Левиафан шагает по земле - Муркок Майкл Джон - Страница 27

• Предыдущая
• 27/41
• Следующая

Напротив большой двойной двери, через которую мы вошли, стоял пьедестал, обтянутый шкурами зебры, на нем стоял трон из резного эбенового дерева, его выкрашенная багряным спинка была украшена изображением льва, которого в Новом Кумаси можно было встретить повсюду (все это напомнило мне на мгновение о «короле Ист-Гринстеда»).

Цицеро Гуд, одетый в легкий белый тропический костюм, стоял возле своего трона и смотрел в окно. Когда объявили о нашем прибытии, он обернулся, отпустил охрану легким движением руки. Другую руку он держал в кармане брюк. Быстрым шагом подошел к столу, где заранее было выставлено множество алкогольных и безалкогольных напитков (Гуд, без сомнения, уже получил информацию о том, что некоторые члены нашей группы не пьют алкоголя). Он лично обслужил каждого из нас и затем так расположил кресла, чтобы мы могли сидеть поблизости друг от друга. Ни один европейский монарх не мог встретить своих гостей с большей почтительностью, гостей, которым он хотел выразить свое уважение (и на которых намеревался произвести впечатление, потому что позаботился о том, чтобы по дороге во дворец мы получили возможность увидеть все внешние признаки его неограниченной власти).

Он взял на себя труд узнать имена каждого из нашей группы и выяснить кое-что о специфических интересах каждого члена миссии и о его задачах в Бантустане, и теперь вел беседу совершенно естественно со всеми, выказывал большие познания во всех областях и охотно признавался в своем неведении, если действительно чего-то не знал. В моем собственном мире есть короли и императоры, которым следовало бы поучиться у Черного Аттилы искусству noblesse oblige[13].

Лично со мной он не разговаривал, покуда не переговорил с другими, а затем он улыбнулся мне широкой улыбкой, дружески пожал руку, и у меня возникло непреодолимое ощущение, что тиран меня любит – чувство, на которое я не мог отвечать, помня о его знаменитой ненависти к белой расе. Моя реакция была вежливой, сдержанной, но холодной.

– Я так рад, что вы решились приехать, – сказал он.

– У меня не создавалось впечатления, будто у меня есть большой выбор, – ответил я. – Президент Ганди, кажется, получил однозначную информацию о вашем требовании включить меня в число членов миссии.

– Разумеется, я выразил надежду, что вы будете включены. В конце концов, мне же нужно было продемонстрировать свою беспристрастность, – он произнес это с улыбкой, предназначенной для того, чтобы разоружить меня. – Получить алиби в отношении белых, знаете ли.

Намеренно или нет, но его замечание о цвете моей кожи меня смутило. Даже шутка может подчеркнуть то различие, о котором мы оба хорошо знали. Если бы человек, отпустивший ее, был моим лучшим другом, я все равно почувствовал бы то же самое, тем более что в помещении не имелось больше других белых.

Заметив мою неловкость, Цицеро Гуд хлопнул меня по плечу:

– Извините, мистер Бастэйбл. Бестактное замечание. Но сыну раба иной раз не так легко сопротивляться искушению, здесь вам придется со мной согласиться.

– Я думал, сэр, что вам довольно успеха, позволившего забыть об этом клейме…

– Клейме, мистер Бастэйбл? – его голос зазвучал неожиданно жестко. – Я могу вас заверить, что свое происхождение клеймом не считаю. Клеймом оно является для тех, кто некогда поработил мой народ.

Этот аргумент бил не в бровь, а в глаз.

– Вероятно, вы правы, сэр, – пробормотал я. Я не был полноценным противником в споре с человеком, который соображал так быстро.

Гуд тут же снова вновь обрел мягкость:

– Но вы правы. В последние один-два года я стал немного мягкосердечнее благодаря тому счастью, которое мне сопутствовало. Теперь у меня осталась еще одна цель, и если я достигну ее, то буду удовлетворен. Но она – самая трудная из всех, что я себе поставил. У меня такое предчувствие, будто известная великая держава, до сих пор сохранявшая нейтралитет, окажет мне серьезное сопротивление.

