Закон тридцатого. Люська - Туричин Илья Афроимович - Страница 34

• Предыдущая
• 34/57
• Следующая

А Люська незаметно скосила глаза на Макара. Он по-прежнему сидел в своем углу.

Под утро всем классом пошли гулять. Над крышами загоралась заря. Было тихо-тихо. Улицы казались просторнее, чем днем, какими-то торжественными. Не потому ли, что в этот полночный час, взявшись за руки, по ним шагала компания притихших, даже чуть погрустневших девчат и ребят? И отчего это? Почему без грусти радость не обходится? Может быть, что-то кончилось в этот вечер, оборвалось? А впереди… Впереди пока еще только вот эта улица да заря над крышами…

Люська шла вместе со всеми. Вдруг она остановилась, сняла туфли, стянула с ног чулки-паутинку и зашагала босиком по прохладному асфальту, чуть припудренному ласковой пылью. Может, ей захотелось вернуться во вчерашний день, вспомнить детство…

— Ты ненормальная, Люська! — закричала на нее Ольга, и черные глаза ее стали вдруг большими-большими. — Ты определенно стукнутая! — И тут же, засмеявшись, тоже разулась.

Второй раз Люська надела туфли на прощальную вечеринку. Собрались у Ольги. Все было чинно-благородно. Стол ломился от всякой всячины. Два дня держали мам в состоянии боевой тревоги: дети не что-нибудь, дети школу кончили!

Пригласили учителей.

Перед каждым прибором положили карточки с именами и фамилиями персон, коим сидеть за сим прибором. Целый день устроители обсуждали вопрос «соседей слева и соседей справа». Оказывается, не так просто рассадить всех так, чтобы каждому было интересно и приятно соседство. Лично Люське было абсолютно все равно, с кем сидеть. Аб-со-лют-но! Карточку с ее именем положили между карточками Лёдика и Ольги. Макар оказался на другом конце стола.

Несмотря на карточки, долго рассаживались. Потом начались тосты. Говорили о том, что молодым везде у нас дорога и что старикам везде у нас почет. В общем все, что принято говорить в таких торжественных случаях. Потом учителя пожелали своим бывшим ученикам счастья и ушли.

Сразу загалдели. Кое-кто закурил, лихо пуская к абажуру колечки.

— Мужчины мы или не мужчины? — Лёдик задорно оглядел друзей.

Отодвинули столы, стали танцевать. Неожиданно испортилась радиола, хотя к ней никто не прикасался. Мальчишки начали было разбирать ее по винтикам. Но бросили. Не было еще за всю школьную жизнь такой вечеринки, чтобы радиола не испортилась.

Спели несколько песен и притихли. Почему-то вдруг расхотелось танцевать и петь. Снова повеяло той же грустью, что и тогда, на пустынных улицах, в первое утро их «аттестованной» зрелости.

Люська уселась на диванной подушке, сброшенной на пол, и исподволь посматривала на Макара, который в дальнем углу о чем-то разговаривал с Лёдиком. Люське сперва не слышно было, о чем они говорят. Но вот Лёдик повысил голос, стал рубить воздух ребром ладони, доказывая что-то.

Ребята, привлеченные их спором, замолкли.

— По жизни надо мчаться экспрессом, если хочешь чего-нибудь достигнуть! Понимаешь! Надо сразу брать билет на скорый и жать к цели без пересадки. А не тащиться на перекладных. Сейчас век космических скоростей! Школа у нас отняла десять лет жизни. Теперь надо наверстывать.

— Так уж и отняла? — насмешливо спросила Ольга.

— Тебе этого не понять, — отрезал Лёдик. — И вообще у нас мужской разговор.

Лёдика все любили в классе. Был он высок и широкоплеч, обладал множеством талантов: и рисовал, и стихи сочинял, и был в классной прославленной футбольной команде центром нападения, и мог пройти на руках вокруг школы. Да мало ли какими еще талантами наградила щедрая природа Лёдика.

— Мужской! — Ольга прищурила глаза. Она всегда щурилась, когда сердилась. — А с нашей, женской, точки зрения мужчина отличается от тех, кто хрюкает, прежде всего своим отношением к женщине. Впрочем, тебе этого не понять.

Ребята засмеялись.

— Ладно, — снисходительно буркнул Лёдик. — Я не хотел тебя обидеть. Неточность формулировки.

