Коготь Харона - Сальваторе Роберт Энтони - Страница 18

— Если для Тиаго Бэнра, то, безусловно, и для Дома Ксорларрин, — заверил он. — Он может оказаться полезным для нас.

— Поэтому я буду спать с ним этой ночью, — ответила Береллип.

— А я завтра, — быстро добавила Сарибель.

Равель перевёл взгляд с одной сестры на другую, и не был удивлен.

— Тиаго интригует с нашим Домом.

— Он выскочка мужчина, которому не нравится его место в жизни, — объяснила Береллип.

— И, таким образом, его интересует Дом Ксорларрин, — заявил Равель. — Который больше, чем любой другой Дом, ожидает успехов от своих мужчин, и с почтением воздаёт должное за такие достижения.

— Это является преимуществом Дома Ксорларрин во всём Мензоберранзане, — согласилась Береллип. — Только у Ксорларринов мужчинам предоставляется кое— Какая надлежащая мера почтительного отношения.

— Тогда вы понимаете моё неуважение, — сказал Равель, или начал говорить, ибо где-то между первым и пятым его словами в руке Береллип появился змееголовый кнут.

Она набросилась на него, щёлкая тремя головами своего оружия с оскаленными клыками, разрывая плоть на его лице.

Ткач опрокинулся назад на пол, но Береллип преследовала его, нанося удары снова и снова. Его основная одежда, конечно же, была зачарована и давала некоторую защиту, но злобные змеи нашли свой путь в обход неё, разрывая рубашку и кожу.

Он почти чувствовал, как мучительный яд прокладывает путь по венам, даже когда новые взрывы огня от свежих укусов атаковали его.

Тогда объявилась и Сарибель, со своим собственным кнутом, добавив ещё две змеиные головы для жестокого избиения. Оно продолжалось и продолжалось, и абсолютная мука овладевала чувствами Равеля. Наконец они прекратили стегать его, но он все еще корчился, яд атаковал его нервы и мышцы, вынуждая биться в конвульсиях чистой агонии.

Спустя какое-то время окровавленный Равель осмелился сесть снова, он обнаружил Береллип удобно устроившейся в кресле, с Сарибель в сторонке, как будто ничего не случилось.

— Так и заканчивается наше преимущество с Тиаго Бэнром, — сумел выговорить маг, судорожно ловя воздух.

Береллип улыбнулась и кивнула ближайшему гоблину, который бросился с охапкой одежды. Одежда в точности соответствовала изодранным теперь в лохмотья не магическим предметам.

— В конце этой комнаты наложено заклинание тишины, и ты будешь выглядеть как раньше. Тиаго ничего не узнает об этом, — заверила Береллип. — Одевайся!

Равель с трудом поднялся на ноги, неоднократно издавая стоны, его суставы всё ещё горели от яда мерзких кнутов.

— Дорогая сестра, — поддразнила Береллип, когда Равель освобождался от окровавленной и разодранной одежды. — мы только десять дней как покинули Мензоберранзан, а имеем лишь четыре дополнительных комплекта сменной одежды для нашего дорогого брата. Что же мы будем делать?

Полный ненависти взгляд Равеля мог бы содержать некоторую угрозу, если бы он не шатался так, что даже свалился обратно на пол один раз.

Он не был человеком, склонным к ностальгии, и не испытывал тоски по прошлому — в основном потому, что большую часть этого прошлого ему не хотелось бы пережить заново. Но в этот полдень за стенами Невервинтера невысокий серокожий убийца обнаружил, что находится в несвойственном ему состоянии духа.

— Артемис Энтрери, — прошептал он уже не в первый раз за день.

Это имя когда-то наводило ужас не только на Калимпорт, но и на большую часть южных земель. Репутация убийцы сама по себе давала ему преимущество в боях, парализуя волю противников. Наниматели платили ему больше, чем остальным, и не только из-за того, что в своем деле он был лучшим, но и потому, что боялись его разозлить.

Эта мысль вызвала у Энтрери улыбку, столь редко появлявшуюся на его лице. Злость? «Злость» — это всего лишь сильная эмоция, которая мешает трезво мыслить.

Чувствовал ли Артемис Энтрери хоть раз в жизни настоящую злость?

