Блуждающий огонь. Два адмирала - Купер Джеймс Фенимор - Страница 40

• Предыдущая
• 40/122
• Следующая

Час или два спустя после захода солнца, собираясь лечь спать, Куф послал за своим старшим лейтенантом, приглашая его к себе, если он еще не лег в постель. Винчестер занят был составлением своих личных заметок, но сейчас же пошел на призыв капитана.

— Добрый вечер, Винчестер, — дружески и фамильярно обратился к нему капитан, из чего лейтенант понял, что его призвали не для выговора. — Садитесь и попробуйте этого славного винца.

— Благодарю, капитан. Это, действительно, очень хорошее вино. Я слышал, капитан, что адмирал подписал решение Совета, и этого француза повесят завтра на нашем судне?

— Так гласит бумага; если же он укажет нам, где стоит его люгер, он будет помилован. Но теперь обстоятельства так сложились, что мы возьмем этот проклятый «Блуждающий Огонь» и будем за это обязаны только самим себе.

— Так оно и лучше, капитан. Неприятно слышать, когда человек выдает своих товарищей.

— Я с вами согласен, Винчестер; однако нам во что бы то ни стало надо захватить этот люгер. Но я вас позвал собственно по поводу Вольта. Надо как-нибудь порешить с этим плутом.

— Это совершенно несомненный случай дезертирства, капитан, и даже дезертирства к врагам. Я предпочел бы видеть повешенными десять подобных ему негодяев, чем того француза.

— Вы не злопамятны, Винчестер. Забыли вы Порто-Феррайо и гонку на лодках? Или вы любите ваших врагов, как предписывает Евангелие?

— Все шло совершенно правильно в том деле, о котором вы говорите, капитан, и мне не в чем упрекнуть мистера Ивара. Совсем другое дело — Больт! Беглый негодяй, предоставляющий другим отстаивать интересы своей родины, в то время когда сам поступает на службу ее врагов!

— Вот в этом-то и вопрос, Винчестер. Интересы «своей» ли родины отстаивал он на нашем фрегате?

— Мы его взяли как англичанина на наше судно. Или, капитан, вы верите его россказням о том, что он янки? Будь это правда, то мы уже оказали ему величайшую несправедливость, какая только возможна, но я не верю этим уверткам и всех, прибегающих к ним, считаю не иначе, как бунтовщиками, поступаю с ними соответствующим образом.

— Прекрасное средство усыпить свою совесть, Винчестер. Но дело становится слишком серьезным, когда касается жизни человека. А я не уверен в том, что он не американец, также и относительно некоторых других из нашего экипажа.

— Но в таком случае почему он не представит доказательств своей национальности?

— Это не всегда возможно. Откуда ему взять все нужные для того бумаги?

— Но тогда вам остается только отпустить всех, в чьем происхождении вы не уверены, капитан!

— Большая разница — отпустить или повесить, Винчестер. Нам недостает рук в настоящую минуту, мне бы надо было по меньшей мере еще человек восемнадцать-двадцать, чтобы привести фрегат в полный порядок. А Больт совсем не бесполезный человек, он мастер на все руки — словом, мы не можем обойтись без него.

— Как же думаете вы поступить, капитан?

— Я думаю опять взять его в свой экипаж. Если он действительно американец, то в его поступке нет ни дезертирства, ни измены. Нельсон дал мне произвольную власть, и я воспользуюсь ею, чтобы успокоить нашу совесть и получить пользу. Через год, может два, мы вернемся в Англию, и там можно будет основательно разобрать вопрос о его национальности, а до тех пор, я полагаю, Больт только может радоваться предлагаемым ему условиям.

— Может быть, капитан. Но что скажет экипаж при виде такой безнаказанности проступка?

— Я уже думал объявить его королевским свидетелем. Знаете вы, что это такое? Это когда, за неимением никого другого, свидетелем является соучастник обвиняемого, получающий таким образом помилование в награду за выдачу товарища. Больт, как вам известно, служил свидетелем в деле Ивара.

— Это возможно, капитан, но тяжеленько тогда придется бедняге — матросы ненавидят доносчиков более, чем преступников.

— Все же это лучше, чем быть повешенным, Винчестер. Плут будет рад, что дешево отделался. К тому же вы присмотрите, чтобы его уж не слишком преследовали. Итак, Винчестер, распорядитесь, чтобы с него сняли кандалы и объявите ему о его судьбе, прежде чем ляжете спать.

