Поединок. Выпуск 13 - Высоцкий Сергей Александрович - Страница 89
- Предыдущая
- 89/100
- Следующая
Колчак на фронт подал рапорт о выздоровлении. На законном основании взял на дом папку фронтовых сводок. Хаос в бумагах ужасный — тут же попадаются сведения контрразведки, концы и начала секретных докладов. За мое отсутствие выросла в большую персону фигура Гайды — человек не без талантов, но какой блестящий путь от фельдшера австрийской армии до русского полководца! Чтобы перейти на службу к нам, потребовалось только угодить офицерью и их ненависти к демократизму. Арестовав членов чешского военного комитета, Гайда произвел сенсацию и снискал благословение Колчака. Приезжал в Омск и плакался правителю на преследование врагов. Получил генерал-лейтенанта и должность командующего нашей правофланговой армией, а за взятие Перми — «Георгия». Почувствовав себя владыкой, захватил единственную в Сибири суконную фабрику Злоказова и обмундировал свой конвой в форму императорских охранителей. Стоило это три миллиона рублей. Сопровождая Колчака в автомобиле, Гайда приказывает своим молодцам мчаться сзади и по бокам на конях. После такой безумной скачки загнанных лошадей тут же пристреливали. Впрочем, все наши генералы чувствуют себя царьками. При взятии Перми Пепеляев захватил там все запасы и заставил местные заводы работать только на свой корпус. Гривин, Вержбицкий, Казагранди так же вели себя в других местах, а потому в одних частях избыток всего, у большинства же голод и нищета неприкрытая в полном смысле этого слова.
Заходил навестить меня Закржевский, рассказывал о порядках в штаверхе, у Лебедева... (Он теперь там. Читал свои похабные стихи и хвастался, что всем в ставке они очень нравятся. Шут попал на свое амплуа.) Из его слов понял, что идет глухая борьба между Лебедевым и новым начальником снабжения бароном Будбергом. Старый барон — прямой монархист, но не из тех, икающих руганью при каждом удобном и неудобном случае, — он отшлифован, зверь вылезает из него в маске великосветского циника. Службист и по-своему честен, не понимает только одного, главного — дело не в проходимце Лебедеве, а в том, о чем говорят сведения контрразведки. Хотя вряд ли они ему известны, — по обычаю канцелярии правителя, такого сорта документы обычно кладутся под сукно. Взятие Перми надолго вскружило всем голову, и, несмотря на все поражения нашей армии, продолжают мечтать о триумфальном шествии на Москву, а между тем крестьянские восстания настолько серьезны, что даже наши атаманы всполошились: за голову партизана Щетинцина назначено сто тысяч. По Томской и Енисейской губернии, на Алтае бродит красное пламя. Совет министров чуть ли не каждый день в своих телеграммах молитвенно становится на колени перед Парижем. В Омске создан комитет из представителей: штаверха, министерства просвещения, охранки, какого-то «святого братства» и церквей — для уничтожения вредных книг. Сжигают Герцена и даже Толстого... Сам Колчак — на фронте, для воодушевления своим присутствием бойцов за возрождение России. Но наши атаманы уже не веруют во вдохновение и воруют вовсю, чтобы обеспечить свой собственный тыл.
Вчера контрразведка донесла, что ею уличен комендант станции Омск в принятии мзды за внеочередной пропуск поезда со спекулятивным грузом. Будберг торжествующе зол. Заявился ко мне в дежурку пешком (особый вид генеральской простоты и патриотизма)... Сел, побарабанил пальцами:
— Стишки написаны скверно, но правильно (улыбнулся в себя)... Слыхали?
— Слыхал.
— А в это самое время с ведома начальника военных сообщений генерала Касаткина (вынул записную книжку, надел роговые очки и стал похож на сову)... на станции Омск были задержаны поезда с военными снаряжениями... Да-с... А красные большебукашки за два с половиною месяца от Казани доползли до Екатеринбурга, но мы сами с усами...
Правитель барона не принял, он только что прибыл с фронта и сказывается больным. Вечером должен доложить ему о деле коменданта и генерала Касаткина (они арестованы).
