Красная звездочка - Потапова Алла Вячеславовна - Страница 15

• Предыдущая
• 15/16
• Следующая

— Я его помню, — сказал Макс. Совсем седые, волнистые волосы делали его похожим на соседа нашего, профессора. Он тоже худой и высокий. И голос такой же — тихий, но строгий. — Надо помочь.

— С каждым может случиться, — вздохнул отец троих ребятишек усатый Том.

— Ладно, нам пора, — вмешался Роберт. Надо не надо — он вставлял это словечко: «ладно». И сразу за руку. Если у меня не осталось синяков от его хватаний, так это чудо. — Её поезд скоро уходит.

Только я хотела спросить, какой это, интересно, поезд у меня уходит, как дядя Филипп засуетился:

— Мы и так тебя задержали, малышка. Родители, наверно, волнуются. До свидания!

— Счастливо! Привет Советскому Союзу! — каждый хотел до меня дотронуться, улыбнуться на прощанье.

— Спасибо вам, дядя Филипп! Привет вашим малышам, Том! Не забудьте про Джоан, Макс! — мне вдруг стало жалко с ними расставаться, хотелось сказать что-то особенное, даже в горле защекотало. — Я вас всех не забуду. Пусть у вас будет всё хорошо!

Они махали мне вслед, а Роберт тянул меня, будто и в самом деле мы опаздывали на поезд.

Даже удивительно, что рядом с таким шумным местом оказался совсем безлюдный переулок. Ну вот, сейчас Роберт опять станет уговаривать: «Отдай звёздочку» — или просить: «Сделай меня миллионером». Я уже приготовилась стыдить его, вообще как-то выбить дурацкую мысль о миллионе, но он молчал.

Он стоял, засунув большие пальцы рук под пояс и раскачиваясь с носков на пятки, с пяток на носки. Стоял и смотрел в землю, хотя там ничего не было. Нет, по земле полз-переваливался чёрный жук, совсем такой, как дома. Может, крылышки у него другие, но он же не летел, рассмотреть нельзя. Остановился у самой моей босоножки, потрогал её усиками и пополз в обход. И мне до слёз захотелось домой. Домой хочу! К маме, к папе, к сестричке! В наш двор хочу! И ещё к бабушке! Ой-ой-ой! Бедная бабушка, всё дожидается горчичников!

— Вот что, Лана, — на что-то решившись, глухо сказал Роберт. Я даже вздрогнула от его хриплого голоса. — Сейчас мы отправимся с тобой ещё в одно место. Только не знаю, как объяснить, где оно.

— А ты сильно думай, звёздочка поймёт, — великодушно ответила я. Мне не хотелось с ним ссориться.

Он наклонился к звёздочке. На экране появились непонятные тени, кресты.

— Что ты там видишь?

— Ты только не пугайся. Я хочу, чтобы мы оказались… на кладбище.

— Где? Ничего себе прогулочка! — воскликнула я. Прямо мороз по коже!

— Это очень нужно, честное слово.

Ну что ж, кладбище так кладбище. Хотя и страшновато.

«Пусть будет так, как хочет Роберт», — отдала я мысленно команду.

Тропинка шла между колючими кустами, неяркими цветочками.

— Здесь похоронен брат моей матери, — хмуро сообщил Роберт, останавливаясь возле тёмной таблички. — Видишь, написано: «Лётчик военно-воздушных сил Норман Мейлер». Он воевал с фашистами, ранили его. Возле Берлина. И не смогли спасти. Дома у нас не любят о нём вспоминать. То есть отец не любит, а мама иногда рассказывает. У него были русские друзья. Он вообще о русских говорил только хорошее. Вместе воевали против фашистов, должны и дальше быть вместе, — так он говорил. Мама ездила к нему в госпиталь. Но ничего нельзя было сделать. Я думаю, жаль, что его нет. Мы бы с ним дружили.

Задиристый, дерзкий Роберт повернулся ко мне, и глаза у него стали большими и светлыми, даже очень светлыми, как если бы он собирался заплакать. Он протянул ко мне руку, я невольно отшатнулась, но он всё-таки дотянулся до плеча моего — осторожно и ласково — как друг.

— Ты не думай про меня совсем плохо. Очень уж иногда хочется какой-то другой жизни, не бежать чуть свет за газетами, чтобы заработать, заработать, заработать…

Глядя на табличку, он спросил:

— Ты про пионерские лагеря не выдумала? Те, что у моря.

— Нет, — покачала я головой.

Ещё недавно я его прямо ненавидела, а сейчас он стоял такой беззащитный, хотя был на голову выше меня.

