Тогда и теперь - Моэм Уильям Сомерсет - Страница 11

• Предыдущая
• 11/37
• Следующая

— Какой прекрасный инструмент! Играть на нем — одно удовольствие. Не удивительно, что вы не позволили сыну увезти ее за море.

— С вами так приятно беседовать, мессер Никколо, — улыбнулась Серафина. — Я вижу, игра доставляет вам удовольствие. Вы всегда можете брать лютню, когда захотите. Я знаю, вы будете с ней осторожны.

Макиавелли тепло поблагодарил монну Серафину. Ее любезное предложение избавляло его от дальнейших хлопот.

— Когда я пою песни, которые нравятся моей жене, — добавил он, — мне кажется, она рядом со мной. Я женился совсем недавно. Она ждет ребенка, и мне тяжело было расставаться с ней. Но что оставалось делать? Я слуга Республики и не должен ставить личные интересы выше государственных.

За эти полчаса, проведенные на кухне, Макиавелли удалось еще больше убедить Серафину, что ее постоялец не только важная персона, но хороший муж, верный друг и очаровательный собеседник.

В назначенное время один из секретарей герцога в сопровождении солдат с факелами зашел за Макиавелли проводить его во дворец. Эль Валентино оказал ему на удивление теплый прием, если учесть, что два дня назад практически выгнал флорентийца. Герцог пребывал в хорошем настроении. Как бы между прочим он упомянул о падении крепости Сан-Лео, добавив, что без труда наведет порядок в Урбино. А затем показал Макиавелли письмо, полученное от епископа Арля, папского легата во Франции. При этом доверительно сообщил ему, что новости несомненно заинтересуют господ из Синьории. Король и его министр-кардинал отдали приказ господину де Шамо в Милане немедленно послать герцогу триста кавалеристов под командованием де Ланкре для штурма Болоньи. Кроме того, по первому требованию герцога де Шамо поручалось лично привести в Парму еще триста кавалеристов.

Макиавелли стало ясно, почему герцог так весел. Если после взятия Урбино он не пошел на Флоренцию, то только потому, что французы послали войска для ее защиты. Герцог не мог больше рассчитывать на поддержку короля. И капитаны решились на мятеж. Теперь французы — о причинах можно только догадываться — вновь встали на сторону герцога, и ситуация резко изменилась в его пользу.

— Послушайте, секретарь, — продолжал Эль Валентино, — письмо написано в ответ на мою просьбу оказать помощь при взятии Болоньи. Как вы сами могли убедиться, у меня хватит сил разделаться с этими мерзавцами. Они выдали себя в самый подходящий момент. Теперь я знаю, кто мои враги, а кто — друзья. И среди друзей я хотел бы видеть Синьорию, если она согласится на незамедлительное заключение договора. Если же нет, я окончательно порву с вами все отношения и уже никогда не заговорю о дружбе.

Эти отнюдь не безобидные слова герцог произнес так весело и добродушно, что они не прозвучали как угроза. Макиавелли обещал немедленно написать обо всем во Флоренцию. Герцог пожелал ему спокойной ночи и проводил до дверей.

Бартоломео уже ждал Макиавелли в таверне. Они заказали подогретое вино. И флорентиец, для большей важности заставив Бартоломео поклясться хранить тайну — хотя и понимал, тот и без него скоро обо всем узнает, — рассказал о письме епископа. А от себя добавил, что в разговоре Эль Валентино тепло отозвался о Бартоломео. Когда же толстяк попросил дословно припомнить сказанное герцогом, Макиавелли мгновенно процитировал себя самого. Бартоломео сиял от радости.

— Вы уже первый человек в Имоле, мессер Бартоломео, и, если папа будет здравствовать, а фортуна — благоволить к герцогу, станете одним из первых и в Италии.

— Я всего лишь купец. Я не мечу так высоко.

— Козимо Медичи тоже был всего лишь купцом, однако стал властителем Флоренции, а его сына Лоренцо Великолепного принимали как равного короли и принцы.

Стрела попала в цель, Макиавелли это понял.

— Я слышал, ваша жена ждет ребенка?

— Да, для меня это великая радость. Она должна родить в начале следующего года.

— Счастье улыбнулось вам больше, чем мне, — вздохнул Бартоломео. — Я женат в третий раз, но ни одна из жен не подарила мне наследника.