Позвонил колокольчик. Я собрал папку. На пороге, за портьерой, меня ждала Анна Васильевна:
— Не бойтесь его, он вас любит... — И по-прежнему прошуршала платьем. Мой страх — ее собственный вымысел, но сознаюсь, больше чем когда-нибудь, мне нужно быть около него.
Я вошел в спальню.
Адмирал лежал на диване. Нос выпятился и на тени особенно велик.
— Вы оправились?
— Так точно...
Даже руки не подал, она за бортом куртки, и так же по-наполеоновски сбита на лоб челка.
— Покороче, я нездоров...
Но я знаю, что он здоров и хочет поскорее избавиться от неприятного доклада. Намеренно докладываю безо всяких экивоков:
— После опроса следователя по особо важным делам преступники...
— Какие преступники? (Адмирал кричит и дергает под пледом ногой.)
— Комендант станции Омск и генерал Касаткин...
Быстрым движением плеча, подминая подушку:
— Дальше... (Голос хрипит, значит — раздражен.)
— Они указывают на своего сообщника — начштаверха генерала Лебедева...
Адмирал сбросил с себя плед, спустил с дивана ноги и, стараясь поймать туфли, ерзает ими по коврику:
— Передать дело другому следователю, а этого... (Отпихнул туфлю, опять лег и махнул рукой, словно на муху.)
Надо уйти. И только что я вышел за дверь, в спальне затопали необутые ноги и затрещал телефон.
История заминается. МООР действует вовсю. Чтобы отвлечь внимание любопытных, атаманом Красильниковым открыт заговор в покушении на адмирала. В офицерских кабаках неистовые пьянки и разговоры о жидах и немцах. Второй день не могу найти Ваню. Началась комедия выражения адмиралу поздравлений по поводу избавления и прочей ерунды. Заезжала Магдалина справиться, когда правитель может принять Уорда. Сперва мило болтала и сплетничала, потом выспрашивала о новостях фронта и обиняками подъезжала — не скажу ли чего-нибудь о слухах по поводу отозвания из Сибири английских войск. Кажется, чует, что мечты ее о поездке с полковником в Англию разлетаются... (Он не так глуп, а что касается женщин, то любая обкуренная трубка, прибавленная к его коллекции, заменит ему любовные ласки.) Магдалина со мной нежна, это меня устраивает.
Благополучной судьбой железнодорожных воров (генерал Касаткин на свободе) возмущен главнокомандующий фронтом Гайда. Экстренно примчался в Омск и требует суда и расстрела. Никто с такой помпой, даже атаман Красильников, не разъезжал по нашему городу. Гайда, — как говорят с восхищением офицеры, — всем насыпал. Улица перед домом верховного правителя заставлена автомобилями, биение моторов, треск подков (конвоиры осаживают коней)... на бегу, с рукой, прилипшей у козырька, докладывают друг другу по чину сопровождающие главнокомандующего. Еще на ходу, откинув автомобильную дверцу, выскакивает из машины адъютант, за ним рывком, опершись на соседа, седой генерал, — выпрямляется большая фигура Гайды. У него слетает фуражка — на широких плечах яйцом вытянулась голова, и на ветру скачут длинные патлы желтых волос... Он что-то говорит, — на выпяченной нижней челюсти сверкают золотые зубы.
Неистовая, с сипотой, команда по караулу, поместившемуся у парадного входа, — и Гайда как ветер врывается в приемную правителя...
Меня подмывает любопытство, и деревянным голосом я повторяю слова Колчака:
— Верховный правитель России приказали сообщить вашему высокопревосходительству, что оставление вами фронта в момент особо тяжелых операций по отводу наших войск в тыл он считает нарушением боевой дисциплины и приравнивает ваш поступок...
Гайда сильной рукой сжимает мой локоть. Я вижу, как на его нижней выпяченной губе пузырьками накапливается слюна, в горле его клокочет животный рык и вот-вот грянет мне прямо в ухо.
Невольно сам повышаю голос:
— ...приравнивает ваш поступок дезертирству...
- Предыдущая
- 89/100
- Следующая
