Жозеф Бальзамо. Том 2 - Дюма Александр - Страница 7

• Предыдущая
• 7/160
• Следующая

— И весьма близко, сударь, — отвечала Шон с обычной дерзостью, не принимавшей в расчет ни королевские настроения, ни причуды философов.

Жильбер, видевший, как грозно сверкают глаза Руссо, мечтал только о том, чтобы тут же на месте провалиться.

— Близко… — повторил Руссо. — Жильбер близко знаком с вами, а я ничего об этом не знаю. Выходит, меня предали, мною играли?

Шон и сестра ее с усмешкой переглянулись.

Г-н де Жюсьё рвал мехельнские кружева, стоившие добрых сорок луидоров.

Жильбер сложил руки, то ли умоляя Шон молчать, то ли убеждая Руссо говорить любезнее.

Однако все вышло наоборот: Руссо замолчал, а заговорила Шон.

— Да, — заявила она, — мы с Жильбером давние знакомые, он был моим гостем. Верно, малыш? Неужто теперь тебе не нравятся сладости Люсьенны и Версаля?

То была стрела, нанесшая смертельный удар: руки Руссо взметнулись, как на пружинах, и тут же упали.

— Так вот оно что, — промолвил он, враждебно глядя на молодого человека. — Вот, значит, как, несчастный.

— Господин Руссо… — пролепетал Жильбер.

— Перестань, — сказала Шон. — Могут подумать, что ты плачешь, а ведь я тебя так холила. Вот уж не думала, что ты такой неблагодарный.

— Мадемуазель… — взмолился Жильбер.

— Возвращайся, малыш, в Люсьенну, — вступила г-жа Дюбарри, — варенья и Самор ждут тебя. И хоть ты ушел от нас довольно необычным способом, встретят тебя там ласково.

— Благодарю, сударыня, — сухо отвечал Жильбер. — Но если я откуда-то ушел, значит, мне там не нравится.

— Стоит ли отказываться от благ, если вам их предлагают? — язвительно поинтересовался Руссо. — Вы, дорогой Жильбер, уже вкусили богатой жизни и вам следует вернуться к ней.

— Но я клянусь вам, сударь…

— Довольно! Довольно! Я не люблю тех, кто служит и вашим и нашим.

— Но, господин Руссо, вы даже не выслушали меня!

— И не желаю.

— Я ведь бежал из Люсьенны, где меня держали взаперти.

— Все подстроено! Уж я-то знаю людское коварство.

— Но ведь я же предпочел вас! Я вас выбрал себе в хозяева, в покровители, в учителя!

— Лицемерие.

— Господин Руссо, но ведь, если бы я стремился к богатству, я принял бы предложение этих дам.

— Господин Жильбер, меня можно обмануть, и это нередко случалось, но только один раз, не дважды. Вы свободны. Ступайте, куда угодно.

— Боже мой, но куда? — воскликнул Жильбер в полном отчаянии, так как понял, что чердачное окно, соседство с Андреа, его любовь потеряны для него, так как гордость его была уязвлена подозрением в предательстве, так как неверно было воспринято его самоотречение, его долгая борьба с собственной ленью, с аппетитом, свойственным возрасту, с которыми он столь мужественно сражался.

— Куда? — переспросил Руссо. — Да к этой даме, к очаровательной и милейшей особе.

— Господи! Господи! — восклицал Жильбер, схватившись за голову.

— Не бойтесь, — утешил его г-н де Жюсьё, глубоко уязвленный как светский человек неприличным выпадом Руссо против дам. — Не бойтесь, о вас позаботятся. Ежели вы что-то утратите, вам постараются это возместить.

— Видите, — язвительно промолвил Руссо, — господин де Жюсьё, ученый, друг природы, ваш сообщник, — не преминул добавить он, пытаясь изобразить улыбку, — обещает вам содействие и успехи. Учтите, господин де Жюсьё — человек крайне влиятельный.

Произнеся это и не в силах больше сдерживаться, Руссо с видом, заставляющим вспомнить Оросмана[4], отвесил поклон дамам, затем впавшему в совершеннейшее уныние г-ну де Жюсьё и, даже не взглянув на Жильбера, вышел, словно трагический герой, из домика.

— Экая дурацкая уродина этот философ, — невозмутимо заметила Шон, наблюдая, как женевец спускается или, верней сказать, несется вниз по тропинке.