– Вы имеете в виду Австрало-Японскую Федерацию, сэр? – этот вопрос задал фельдмаршал Акари, человек, которого мы избрали спикером нашей делегации. Бантустан был многим обязан ему – блестящему офицеру, старейшему другу и соратнику президента, который в последние годы часто действовал в качестве полномочного представителя президента. – Вы, вероятно, все же не станете рисковать всем, чего достигли в последние годы? АЯФ не должна чувствовать, что Ашанти ей угрожает!

– Этого и я боюсь, фельдмаршал, – заявил Гуд тоном величайшего сожаления. – Создается такое впечатление, будто оба государства рассматривают Тихий океан как свою территорию. Можно подумать, они разведали нечто особенное о моих планах – вот уж из чего я никогда не делал секрета – и теперь полагают, что если только мои корабли окажутся в «их» океане, то я немедленно обращу алчный взор на их острова, и завоевание останется лишь делом времени.

Миссис Нзинга, бывшая недавно министром коммуникаций и сообщений в правительстве Ганди, спокойно сказала:

– Следовательно, следующим объектом вашей экспансии станут Соединенные Штаты? Ведь вы на это хотели нам указать, сэр?

Гуд пожал плечами:

– «Экспансия» – это не то понятие, которое я хотел бы употреблять, миссис Нзинга. Моим намерением является освобождение черного народа Соединенных Штатов. Я должен помочь своим согражданам создать там новую и долговечную культуру. Знаю, многие считают меня безумцем и тираном, взявшим ошибочный курс на истребительную войну против белых, на уничтожение народов, – но мое «безумие» имеет свою логику. Слишком долго так называемым «цветным» народам навязывали чувство неполноценности по отношению к белым. Во многих областях Африки царила чудовищная, разрушительная в моральном и материальном отношении апатия, прежде чем я доказал своим соратникам, что белые не обладают ни выдающимися талантами, ни сверхъестественным умом, ни особым правом властвовать над ними. Мои речи против белых, естественно, были преувеличены, как и мой национализм. Я знал, что после войны останется слишком мало времени для побед – а я нуждался в них. Чтобы добыть ресурсы, умножить богатства, завоевать доверие тех, кого я повел за собой, мне пришлось работать жесткими методами. Я считаю, что именно сейчас настало время, когда черный человек должен возглавить цивилизацию. Я верю: если ему удастся избавиться от болезни европейской логики, он сможет воздвигнуть долговечную утопию. Я восхищаюсь президентом Ганди, миссис Нзинга, хотя вы, вероятно, и найдете это странным – еще бы, я же тиран «с руками, обагренными кровью». Я не угрожаю безопасности Бантустана не потому, что боюсь его военной мощи. Я хочу, чтобы Бантустан существовал и дальше, потому что в качестве идеального государства он являет собой пример для всего мира. Но именно богатства Бантустана – а не какие-то особенные добродетели! – сделали его тем, чем он стал. Остальной мир же не столь богат; и если бы Ганди попытался построить свое государство, скажем, в Индии, то убедился бы, что оно обречено на краткий срок жизни! Сначала мир должен объединиться, и способ его объединения есть построение огромного государства. Огромные державы создают только одним образом, мне очень жаль, мадам, но это – войны и кровопролитие.

– Насилие породит лишь насилие, – сказал профессор Хира, создавший превосходные учебные программы для университета Бантустана. Это был маленький приземистый человек; его лоснящееся лицо горело от волнения. – Завоеванные вами народы рано или поздно попытаются подняться против вас. Это тоже в природе вещей.

– Восстания могут быть успешными только в том случае, если правительство слабо, – возразил генерал Гуд. – Тираническая власть может держаться столетиями, и тогда все стороны жизни страны находятся под жестким контролем правительства. Но. Если оно будет развивать в себе стоические добродетели. Если оно, по вашим понятиям, будет оставаться справедливым. Мою империю можно сравнить с римской. Римское государство не было разрушено – оно распалось, когда утратило свой смысл. Однако оно оставило нам большое наследие, подарило философские учения, которые вдохновляют нас до сих пор.

• Предыдущая
• 27/41
• Следующая