— Монна Аурелия — цветущая молодая женщина. Трудно поверить, что она бесплодна.

— Я не нахожу другого объяснения. Мы женаты уже три года.

— Может, вам стоит вместе пойти в бани…

— Мы были там. А когда и это не помогло, совершили паломничество к пресвятой деве Марии Мизерикордийской в Алвейно. Говорят, она помогает зачать бесплодным женщинам. Все бесполезно. Можете представить, как это унизительно для меня. Недруги говорят, что я импотент. Какой абсурд! Да у меня в каждой деревне рядом с Имолой по внебрачному ребенку. (Макиавелли знал, это ложь.) Трижды жениться на бесплодных. Выпадет же такая судьба.

— Не отчаивайтесь, мой друг, — успокаивал его Макиавелли. — Уповайте на чудо. Вы-то уж наверняка заслужили благословения святой церкви.

— Вот и фра Тимотео так говорит. Он молится за меня.

— Фра Тимотео? — спросил Макиавелли, как будто впервые услышал это имя.

— Наш духовник. Только благодаря ему я не теряю надежды.

Макиавелли заказал еще вина. Он тонко льстил Бартоломео, спрашивая у него совета, как следует держаться во время сложных переговоров с герцогом. Настроение у толстяка улучшилось, и вскоре он уже гоготал над непристойными историями Макиавелли. Когда же пришло время расстаться, Бартоломео не сомневался: более приятного собеседника он в жизни никогда не встречал. И Макиавелли, со своей стороны, полагал, что время потеряно не зря. Поднявшись к себе, он написал подробное письмо Синьории, в котором изложил последний разговор с герцогом и свои впечатления о визите в его лагерь. Писал он быстро и без помарок. Прочитав написанное, довольно улыбнулся. Это было хорошее письмо.

Эль Валентино имел обыкновение работать до поздней ночи и утром, как правило, вставал поздно. Пользуясь этим, секретари герцога, почти до рассвета занятые его поручениями, тоже отдыхали. Поэтому следующее утро, а до обеда у Макиавелли особых дел не было — письмо Синьории уже написано, — он решил провести в свое удовольствие. Почитал Ливия, сделал кое-какие записи в дневнике, а затем взял у Серафины лютню и сел у открытого окна. Стоял теплый солнечный день. Где-то неподалеку жгли дерево, и до Макиавелли долетал приятный запах дыма. Он смотрел вниз на крохотный дворик Бартоломео. От дома Серафины его отделял лишь узенький проулок, по которому едва мог протиснуться навьюченный корзинами осел. Макиавелли запел. Вскоре он заметил, как в доме напротив кто-то приоткрыл окно. Сердце Макиавелли учащенно забилось. Интуиция подсказала ему, что его слушает не кто иной, как Аурелия. Он спел две свои любимые песни, песни о любви, и начал третью, как вдруг створка окна резко закрылась. Это несколько остудило пыл Макиавелли. Закралось сомнение: ведь его могла слушать и служанка, которая, естественно, не хотела, чтобы госпожа застала ее не за работой. Позже, за обедом, осторожными вопросами ему удалось выяснить у Серафины, что таинственная слушательница открывала окно в спальне Бартоломео и его жены.

Вечером Макиавелли пошел во дворец, но ему не удалось увидеться ни с герцогом, ни с кем-либо из его секретарей. Он заговаривал со многими придворными, бесцельно слонявшимися по дворцу, спрашивая, нет ли каких-нибудь новостей. Ничего конкретного они не знали, хотя несомненно догадывались, что что-то произошло. Макиавелли это понял. Ближайшее окружение герцога соблюдало строжайшую тайну. Вскоре он столкнулся с Бартоломео. Герцог назначил ему встречу, но принять не смог.

— Мы оба просто теряем здесь время, — заметил Макиавелли. — Не пойти ли нам в гостиницу выпить вина? Могли бы сыграть в карты или шахматы.

— Я обожаю шахматы.

По пути в «Золотой лев» Макиавелли спросил, не знает ли Бартоломео, почему у всех во дворце такой деловой вид.

— Понятия не имею. Я ни у кого не мог добиться путного ответа.

Раздражение, проскользнувшее в голосе Бартоломео, подсказало Макиавелли, что толстяк говорит правду. Он уже уверовал в важность своей персоны, и его унижало недоверие Борджа.

• Предыдущая
• 11/37
• Следующая