— Просите же что вам угодно, — предложил г-н де Жюсьё Жильберу, который стоял все так же, закрыв лицо руками.

— Да, да, господин Жильбер, просите, — подтвердила графиня, улыбаясь отвергнутому ученику.

Жильбер поднял бледное лицо, убрал со лба волосы, влажные от слез и пота, и решительно сказал:

— Раз уж мне решено предложить место, я хочу быть помощником садовника в Трианоне.

Г-жа Дюбарри переглянулась с сестрой; при этом Шон, в чьих глазах светилось торжество, подтолкнула графиню ногой, и та кивнула, давая понять, что все поняла.

— Это возможно, господин де Жюсьё? — спросила г-жа Дюбарри. — Я желаю, чтобы он получил это место.

— Раз вы желаете, считайте, что он уже получил его, — заверил г-н де Жюсьё.

Жильбер поклонился и прижал руки к груди: его сердце, только что переполненное унынием, теперь готово было выскочить из груди от радости.

В маленьком кабинете замка Люсьенна, в том самом, где виконт Жан Дюбарри на наших глазах поглощал, к большому неудовольствию графини, несусветное количество шоколада, сидели за легким завтраком маршал де Ришелье и г-жа Дюбарри; теребя уши Самора, графиня все более томно и безмятежно раскидывалась на атласной, затканной цветами софе, и с каждой новой позой обольстительного создания старый придворный испускал восхищенные ахи и охи.

— О, графиня, — по-старушечьи жеманясь, говорил он, — вы попортите себе прическу; графиня, у вас сейчас разовьется локон на лбу. Ах! У вас падает туфля, графиня.

— Не обращайте внимания, любезный герцог, — в рассеянности вырывая несколько волосков из головы Самора и совсем уж ложась на софу, отвечала графиня, красотой и сладострастностью позы сравнимая разве что с Венерой на морской раковине.

Самор, не слишком чувствительный к грации своей хозяйки, взвыл от ярости. Графиня попыталась его умиротворить: она взяла со стола пригоршню конфет и сунула ему в карман.

Но Самор надул губы, вывернул карман, и конфеты просыпались на паркет.

— Ах ты маленький негодник! — рассердилась графиня и, вытянув изящную ножку, поддела ее носком фантастические штаны негритенка.

— О, смилуйтесь! — воскликнул старый маршал. — Честью клянусь, вы его убьете.

— Почему я не могу нынче же убить всех, кто мне не по нутру! — отозвалась графиня. — Во мне нет ни капли жалости.

— Вот как! — заметил герцог. — Значит, и я вам не по нутру?

— Ну, нет, к вам это не относится, напротив: вы мой старый друг, и я вас обожаю; но я, право же, не в своем уме.

— Уж не заразились ли вы этой хворью у тех, кого свели с ума?

— Берегитесь! Вы меня страшно раздражаете вашими любезностями, в которые сами ничуть не верите.

— Графиня! Графиня! Поневоле поверишь если не в безумие ваше, то в неблагодарность.

— Нет, я в своем уме и не разучилась быть благодарной, просто я…

— Ну-ка, что же с вами такое?

— Я в ярости, господин герцог.

— В самом деле?

— А вы удивлены?

— Ничуть, графиня, слово дворянина, у вас есть на то причины.

— Вот это меня в вас и возмущает, маршал.

— Неужели что-либо во мне вас возмущает, графиня?

— Да.

— Но что, скажите на милость? Я уже стар, но готов угождать вам всеми силами!

— Меня возмущает, что вы понятия не имеете, о чем идет речь, маршал.

— Как знать.

— Вам известно, почему я сержусь?

— Разумеется: Самор разбил китайскую вазу.

По губам молодой женщины скользнула неуловимая улыбка; но Самор, чувствовавший за собой вину, смиренно понурил голову, словно готов был к тому, что сейчас на него обрушится град оплеух и щелчков.

— Да, — со вздохом сказала графиня, — да, герцог, вы правы, все дело в этом, и вы в самом деле тонкий политик.

— Я не раз об этом слышал, сударыня, — с преувеличенно скромным видом согласился герцог де Ришелье.

— Ах, что мне до чужих мнений, когда я и сама это вижу! Поразительно, герцог, вы тут же, на месте, не глядя ни направо, ни налево, нашли причину моего расстройства!

— Превосходно, но это не все.

— В самом деле?

— Не все. Я еще кое о чем догадываюсь.

• Предыдущая
• 7/160
• Следующая