигрантов, но и для местных.

— Но это ерунда. Меня убивают туристы, шатающиеся летом повсюду. Вечно они понятия не имеют, куда идут. Но не будешь же их в этом обвинять, в самом деле? Ведь мы бы так же вели себя в Нью-Йорке или в Багдаде. А как поживают сестры?

— Как всегда, бодры и здоровы, Том. Все в полном порядке.

— Я думал, вы едете от них. Когда увидите, передайте мои наилучшие пожелания. Скажите, что я скучаю по ним. Скажите, что я ухожу на пенсию. Впрочем, я ведь буду в Патни. Это не так уж далеко.

Том подмигивает ему и крепко сжимает хромированный поручень, поскольку в этот момент автобус поворачивает, оставляя позади переименованный кинотеатр и индийский ресторан «Бельпури-Хаус». Через год на этом месте появится что-нибудь другое.

— Говорят, что правительственному бюджету больше не потянуть лондонский общественный транспорт, Том. — Джозеф Кисс смотрит в окно с жадностью человека, испытавшего на своем веку слишком много разочарований. Его мягкая улыбка выражает смирение.

Кондуктор убирает набитую мелочью сумку и садится напротив Джозефа Кисса. Он лишь посмеивается в ответ. Это помогает ему сохранять равновесие:

— Да они могут купить и продать герцога Вестминстерского!

Улыбка мистера Кисса означает согласие. Он бросает мимолетный взгляд назад, но не замечает Маммери.

В бегстве нет ничего постыдного. И нет бесчестья в том, что ты не бросился в огонь. Я ведь не причинил ей вреда. А он про меня и знать не знал. Слегка расстроившись, Маммери поднимается с места, сходит с автобуса и, похожий на нелепое чучело, вприпрыжку бежит к станции метро «Ноттинг-Хилл». Проскакивает через турникет, размахивая недельной проездной карточкой, летит вниз по эскалатору, в последний момент втискивается в вагон и едет до «Хай-Стрит-Кенсингтон», где пересаживается на Уимблдонскую Районную и едет в полупустом грохочущем вагоне до «Патни-бридж». Оказавшись на Рэйнлаг-гарденз, между странными терракотовыми домишками он на мгновение испытывает приступ клаустрофобии, но торопится дальше к деревьям, шпилям, к гаму, несущемуся с моста, на котором стоит в пробке поток пересекающих Темзу машин, и оказывается на остановке следующего в южном направлении автобуса № 30. Он впрыгивает на площадку в тот момент, когда тот уже трогается с места. Его взору открываются река, гостиница «Звезда и подвязка», традиционные кирпичные дома на том берегу. В луче света серебрится вода. Чайки кружат над мостом. Здесь и Мэри Газали, в этом автобусе. Она сидит прямо за его спиной, рядом с Дорин Темплтон. Все они пациенты одной Клиники. Обе женщины не узнают Маммери. Может, виной тому его меховая шапка? Маммери впадает в отчаяние. Он представляет себе, как на их глазах падает в воду, описывая в воздухе затяжную плавную дугу, и его лицо приобретает благостное выражение; он начинает излучать всепрощение в форме утонченной жалости к самому себе.

— Мэри Газали, смотри, мальчику больно.

Огонь не причиняет боли, думает она, но поворачивает голову. Мальчик стоит на площадке, собираясь спрыгнуть. В его серовато-бледном лице отражается вода. Он со всей силой цепляется за поручень. У него изможденное лицо и тени под тусклыми глазами, явно от жара. Он молча выдерживает ее взгляд. Нет, думает она и глядит на проплывающие мимо магазины, «Макдональдс», «Мать и дитя», «У. X. Смит», «Наши цены». Когда автобус движется вверх по Патни-Хай-Стрит, мальчик спрыгивает с подножки. Полы его шерстяного байкового пальто горчичного цвета хлопают, как бесполезные крылья. Это не моя желтая кукла.

Первой встает Дорин Темплтон. Они доехали до своей остановки. За ней следует Мэри. Они спускаются на тротуар.

— Ты почувствовала его боль, Мэри? — Дорин Темплтон кутается в пальто. Они медленно поднимаются по холму, на вершине которого — пустошь с редкими кустами и деревьями.

• Предыдущая
• 2/133
• Следующая