Вот каким образом решена была участь Итуэла Больта, по крайней мере, в настоящую минуту. Если бы разбирательство его дела досталось Нельсону, то можно было бы безошибочно предсказать, что он был бы безусловно отпущен, так как весь нравственный облик адмирала был слишком возвышен, чтобы заведомо допустить всю вопиющую несправедливость требования службы со стороны насильно завербованного в матросы иностранца. Но теперь все сложилось иначе, и Винчестер, согласно приказанию капитана Куфа, разбудил каптенармуса и велел ему расковать американца.

— После всего происшедшего сегодня, Больт, — обратился к нему лейтенант, повышая голос настолько, чтобы его могли слышать все присутствующие поблизости матросы, — капитан приказал снять с вас цепи и возвратить вас к вашим прежним занятиям. Вы должны оценить снисходительность капитана, Больт, и не забывать, что вы были на волос от смерти. С завтрашнего утра вы вступаете в свою прежнюю должность.

Итуэл был достаточно хитер, чтобы промолчать в ответ. Он прекрасно понял, в силу каких соображений его пощадили, и решил, что не пропустит первого могущего представиться случая для вторичного бегства. Однако мысль Куфа выдать его за государственного свидетеля, предавшего своего друга, вовсе ему не нравилась, так как, по общему убеждению матросов, это был больший грех, чем тысяча преступлений. Винчестер не мог уловить того, что происходило в голове Больта; поболтав еще немного с дежурным офицером, зевнув раза два, он отправился в свою каюту, бросился на койку и через какие-нибудь пять минут уже спал крепким сном.

Рано утром на следующий день капитаны Куф и Лейон стояли уже на палубах своих судов, пытливо всматриваясь в окружающие предметы. Даже сэр Фредерик Дэшвуд разрешил дежурному офицеру разбудить себя и сообщить о положений вещей.

Куф поднялся еще за полчаса до восхода солнца и теперь вместе с подошедшим к нему Гриффином присутствовал при появлении первых лучей, озаривших дивную панораму полного пробуждения дня.

— Я не вижу ровно ничего там, вдоль берега, — заметил Куф.

— Я различаю что-то темнеющее вот около тех развалин, о которых мы слышали столько чудесного. Но ничего похожего на оснастку люгера.

— А в той стороне, Гриффин? Но это слишком велико для «Блуждающего Огня».

— Это, должно быть, «Терпсихора», капитан; она как раз должна быть в этом месте. Но вот какие-то удаляющиеся паруса, туда, к северу; возможно, что это люгер.

— Это непременно люгер, он, очевидно, все время скрывался в окрестностях Амальфи.

«Прозерпина» шла хорошим ходом по направлению предполагаемого люгера; но по мере того, как расстояние между двумя судами уменьшалось, возникало все больше и больше сомнений относительно того, люгер ли это на самом деле.

«Терпсихора» следовала за первым фрегатом; но уже два часа спустя все убедились, что судно, ошибочно принятое за люгер, было не что иное, как корвет Лейона. В своем желании опередить оба фрегата и захватить люгер раньше, чем другие его заметят, капитан Лейон нарушил предписание Куфа и обманул его ожидания.

— Не может быть никакого сомнения, что это большое судно и даже, по всей вероятности, именно корвет Лейона! — воскликнул капитан Куф с явной досадой. — Но, черт его знает, что он там делает? Разве он заметил что-нибудь подозрительное?! Мы это сейчас сами узнаем.

У всех пропала надежда на удачу. Решили, что часовой, сообщивший о люгере, ошибся, приняв за него какую-нибудь фелуку. Но как-никак, а ошибка была сделана на фрегате «Прозерпина», и виновником оказывался очень опытный и пользующийся общим доверием офицер, который давно уже дослужился бы до звания лейтенанта, если бы не его несчастное пристрастие к вину. Теперь он подъезжал к борту фрегата на лодке со своего сторожевого поста, и Куф не мог скрыть своего раздражения против своего любимца и, как всегда в таких случаях, ушел к себе в каюту, приказав, чтобы того ему прислали немедленно, как только он появится на палубе «Прозерпины».

• Предыдущая
• 40/122
• Следующая