— Приезжай к нам учиться. К нам отовсюду приезжают учиться, столько иностранцев!

— Ладно! — оборвал меня Роберт. — Прощай, Лана.

Через кусты, не оборачиваясь, пошёл он к выходу с кладбища.

— Передай привет Джоан и Майклу! — кричу я.

— Если небольшой, то передам. Большой в карман не влезет! — Роберт всё же обернулся и шутливо оттопырил карман.

Мне пора возвращаться. Но отчего так щемит сердце?

Теперь я хочу побывать в будущем. Если б узнать, что станет с Машей и Антоном, Джоан и Робертом. Да и про себя интересно.

В стекле картины на стене отражалось только мое лицо. Опустилась занавеска, за которой столько событий. Как приснилось. На руке почти незаметный синяк — могла упасть и о камень удариться. Но я знаю, это след от руки Роберта. Совсем не болит, даже чуточку грустно, что пройдёт.

— Я хочу побывать в будущем!

Фёдор Антонович, вообще-то старичок маленький, сейчас кажется большим. Я смотрю на него сидя, а он уставился на меня сверху пронзительными голубыми глазками-буравчиками из-под рыжих мохнатых бровей. Синяя куртка расстёгнута, видна клетчатая рубаха с разноцветными пуговицами. Может, это не пуговицы вовсе, а какие-нибудь сигнальные кнопки. Придвинул второе кресло, сел напротив и потрогал одну из пуговиц. Нечаянно или специально? И произнёс медленно, странно приглушённым голосом:

— Готовы ли вы, сегодняшние дети, к встрече с будущим?

Такую торжественную фразу произнёс, как будто контрольная начинается.

До чего удобные кресла у Сыроярова! Сидишь, и тебя убаюкивает — хочется закрыть глаза и подремать. Нарочно стараюсь рассердиться, а то усну.

— Глупости какие! Чего ж там готовиться! В будущем будет всё, как надо!

Ох, устала. Даже языком лень шевелить… И тут соображаю, что языком-то как раз и не шевелю. Молчу, только думаю. И у Фёдора Антоновича губы не двигаются. Вот это да! Но мы же вроде разговариваем?

— Отдыхай, не суетись, — губы у Сыроярова не двигаются, а слова слышу! — Так легче разговаривать, мысленно. Понимаешь?

Я киваю. Необычайное тепло расходится по телу. Сама собой зажглась старинная лампа под зеленым абажуром, в комнате наступил вечер.

— Закрой глаза, Лана. Не бойся, не уснёшь. Смотри.

Сам, пожалуй, какую-то пуговицу тронул. Потому что передо мной кино началось. Только без звука.

Звонка не слышно, но все бегут на переменку. Костя не бежит. Он бегать не любит — толстый. И конечно, жуёт бутерброд. На каждой переменке жуёт. Как в него только влезает! Дожевал до половины, отдувается. Не может больше. Что же он делает? Подбрасывает вверх, колбаса отлетает в сторону, а хлеб, ловко отфутболенный, падает на середину дороги. Костя равнодушно отворачивается и идёт к школе. Мне отлично видно, как на булыжнике белым сиротливым пятнышком лежит кусок батона. Сейчас проедет машина, раздавит его. Девочка переходит дорогу. Осторожно так, но сторонам оглядывается. Ой, до чего похожа на Машину сестричку, Наташку! Ну, та, которая из прошлого, которая пирог с фасолью выбрала! Да нет, померещилось. Откуда ей взяться? Просто я на брошенный хлеб посмотрела, вот она мне и померещилась. Я открыла глаза. Не хочу смотреть на Костю.

— Воспитываете? — громко говорю старику. Он не отвечает. Смотрит в окно. Что он в темном окне может видеть?

— Спокойно, Лана. Закрой глаза. Это коротко.

Ладно, как любит говорить Роберт. Посмотрим, что на этот раз.

Идут двое — девушка и парень. Но, видно, иностранцы. А наши ребята за ними бегут. Чего бегут? Парень время от времени достает что-то из кармана и протягивает мальчикам. Они берут, хватают, толкаются. Потом те двое опять идут, потом опять останавливаются и протягивают цветные пакетики! Жвачка! Жвачка это. Пакетики падают на землю, долговязый мальчишка, самый сильный, наверно, отталкивает остальных, с земли подбирает, в карманы прячет.

— Ну, знаете, эту гадость не собираюсь смотреть! — я решительно поднимаюсь с кресла. — Зачем вы мне такое показываете?

• Предыдущая
• 15/16
• Следующая