Или, раз уж на то пошло, разве он не был зол всегда?

Оглядываясь назад, Энтрери вспоминал тот миг, когда он был не просто зол — он был в ярости. Он все ещё помнил имя этого мерзавца, Главного Священника Айночека, ведь для него оно значило больше, чем просто имя. Все, что являлось этим человеком — его звание, имя, сама его сущность — все это питало гнев Артемиса Энтрери. В тот краткий миг после того, как он сразил Айночека и с помощью компаньона спалил церковь злодея, Артемис впервые познал вкус свободы.

И тогда, стоя на горе, откуда открывался вид на Мемнон и горящий Дом Защитников, Артемис Энтрери оглянулся на свою прошлую жизнь, на себя и свою злобу и решил оставить все это позади.

Жаль, что ненадолго.

Он подумал о Гозитеке, священнике, которого пощадил. Он велел ему убраться прочь и жить согласно законам своей религии, а не использовать её в качестве ширмы для своих пороков, как часто поступали жрецы на Фаэруне.

И, как Энтрери узнал во время последующих визитов в возрожденный Дом Защитников, Гозитек его послушался. Необычное для убийцы милосердие окупилось сторицей.

И сейчас, глядя на поврежденные, но все ещё грозные стены Невервинтера, он гадал, как же можно было потерять эти краткие несколько лет свободы. Как же они были мимолетны.

И как желанны.

Какой дорогой он мог бы пойти, когда ещё был свободен от Херцго Алегни?

Энтрери отбросил эти мысли в сторону, ведь сейчас у него не было времени предаваться воспоминаниям. Дриззт и Далия собираются уничтожить Алегни. И, пока они ещё не добрались сюда, ему нужно найти способ убраться как можно дальше от этого места, как можно дальше от Алегни — и в прямом, и в переносном смысле. Пока явное предвкушение убийцы не предупредило Коготь Харона, а через него и Алегни, о предстоящем покушении.

Он направил своего адского коня к городу, но не успел тот сделать и нескольких шагов, как убийца снова натянул поводья.

Он подумал о том, что Коготь Харона может читать его мысли — нет, не просто читать, понял он. Связь, возникшая между ними за те годы, когда он владел дьявольским мечом, была куда глубже. Исследуя мысли Энтрери, Коготь скорее сливался с его сознанием, а не вторгался в него, и зачастую делал это так незаметно, что у убийцы не возникало даже тени подозрения, что клинок сейчас наблюдает за ним.

Он не мог одурачить меч. Думать иначе значило обманывать себя — так же, как тогда, когда он решил, что сможет неожиданной и необдуманной атакой застать Алегни врасплох.

Это произошло на том мосту, которому Алегни мечтал дать свое имя. Когда тифлинг узнал, что народ уже успел назвать его в честь Баррабуса, он сурово наказал убийцу, заставив того рухнуть на камни в агонии от приступа мучительной боли. После этого Энтрери, не раздумывая ни секунды, ударил нетерезского лорда в спину. Очень быстро — он думал, Коготь не заметит.

Но ошибся. Коготь знал. Он не мог обмануть этот меч.

И сейчас он собирался встретиться лицом к лицу с Алегни, встретиться лицом к лицу с мечом, и, без сомнения, поставить тифлинга в известность, что Дриззт и Далия уже идут за ним.

Возможно, он уже сделал это. Возможно расстояние, отделявшее его от леса Невервинтер, не смогло защитить его разум от вторжения меча.

Но мучительней всего было то, что доподлинно он этого не знал. Энтрери повернул своего адского коня и направился прочь от города.

Дриззт и Далия тихо пробирались через утренний лес, и только случайный хруст неглубокого снега, шелест листьев и веток выдавали их. Вокруг расстилался монотонный ландшафт — неровная земля, покрытая кустарником и лиственными деревьями. К полудню они доберутся до северной дороги, где смогут вызвать Андахара, чтобы тот быстро донёс их до Невервинтера и тогда, миновав городские ворота, они окажутся прямо на городских улицах. Как бы рискованно ни казалось атаковать напрямую, но это, возможно, был лучший способ близко подобраться к Алегни.