— А остальные твои формулировки точны?

— До йоты!

— Значит, по-твоему, получается, что человек должен рваться к славе. Именно — рваться!

— А тебя устраивает неизвестность? — Лёдик высокомерно посмотрел на Ольгу.

— Оставь этот тон, — рассердилась Ольга. — Хочешь казаться умнее других.

— Почему казаться? — усмехнулся Лёдик.

— Пусть выговорится до конца, — сказал Макар и обратился к Лёдику: — Ну, а как быть, если человек не знает, в какой ему садиться? Ведь экспрессов-то много.

— Это другое дело. Конечно, надо сперва решить. Но даже если ты и сядешь не в тот экспресс — не беда. Важно, что ты не теряешь времени на ненужные остановки, не ползешь по жизни со скоростью черепахи.

— Ну, знаешь… — не выдержав, возмутилась Ольга. — Мчаться невесть куда! Это… это…

— Ладно, ладно. Возражения твои широкоизвестны и общедоступны. Все эти разглагольствования о призвании, о долге, о романтике… — Лёдик махнул рукой. — Ты думаешь, едут люди к черту на кулички строить, скажем. Братскую ГЭС по призванию или в поисках романтики? Едут потому, что там легче выдвинуться, прославиться. А остальное — слова, слова… Из передовиц…

— Фразер, — бросила Ольга. — Пошлый фразер.

— Значит, по-твоему, за такими словами, как «долг», «веление сердца»… — спокойно начал Макар.

Лёдик не дал ему договорить.

— …ничего не стоит. Твое «веление сердца» — тоже не что иное, как выражение желания сесть в экспресс. Пойми ты наконец, что настоящую жизнь не построишь по лозунгам.

— Ну, а я вот, скажем, не сяду в твой экспресс, — упрямо сдвинул брови Макар.

— Знаю, ты мечтаешь о военном училище. Но ты идешь туда тоже не ради романтики.

— Верно, — согласился Макар и добавил: — Конечно, нынче армия не Конная Буденного… И все же я иду по чувству долга, по велению сердца.

— Еще Наполеон сказал, что каждый из солдат носит в своем ранце маршальский жезл.

— Ну и что?

— Ничего. Ты будешь ускорять свой строевой шаг, чтобы в конце концов достать из ранца этот жезл и взмахнуть им. Не так ли?

— По-твоему, я иду в военное училище не для того, чтобы служить Родине, а чтобы сделать карьеру? — Спокойный тон изменил Макару. Он начал злиться.

— Грубо, конечно. Но действительно, служа Родине, ты неизбежно будешь делать карьеру.

— Дурак ты, Володька!

Лёдик самодовольно улыбнулся.

— Это ты от беспомощности, Макар. Когда у спорщика иссякают аргументы, он, как правило, начинает просто ругать своего противника. Мы — рабы прописных истин, вот в чем беда. А я считаю, если хочешь чего-нибудь добиться в жизни, прежде всего выжги из себя тягу к прописным истинам. Правда, у прописных истин надежные спины, но только слабые прячутся за чужую спину. — Лёдик кивнул на слушавших его ребят. — Вот спроси любого: всегда ли он думает, как говорит, и говорит, как думает? Давайте-ка сыграем в «пять минут правды», — считая, видимо, спор законченным, в шутку предложил Лёдик.

Люська следила за спором без особого интереса. Весь вечер смеялась, шутила — и вдруг загрустила. Что это, вино виновато? Все как сквозь дымку. Очень медленно, лениво доходил до Люськи смысл, суть спора. Ох, уж эти «пять минут правды»: пять минут, во время которых тебе имеют право задать любой вопрос, и ты должен, обязан ответить только правдой! Молчать нельзя, лгать и изворачиваться — тоже. Это вопрос чести. Люську будто толкнул кто. Она вышла на середину комнаты.

— Ах, вот как! Тебе для правды нужны пять минут? А в остальное время? В остальное время ты что, лжешь?

Лёдик недоуменно посмотрел на Люську: нападения с этой стороны он не ожидал.

— К чему же такой скороспелый вывод? — сказал он мягко и как бы примирительно.

— А если он напрашивается, этот вывод? Ты вот, как глухарь на току, ничего и никого не слышишь, кроме себя. А ведь для твоей правды нужны или рюмка, или «пять минут».

• Предыдущая
• 34/57
• Следующая